ВОКРУГ СВЕТА
1965 ФЕВРАЛЬ №2
Журнал основан в 1861 году
ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ НАУЧНО-ПОПУЛЯРНЫЙ ЖУРНАЛ ЦК ВЛКСМ

На страницах номера:


ПОДВИГ ДЕСАНТНИКА. Советской Армии — 47 лет.

О ЧЕМ РАССКАЗЫВАЮТ МАСКИ.
Из серии «Сокровища национальных культур».

ВОЛГА ВПАДАЕТ... В СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ.
Повесть о каспийских моряках.

ПРОИСШЕСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ - НА ЗЕМЛЕ, НА ВОДЕ, ПОД ЗЕМЛЕЙ
И В ВОЗДУХЕ.
Новый раздел в журнале.

«СОЛНЦЕ И ТЕНЬ». Рассказ Рэя Брэдбери.
ПРОДОЛЖЕНИЕ РОМАНА ДЖОНА СТЕЙНБЕКА «ЗОЛОТАЯ ЧАША».

Репортажи из Австралии, Англии, Болгарии, Дании, Италии, Мальгашской республики, с острова Науру, из Нигерии, ОАР, Перу, США, ФРГ, Чили.

ПЕРЕД ДАЛЬНИМ ПОХОДОМ.
Фото К. КУЛИЧЕНКО



СИСИМ, ОТКРОЙ ТВЕРЬ!
Репортаж об очередном отпуске и об ученых людях, прокладывающих новые пути

Проводники не выносят открытых дверей. — Кто будет отвечать? — спрашивают они и наглухо запирают в тамбуре двери. И ветер проносится мимо. Он беснуется снаружи и в ярости бьется о стекла.
Ночью, когда проводники спят, мы выходим в тамбур и настежь распахиваем двери.
— Врывайся, Ветер!
И он врывается! С торжествующим воем. В бешеном грохоте колес.
Ветер, пахнущий паровозным дымом... Кто сказал, что он хуже того, соленого, рвавшего паруса каравелл?
Нас в тамбуре восемь. Шестеро — физики. Один — механик.
Восьмой, самый молодой из нас, лаборант Женька Евтеев, вдохновитель и организатор нашей поездки. Мы полны радости, мы едем в отпуск. Где-то за горизонтом нас ждут легендарные Саяны.
...Трое суток необозримые степные диски, медленно вращаясь, проталкивают между собой дрожащую от напряжения нитку поезда.
Трое суток подряд мы смотрим в окна и никак не можем уложить в сознании немыслимую громадность России.
В третью, последнюю перед Абаканом, ночь никому не спалось. Уговорили машиниста, залезли на тепловоз и ехали на нем часа два с половиной — перегон около двухсот километров.
Прожекторный луч вспарывал впереди темноту. Летели навстречу созвездия огней — желтых, красных, синих, зеленых. Мощное дыхание машины подавляло неясную тревогу. Машинист глядел на нас с любопытством — видно, не часто забираются такой оравой на тепловоз незваные гости.
— В отпуск, хлопцы?
— В отпуск.
— Отдыхать, стало быть?
— Работать. Про дорогу Абакан — Тайшет слышали?
— Как не слышать — тем живем. А вы что же, подзаработать, значит, решили? Студенты, что ли?
— Да нет, не студенты. И не подзаработать. В глазах машиниста мелькнуло недоверие.
— Зачем же тогда? Не секрет?
Не секрет, конечно. Впервые мы попытались сформулировать — зачем же все-таки? Не столько для других, сколько каждый для себя.
— Любопытство, — сказал Женя Фетисов и взъерошил свою пышную шевелюру. — Любопытство чистейшей воды. Извечная русская слабость — пощупать руками. Газеты — хорошо. Радио — великолепно! Но все-таки дайте взглянуть. А еще лучше — потрогать. Забить костыль, положить шпалу. Конкретно ощутить.
Казалось бы, стремление к конкретности не слишком характерно для физика-теоретика, живущего в мире абстрактных понятий. А Женька к тому же кандидат физматнаук.
— Ну, а ты, Алексей?
— Саяны. С тех пор как в первый раз здесь побывал — мы тогда по Тубе на плотах сплавлялись, — так никуда больше и не тянет. Четвертый год сюда езжу. А на железную дорогу — третий раз.
До чего же разные мы с Лешкой люди! Меня два раза подряд в одно место калачом не заманишь. Сколько разных мест на земле — один Союз объехать и то жизни не хватит. А он в четвертый раз — на Саяны. Я могу еще понять Борьку Шу-бадеева — этому все равно, куда ехать. Лишь бы ехать. И романтика здесь ни при чем
— Я не знаю слова «романтика», — говорит он. — Не могу вложить в него конкретное содержание. Тайга, костры — все чушь. Просто, когда перестает работать голова, значит пришло время поработать руками. Лом вместо авторучки. Или ло-: пата. Очень полезно. А романтика — не то. В одному пи-мезоне романтики больше, чем во всех Саянах и; Алтаях, вместе взятых.
За стеклами очков у Бориса тягучая усталость. Видно, пи-мезоны — увесистая штучка, даром, что их ни в один микроскоп не разглядишь
— Бродяги — это объективно сложившаяся категория людей, которые шляются по белу свету в поисках информации, абсолютной истины и длинного рубля, — как-то уж очень задумчиво говорит Стае.
1. Рихтовка — это ювелирная работа, которую не умеют делать машины.
2. Труд! Создал! Человека!
3. Дорожный плотник Петр Иванович и Наташа Круглик.
— Когда же на пенсию, дедушка?
— С тобой вместе, внученька.
4—5. А это наша дорога. Правда, хороша?
Фото А. СКУРИХИНА и автора

Он прав ровно на треть. Информация — вот что нам нужно. А если вам кто-нибудь скажет, что Колумб махнул в Америку за длинными дукатами — они заменяли тогда у испанцев длинные рубли, — не верьте этому человеку. Информация — вот что было нужно Колумбу. А любители длинного рубля — это не Колумбы. Это совсем другая категория...

...За окнами снова была степь. Только теперь она уже не неслась, а плыла спокойно, неторопливо, в неярких лучах заходящего солнца. В нежных желто-зеленых тонах, сливающихся поодаль в дымчатую голубизну и тонущих у горизонта в глубокой синеве. Невысокие, мягких очертаний холмы неслышно возникали и двигались мимо окон, призрачные, как во сне. Странный какой-то покой царил над этой степью. И всюду — в пшенице, вдоль насыпи, на вершинах холмов — торчали из земли камни. Огромные, просто большие, поменьше — разные. Неестественной, неприродной формы — как кривые черные зубы, — нелепые и ненужные в этой степи, в этой гармонии теплых оттенков.
— Могильники, — за спиной у меня сказал Женька.
Хакасская степь... Неоглядное кладбище, укрывшее под ковылем и полынью древнее государство. Его обитатели были искусные мастера, трудолюбивые земледельцы и отважные воины. Они возделывали поля и проводили оросительные каналы, Они приручили и оседлали дикую лошадь и по» садили своих бойцов на коней. В пятом веке до нашей эры они уже умели обрабатывать железо, а бронзовые их изделия, неповторимые по мастерству, были нарасхват не только во всей обитаемой тогда Сибири, но и далеко за Уралом. Над умершими они насыпали высокие курганы и обносили их оградой из громадных каменных плит высотой до шести метров и весом до семидесяти тонн. Где они брали эти глыбы — на десятки километров вокруг Салбыкского кургана не сыщешь ни одной скалы, — как перевозили, как умудрялись ставить — эта загадка еще ждет своего Хейердала,
Над степью сгущаются сумерки. Расплываются в тумане каменные силуэты. Поезд приближается к концу пути. Промелькнул разъезд Журавлево Впереди — конечный пункт, станция Кошурниково.

Дорога рвется сквозь ночные Саяны сумасшедшей слаломной трассой. Лихо отплясывают в лучах фар лохматые кедры. Ломаная линия, обозначающая горизонт, мечется как в лихорадке. Это называется — дорога в Сисим.
Кузов машины набит до отказа. Люди, рюкзаки и неизвестно зачем сюда попавшие огромные бидоны перемешаны по принципу: в тесноте — не в обиде. К нашей восьмерке исподволь, в темноте приглядываются.
— А вы далеко, ребята?
— В Сисим.
— А-а... Сисим, открой дверь?
— Посмотрим, что там за двери.
— Сисим, открой дверь... — ворчит кто-то из наших — О, прекрасная Шехерезада, какую сказку...
— Смотри, вон она!
— Шехерезада?
— Сказка!
Четкая прямая врезалась в царство ломаных и кривых Стрельчатый силуэт перекрыл ущелье. Стремительный, как звездная эстакада. Поразительно легкий на взгляд и неописуемо огромный, от края до края перечеркнувший ночное небо
— Джебский виадук, — сонно сказали у кабины. — Теперь уже скоро Сисим
Дорога, изогнувшись, нырнула под виадук, и он вознесся над нами во весь свой фантастический рост и размах — грандиозный, как Млечный Путь. Вот они, памятники, которые останутся после нас!
В темноте, за деревьями, мелькают огни. То в одиночку, то целой россыпью
— Сисим?
— В Сисиме огней не будет.
И верно, огней не было. В Сисим мы въехали на рассвете, с потушенными за ненадобностью фарами. Было очень тихо в Сисиме — какая-то плотная, не реагирующая на звуки тишина. Ее не смогли поколебать ни рев мотора, ни резкие голоса попрыгавших с машины пассажиров. Звуки не нарушали тишины, Тишина не поглощала звуков. Звуки были сами по себе, тишина — сама по себе. Сисим спал. И не собирался открывать никаких дверей. Очевидно, это был настоящий Сисим, не сказочный.
Машина ушла. Исчезли куда-то наши спутники и унесли свои мешки и бидоны. И мы остались одни — продрогшие, усталые и безнадежно голодные. В самом центре навсегда уснувшего поселка.
— Вот тебе, бабушка, и Сисим...
— Что-то не похоже, чтобы здесь распахивались двери.
— А ты попробуй, чем черт не шутит
— Ну-ка, Сисим...
Кто-то потянул за первую попавшуюся ручку. И дверь открылась И мы вошли в пещеру... Обставленную мебелью совсем не сказочной. В просторном зале стояли в два ряда пластмассовые столики и легкие дюралевые стулья Нет, на пещеру что-то не похоже... И вдруг раздвинулась стена. И в проеме возникло — нет, на джинна не похоже — скорее фея. Смуглая, с черными, чуть раскосыми глазами, с ослепительной улыбкой.
— Здравствуйте, мальчики!
О прекрасная Шехерезада, какую сказку...
— Хотите кушать?
— Вот это сказка! — охнули мы.
Дымящиеся бифштексы с жареной картошкой и обжигающий кофе! В обыкновенной столовой, в пять часов утра по местному времени. Поистине Сисим — страна чудес!

СТРОКИ ИЗ НАШИХ ПИСЕМ. «Мы живем в школе, в спортзале. Тут сначала весь пол был завален матами, мы стащили их к стенке и свалили в кучу. Поставили восемь коек, стол, четыре табуретки. Оказалось, что этого вполне достаточно для комфорта. Правда, мы используем еще и подоконники. А вчера Лев притащил откуда-то вешалку, мы прибили ее у двери, и у нас стало совсем уютно.
...Мой адрес (на случай, если вздумаешь написать): Красноярский край, Курагинский р-н, разъезд Сисим, СМП-269, до востребования.
P. S. СМП — это «строительно-монтажный поезд».
«...а над Сисимом висят тучи. Уже пятый день. По утрам поселок по самые завалинки торчит в облаках. Трубы и деревья проткнули в тучах множество дырок, и теперь в эти дырки льется вода. Столько воды, что даже трудно себе представить, откуда она берется и куда потом девается. Работа у нас под открытым небом, поэтому сколько работаем, столько и мокнем — методично, систематически. Но до чего же нудно работать под бесконечным дождем. Дайте солнца, черт побери! Ведь есть же оно где-нибудь! Послушай, пришли из Москвы кусочек светила, ну хоть небольшой, грамм на двести...»
Важный инструмент на дороге — лопата. Так было в древнейшие времена и так будет, пока существуют . на земле дороги. Кроме лопат, весь инструмент в бригаде общий. А лопата — у каждого своя. Персональная. И каждый свою лопату холит и бережет, как любимую женщину. Иначе нельзя — без рук останешься. Прежде чем пустить лопату в ход, ей придают рабочую форму. Без этого лопата не лопата, много не наработаешь. Их выдают со склада огромными, как кузов самосвала, и неуклюжими, как орудие питекантропа.
Первую лопату нам обработал бригадир.
— Это просто, — сказал он. — Вот смотрите, — и за две минуты придал лопате наиболее целесообразную и не лишенную изящества форму. Он обрубил ее на треть длины и закруглил края. Действительно, очень просто. Обыкновенным путейским молотком на ребре самого обыкновенного рельса.
— Вот так и делайте.
Мы так и делали. Можете представить, какие изделия вышли из наших рук. Бригадир посмотрел, хмыкнул как-то неопределенно и вежливо сказал:
— Ничего, оботрутся.
Лопаты в самом деле обтерлись. Через неделю они уже ничем не отличались от всех остальных. Их владельцы тоже.
«...Мы работаем в Щетинкино — доводим до кондиции станционные пути. Здесь будет большая узловая станция. Рядом строится поселок, и тут же закладывается леспромхоз. Здесь колоссальные запасы строевого леса.
С работой освоились. Правда, не сразу и не без курьезов, но теперь уже все в порядке. Во всяком случае, домкрат с думпкаром уже не путаем. Потихоньку становимся «ценными кадрами». Бригадир у нас отличный парень, зовут его Антоном. Дорога для него — родной дом, строит на своем веку уже четвертую магистраль. Работать с ним — одно удовольствие: дело знает отлично, людей тоже».
Сисимское многоборье, как мы его называем, включает в себя работу на «снарядах» — лопата, лом, штопка, домкрат, электрошпалоподбойка ЭШП-З-и разгрузку нескольких разновидностей транспорта, перевозящего балласт (смесь песка с гравием) — полувагонов, хоппер-дозаторов, просто хопперов и думпкаров. «Снаряды» мы освоили быстро. Разгрузка потребовала тренировки. Здесь вся хитрость заключается в том, чтобы на движущемся вагоне сбить замок-защелку. Сбить одним ударом и в точно намеченном месте. Сначала мы неизменно промахивались. Балласт высыпался совсем не туда, заваливал рельсы. Антон ругался и сам хватался за молоток. Но учат и медведя. Через неделю мы сшибали замки с ловкостью бывалых домушников.
Освоив многоборье в комплексе, каждый выбрал себе «коронный снаряд». Лешка и Женька Евтеев специализировались на домкратах. А у Стаса, например, любимое орудие — штопка, двухметровый железный стержень с приваренной на конце массивной пластиной. Этой штукой подбивают балласт под шпалы. Стас работает штопкой красиво, в хорошем спортивном ритме. Выдох — удар! Выдох — удар!
— Труд! Создал! Чело! Века!
«...Лешку мы прозвали Дон-Кихот Сисимский. Прозвище ему присвоено как титул за феноменальную страсть к работе. Ну прямо помешался парень на этой дороге. Это ведь из-за него в основном мы работаем по девять-десять часов в день и даем какие-то фантастические проценты выработки — двести, двести пятьдесят. Да еще из-за Антона. Он под стать Лешке — такой же фанатик. Дай ему волю, он бы сутками с пути не уходил. Наша безропотность для него просто клад. Он так и говорит: «Что я без вас делать буду?»
В этот день мы подняли семь звеньев — триста пятьдесят метров пути. Для нашей бригады это очень много. Потому что поднять — это только полдела. Нужно еще забалластировать и подштопать каждую шпалу электрошпалоподбойкой. К концу рабочего дня три звена еще висели в воздухе.
— Хлопцы, надо остаться, — сказал Антон, — бросать нельзя. Путь маневровый — ночью здесь пойдут поезда. Это авария.
— Я останусь, — сказал Лешка и поднял лопату. Мы поглядели на него с удивлением.
— Милый, о чем ты говоришь? — сказал ему Стас. — Все останемся.
Закончили в десять вечера. Антон вписал в табель двенадцатичасовой рабочий день. Домой возвращались в темноте, страшно гордые собой и пьяные от усталости. И горланили песни
— Гуляют москвичи, — сказали в темноте. Вам бы так гулять. Дома рухнули на койки не умываясь — в первый раз.
— Нет, братцы, так нельзя, — сказал Лешка. — Завтра отдохнем. Часов десять поработаем — и баста.
Юмор оценили. Но сил хватило только на улыбку. Эх, Леха, Леха!.. Дон-Кихот Сисимский! А он и не думал шутить. Сказал вполне серьезно. Так был создан прецедент. С этого дня мы ни разу не ушли домой вовремя. Антон специально подготовлял для нас задел «на после работы».
«...Спасибо за Солнце! Я не сомневался, что пришлешь. Теперь в Сисиме здорово. Абсолютная безоблачность и столько солнца, что нас спасает лишь горный ветер. Загорели все, как голенища. В перекурах купаемся в голубой лагуне. Это большущий котлован, оставшийся после выборки грунта для насыпи. Вода в нем, как Черное море, — голубая и чуть-чуть зеленая.
Сегодня закончили работы в Щетинкине. С понедельника будем работать в Сисиме. Работа та же самая — поднимать маневровые пути. Ювелирная, как говорит наш Антон.
Завтра воскресенье. Собираемся сходить на Лысую — есть тут такая горка, самая высокая в округе. На макушке у нее огромная каменная плешь. Говорят, панорама с нее — блеск!»
С Лысой ничего не вышло. Утром нас вместо Лешки разбудил Антон. Он ввалился к нам, грохоча сапогами, и встал посреди комнаты с извиняющимся, но решительным видом,
— Хлопцы, есть работенка. В Щетинкине сошли с рельсов две платформы.
Работа так работа. Через двадцать минут мы ехали на дрезине в Щетинкино.
Нас уже ждали 40-тонный кран и главный инженер поезда Игорь Юрьевич Григорьев. Платформы стояли перекосившись. Сойдя с рельсов, они пропахали глубокие борозды, сломали по десятку шпал и зарылись в землю по самые оси.
— Как же это, Игорь Юрьевич?
— Халатность. Доверили бригаду студенту-практиканту. Вчера бросил незашитым чуть не целое звено. Вот результат. Ну, в темпе, ребята! Время не ждет.
Мы бросились заводить трос. Платформам очень не хотелось обратно на рельсы. Они сопротивлялись как могли — раскачивались, грозили придавить всей своей многотонной тяжестью. Пришлось снимать их с тележек, складывать под железным брюхом клети из шпал, втаскивать тележки отдельно. Через три часа мы их обуздали.
Девочка тащила лопату. То есть вообще-то трудно было сказать, кто кого тащил. Девочка была маленькая, а лопата — площадью почти в квадратный метр и черенок с хорошую оглоблю.
— Не тяжело ли, милая?
Девочка подарила нам самый презрительный взгляд из своего арсенала. Хотела еще что-то добавить, но не успела — лопата поволокла ее дальше. Мы потом часто встречали их обеих — девочку и лопату. Лопата, побывав в чьих-то умелых руках, выглядела чайной ложкой по сравнению с тем, что она представляла из себя раньше. А девочка с большущими презрительными глазами — это была просто Наташка Круглик, практикантка из ТашИИТа. Презрение во взгляде объяснилось очень просто: Наташка не любит праздных разговоров со всякими прохожими и проезжими.
Их тут несколько девчонок из Ташкента — практикантки после третьего-четвертого курсов. Вскоре мы стали друзьями. Однажды в разговоре (третий день подряд лил дождь и было как-то пасмурно на душе) кто-то из них вздохнул:
— А наши сейчас в Ленинграде... Оказывается, у них было несколько мест на выбор — Ленинград, Новосибирск, проектный институт в самом Ташкенте. Выбрали Абакан — Тайшет. Мы спросили почему. Очень уж нам хотелось уличить этих серьезных девиц в романтизме.
— Вы же не знаете, какая это дорога! Сразу видно, что вам все равно. Ну где еще вы найдете семьсот инженерных сооружений на шестьсот сорок семь километров пути? Каких? Труб, мостов, виадуков, тоннелей.
— А по сложности трассы? А по объему работ? Представьте себе сорок пять миллионов кубометров грунта! И треть из них — скалы!
— Здесь же самая лучшая техника. Вы видели, как работает балластер? А стотридцатитонный поворотный кран — это же уникальная вещь!
Действительно, получается не романтика, а трезвый расчет. Будущим инженерам упустить такую практику — это обокрасть самих себя. Так что о Ленинграде они не жалеют. А если и вспоминают иногда, то это так, в дождь.
— Пять ящиков вперед! — так у нас начинается утро. Мы рихтуем путь, который подняли вчера. Рихтовка — это та самая ювелирная работа, которую не умеют делать машины. Просто не придумали еще таких машин. Это доводка пути вручную. А ящик — это промежуток между двумя шпалами. Рихтовка начинается с того, что человек двенадцать-четырнадцать берут ломы и идут по шпалам. Один из них несет лом концом над самым рельсом. Антон следит за ломом и, как только он доходит до изгиба, кричит:
— Хорош!
Мы расходимся в обе стороны от этой точки, втыкаем ломы под рельсы и начинаем двигать путь. Рывок под каждый ударный слог. Рельсы двигаются сначала легко, потом все труднее. На свежем балласте — легко. На старом и плотно подбитом — можно оторвать себе руки. И с каждым рывком тяжелеет лом. Лом не лопата, его не обрубишь. Его приходится принимать в первозданном виде. И считать, что тебе крупно повезло, если твой лом создавался в расчете на нормального человека. В нашей бригаде все ломы рассчитаны минимум на Гаргантюа.
А команды следуют одна за другой в нарастающем темпе:
— Пять ящиков вперед, на гору!
— Шесть ко мне, к реке!
— Десять назад!
И только, когда Антон ошарашивает нас совсем уж бредовой командой: «Шесть туда-обратно!» — наступает передышка. Мы втыкаем ломы в землю и ждем объяснений.
Я смотрю на Бориса. Пальцы, сжимающие лом, вздрагивают от напряжения. Но зато в глазах Бориса нет и тени усталости.
Борис широко улыбается.
— Не тяжело, старик?
— Нет. Десять часов в лаборатории — это тяжело. А здесь — одно удовольствие, — и с размаху вонзает под рельсы зазвеневший лом.
Поехали!
Теперь можно утверждать, что Сисим открыл свои двери.
Л. ФИЛИМОНОВ, наш спец. Корр.
Абакан-Тайшет-Москва




СОЛНЦЕ И ТЕНЬ
Рассказ Рэя Брэдбери.
Рисунок В. ЧЕРНЕЦОВА
Из «мексиканских рассказов»
Камера стрекотала, как насекомое. Она отливала металлической синью, точно большой жирный жук, в чутких, бережно ощупывающих руках мужчины. Она блестела в ярком солнечном свете.
— Брось, Рикардо, не надо!
— Эй, вы там, внизу! — заорал Рикардо, подойдя к окну.
— Рикардо, перестань! Он повернулся к жене.
— Ты не мне, ты им скажи, чтобы перестали. Спустись и скажи... что, трусишь?
— Они никого не задевают, — терпеливо произнесла жена.
Он отмахнулся от нее и лег на подоконник, глядя вниз.
— Эй, вы! — крикнул он. Человек с черной камерой 
мельком взглянул на него, потом снова навел аппарат на даму в белых, как соль, купальных трусиках, белом бюстгальтере и зеленой клетчатой косынке. Она стояла, прислонившись плечом к потрескавшейся штукатурке дома. Позади нее, поднеся руку ко рту, улыбался смуглый мальчонка.
— Томас! — крикнул Рикардо. Он обратился к жене. — Господи Иисусе, там стоит Томас, это мой собственный сын там улыбается.
Рикардо метнулся к двери.
— Не натвори беды! — взмолилась жена.
— Я им голову оторву! — ответил Рикардо.
В следующий миг он исчез.
Внизу томная дама переменила позу, теперь она опиралась на облупившиеся голубые перила. Рикардо подоспел как раз вовремя.
— Это мои перила! — заявил он.
Фотограф подбежал к ним.
— Нет-нет, не мешайте, мы фотографируем. Все в порядке. Сейчас уйдем.
— Нет, не в порядке, — сказал Рикардо, сверкая черными глазами. Он взмахнул морщинистой рукой. — Она стоит перед моим домом.
— Мы снимаем для журнала мод. — Фотограф улыбался.
— Что же мне теперь делать? — спросил Рикардо. обращаясь к небесам. — Прийти в исступление от этой новости? Плясать наподобие эпилептического святого?
— Если дело в деньгах, то вот вам пять песо, — с улыбкой предложил фотограф.
Рикардо оттолкнул его руку.
— Я получаю деньги за работу. Вы ничего не понимаете. Пожалуйста, уходите.
Фотограф оторопел.
— Постойте...
— Томас, домой!
— Но, папа...
— Брысь! — рявкнул Рикардо.
Мальчик исчез.
— Никогда еще такого не бывало! — сказал фотограф.
— А давно пора! Кто мы? Трусы? — Рикардо вопрошал весь мир.
В переулке стала собираться толпа. Люди тихо переговаривались, улыбались, подталкивали друг друга локтем. Фотограф подчеркнуто вежливо закрыл камеру.
— Ол раит, пойдем на другую улицу. Я там приметил великолепную стену, чудные трещины, отличные глубокие тени. Если мы поднажмем...
Девушка, которая во время перепалки нервно мяла в руках косынку, взяла сумку с гримом и сорвалась с места. Но Рикардо успел коснуться ее руки.
— Не поймите меня превратно, — поспешно проговорил он.
Она остановилась и глянула на него из-под опущенных век.
— Я не на вас сержусь, — продолжал он. — И не на вас. — Он повернулся к фотографу.
— Так какого же... — заговорил фотограф.
Рикардо махнул рукой.
— Вы служите, и я служу. Все мы люди подневольные. И мы должны понимать друг друга. Но когда вы приходите к моему дому с этой вашей камерой, которая словно глаз черного слепня, пониманию конец. Я не хочу, чтобы вы использовали мой переулок из-за его красивых теней, мое небо из-за его солнца, мой дом из-за этой живописной трещины! Ясно? «Ах, как красиво! Прислонись здесь! Стань там! Сядь тут! Согнись там! Вот так!» Да-да, я все слышал! Вы думаете, я дурак? У меня книги есть. Видите вон то окно, наверху? Мария!
Из окна высунулась голова его жены.
— Покажи им мои книги! — крикнул он.
Она недовольно скривилась и что-то буркнула себе под нос, но затем, зажмурившись и отвернув лицо, словно речь шла о тухлой рыбе, показала сперва одну, потом две, потом с полдюжины книг.
— И это не все, у меня еще штук двадцать, не меньше! — кипятился Рикардо. — Вы с человеком разговариваете, не с бараном каким-нибудь!
— Все, все, — фотограф торопливо складывал свои принадлежности, — уходим. Благодарю за любезность.
— Нет, вы сперва поймите меня, что я хочу сказать, — настаивал Рикардо. — Я не злой человек. Но я тоже умею сердиться. Похож я на картонные декорации?
— Никто никого ни с кем не сравнивал. — Фотограф повесил на плечо сумку и зашагал прочь.
— Тут через два квартала есть фотограф, — продолжал
Рикардо, идя за ним следом. — Так у него картонные декорации. Становишься перед ними. Написано- «Гранд-отель». Он снимает, и пожалуйста — как будто вы живете в Гранд-отеле. Ясно, к чему я клоню? Мой переулок — это мой переулок, моя жизнь — моя жизнь, мой сын — мой сын, а не картон какой-нибудь. Я видел, как вы распоряжались моим сыном — стань так, повернись этак! Вам фон нужен... Как это там у вас называется — характерная деталь? Для красоты, а впереди хорошенькая дама!
— Время, — выдохнул фотограф, обливаясь потом.
Его модель семенила рядом с ним.
— Мы люди бедные, — говорил Рикардо. — Краска на наших дверях облупилась, наши стены выцвели и потрескались, из водостока несет вонью, улицы вымощены булыжником. Но меня душит гнев, когда я смотрю, как вы все это подаете — словно я так нарочно задумал, еще много лет назад заставил стену треснуть. Думаете, я знал, что вы придете, и сделал краску старой? Мы вам не ателье! Мы люди, и будьте любезны относиться к нам как к людям. Теперь вы меня поняли?
— Все до последнего слова, — не глядя ответил фотограф и прибавил шагу.
— А теперь, когда вам известны мои желания и мысли, сделайте одолжение — убирайтесь домой! Гоу хоум!
— Вы шутник, — ответил фотограф.
— Привет! — Они подошли к группе из еще шести моделей и фотографа, которые стояли перед огромной каменной лестницей. Многослойная, будто свадебный торт, она вела к ослепительно белой городской площади. — Ну, как, Джо, дело подвигается?
— Мы сделали шикарные снимочки возле церкви девы Марии, там есть безносые статуи, блеск! — отозвался Джо.— Из-за чего переполох?
— Да вот, Панчо кипятится. Мы прислонились к его дому. а он возьми да рассыпься.
— Меня зовут Рикардо. Мой дом совершенно невредим.
— Поработаем здесь, крошка, — продолжал первый фотограф. — Стань у входа вон в тот магазин. Какая арка... и стена!..
Он принялся колдовать своим аппаратом.
— Вот как! — Рикардо ощутил грозное спокойствие. Он выжидательно смотрел на их приготовления. Когда оставалось только щелкнуть, он выскочил перед камерой, взывая к человеку, стоящему на пороге магазина. — Хорхе! Что ты делаешь?
— Стою, — ответил тот.
— Вот именно, — сказал Рикардо. — Разве это не твоя дверь? Ты разрешаешь им ее использовать?
— А мне-то что, — ответил Хорхе.
Рикардо схватил его за руку.
— Они превращают твою собственность в киноателье. Тебя это не оскорбляет?
— Я об этом не задумывался. — Хорхе ковырнул нос.
— Господи Иисусе, так подумай же, человече!
— Я ничего такого не вижу, — сказал Хорхе.
— Неужели я во всем свете единственный, у кого язык есть? — спросил Рикардо свои ладони. — И глаза? Или, может быть, этот город — сплошные кулисы и декорации? Неужели, кроме меня, не найдется никого, кто бы вмешался?
Толпа не отставала от них, по пути она выросла, и теперь собралось изрядно народу, а со всех сторон, привлеченные могучим голосом Рикардо, подходили еще люди. Он топал ногами. Он потрясал в воздухе кулаками. Он плевался. Фотографы и модели боязливо наблюдали за ним.
— Так вам нужен живописный тип для фона? — рявкнул он, обращаясь к фотографам.— Я сам стану здесь. Как мне становиться? У стены? Шляпа так, ноги так, мои сандалии — я их сам пошил — освещены солнцем так? Эта дыра на рубашке — сделать ее побольше?.. Вот так? Готово. Достаточно пота у меня на лице? Волосы не коротки, добрый господин?
— Пожалуйста, стойте себе на здоровье, — сказал фотограф.
— Я не буду смотреть в объектив. — заверил его Рикардо.
Фотограф улыбнулся и прицелился камерой.
— Чуть влево, крошка. Модель шагнула влево.
— Теперь поверни правую ногу. Отлично. Очень хорошо. Так держать!
Модель замерла, приподняв подбородок.
Брюки Рикардо съехали вниз.
— Господи! — воскликнул фотограф.
Девушки прыснули. Толпа покатилась со смеху, люди подталкивали друг друга. Рикардо невозмутимо подтянул брюки и прислонился к стене.
— Ну как, живописно получилось? — спросил он.
— Господи! — повторил фотограф.
— Пошли на набережную,— предложил его товарищ.
— Пожалуй, я пойду с вами. — Рикардо улыбнулся.
— Силы небесные, что нам делать с этим идиотом? — прошептал фотограф.
— Дай ему денег.
— Уже пробовал!
— Мало предложил.
— Вот что, сбегай за полицейским. Мне это надоело.
Второй фотограф убежал. Остальные, нервно куря, смотрели на Рикардо. Подошла собачонка, подняла ногу, и на стене появилось мокрое пятно.
— Посмотрите! — крикнул Рикардо. — Какое произведение искусства! Какой узор! Живее фотографируйте, пока не высохло!
Фотограф отвернулся и стал смотреть на море.
В переулке показался его товарищ. Он бежал, за ним не спеша шествовал полицейский. Пришлось второму фотографу обернуться и поторапливать его. Полицейский издали жестом дал ему понять, что день еще не кончился, они успеют своевременно прибыть на место происшествия.
Наконец он занял позицию за спиной у фотографов.
— Ну, что вас тут беспокоит?
— Вот этот человек. Нам нужно, чтобы он ушел.
— Этот человек? Который прислонился к стене? — сказал сержант.
— Нет, нет, дело не в том, что он прислонился... А, черт! — не выдержал фотограф. — Сейчас вы сами поймете. Ну-ка, крошка, займи свое место,
Девушка стала в позу, Рикардо тоже; на его губах играла небрежная улыбка.
— Так держать!
Девушка замерла. Брюки Рикардо скользнули вниз.
Камера щелкнула.
— Ага, — сказал полицейский.
— Вот, доказательство у меня здесь, в камере, если вам понадобится! — воскликнул фотограф.
— Ага, — сказал полицейский, не сходя с места, и потер рукой подбородок. — Так.
Он рассматривал место действия, словно сам был фотографом-любителем. Поглядел на модель, чье беломраморное лицо вспыхнуло нервным румянцем, на булыжники, стену, Рикардо. Рикардо, стоя под голубым небом, освещенный ярким солнцем, величественно попыхивал сигаретой, и брюки его занимали далеко не обычное положение.
— Ну, сержант? — выжидательно произнес фотограф.
— А чего вы, собственно, от меня хотите? — спросил полицейский, снимая фуражку и вытирая свой смуглый лоб.
— Арестуйте этого человека! За непристойное поведение!
— Ага, — произнес полицейский.
— Ну? — сказал фотограф. Публика что-то бормотала.
Юные красотки смотрели вдаль, на чаек и океан.
— Я его знаю, — заговорил сержант, — этого человека возле стены. Его зовут Рикардо Рейес.
— Привет, Эстеван!
— Привет, Рикардо, — откликнулся сержант.
Они помахали друг другу.
— Я не вижу, чтобы он делал что-нибудь, — сказал сержант.
— То есть как это? — вскричал фотограф. — Он же голый, в чем мать родила. Это безнравственно!
— Этот, человек ничего безнравственного не делает. Стоит, и все, — возразил полицейский. — Если бы он делал что-нибудь, на что глядеть невыносимо, я бы тотчас вмешался. Но ведь он всего-навсего стоит у стены, совершенно неподвижно, в этом ничего противозаконного нет.
— Он же голый, голый! — кричал фотограф.
— Не понимаю. — Полицейский удивленно моргал.
— Голым ходить не принято — только и всего!
— Голый голому рознь, — сказал сержант. — Есть люди хорошие и дурные. Трезвые и под мухой. Насколько я вижу, этот человек не пьян. Он пользуется славой доброго семьянина. Пусть он голый, но ведь он не делает со своей наготой ничего такого, что бы можно было назвать преступлением против общества.
— Да кто вы такой — уж не брат ли ему? — спросил фотограф. — Или сообщник? — Казалось, он вот-вот сорвется с места и забегает под жгучим солнцем, хватая, кусая, лая, хрипя. — Где справедливость? Что здесь, собственно, происходит? Пойдем, девочки, найдем другое место!
— Франция, — сказал Рикардо.
— Что? — фотограф круто обернулся.
— Я говорю, Франция или Испания, — объяснил Рикардо. — Или Швеция. Я видел фотографии из Швеции — красивые стены. Вот только трещин маловато... Извините, что вмешиваюсь в ваши дела.
— Ничего, будут у нас снимки вам назло! — Фотограф тряхнул камерой, сжал руку в кулак.
— Я от вас не отстану, — сказал Рикардо. — Завтра, послезавтра, на бое быков, на базаре, всюду и везде, куда бы вы ни пошли, я тоже пойду, охотно, без скандала. Пойду с достоинством, чтобы выполнить свой прямой долг.
Они посмотрели на него и поняли, что так и будет.
— Кто вы такой, что вы о себе воображаете? — закричал фотограф.
— Я ждал этого вопроса, — сказал Рикардо. — Всмотритесь в меня. Отправляйтесь домой и поразмышляйте обо мне. Покуда есть такие, как я, хоть один на десять тысяч, мир может спать спокойно. Без меня был бы сплошной хаос.
— Спокойной ночи, няня, — процедил фотограф, и вся свора девиц, шляпных коробок, камер и сумок потянулась в сторону набережной. — Сейчас перекусим, крошки. После что-нибудь придумаем.
Рикардо спокойно проводил их взглядом. Он стоял все на том же месте. Толпа, улыбаясь, смотрела на него.
«Теперь, — подумал Рикардо, — сойду к своему дому, на двери которого стерлась краска там, где я тысячу раз задевал ее, входя и выходя, пойду по камням, которые я стер ногами за сорок шесть лет хождения, проведу рукой по трещине на стене моего дома — трещине, которая появилась во время землетрясения тысяча девятьсот тридцатого года. Как сейчас помню ту ночь, мы были в постели, Томас еще не родился, Мария и я сгорали от любви, и нам казалось, что наша любовь, такая сильная и жаркая, колышет весь дом, а это земля колыхалась, и утром в стене оказалась трещина. И я поднимусь по лестнице на балкон с затейливой решеткой в доме моего отца, он сам эту решетку ковал, и я буду на балконе есть то, что мне приготовила моя жена, и рядом будут мои книги. И мой сын Томас, которого я сотворил из материи — чего уж там, из простыней — вместе с моей славной супругой. Мы будем есть и разговаривать — не фотографии, и не декорации, и не картинки, и не реквизит, а актеры, да, да, совсем неплохие актеры».
И словно в ответ на его последнюю мысль, какой-то звук дошел до его слуха. Он как раз сосредоточенно, с большим достоинством и изяществом подтягивал брюки, чтобы застегнуть ремень, когда услышал этот восхитительный звук. Будто легкие крылья плескались в воздухе. Аплодисменты...
Кучка людей, которая следила за его исполнением заключительной сцены перед ленчем, увидела, сколь элегантно, с истинно джентльменской учтивостью он подтянул брюки. И аплодисменты рассыпались подобно легкой волне на берегу моря, что шумело неподалеку.
Рикардо вскинул руки и улыбнулся всем.
Поднимаясь к дому, он пожал лапу собачонке, которая окропила стену.
Перевод с английского 
Л. ЖДАНОВА

АКУЛЫ ОБЪЯВЛЯЮТ ГОЛОДОВКУ
В новом океанариуме в Манли, пригороде Сиднее (Австралия), зрители могут наблюдать, любопытный аттракцион. Пловцы в аквалангах спокойно плавают в окружении гигантских черепах, барракуд и акул. Больше того, они кормят их из рук, словно так и положено. И удивительно, морские хищники настолько привыкли к людям, что не нападают на них, когда те по три раза в день появляются в бассейне с корзинами рыбы. Они спешат навстречу пловцам, разрешают трогать себя и не прочь поиграть с людьми.
Но почему необходимо кормить из рук опасных хищников, которые «славятся» своим зверским аппетитом? Дело в том, что акулы, например. изолированные от естественной среды, отказываются принимать пищу и быстро гибнут. И вот тут на помощь приходят аквалангисты. Они силой заставляют акул принимать пищу во время своеобразной «голодовки», пока те полностью не акклиматизируются. Привыкнув к новому окружению и новой среде, акулы снова начинают вести нормальный образ жизни. На снимке: ...и гигантских черепах приходится кормить с ложечки.


НАУРУ
Необычно сложилась судьба обитателей кораллового атолла Науру. Уже в середине прошлого века на соседние Микронезийские острова то и дело наведывались цивилизованные разбойники из Европы и Америки. А о существовании Науру колонизаторы как будто забыли. Расположенный на большом «пятачке» Тихого океана, между Меланезией, Каролинскими, Маршалловыми островами и островами Гильберта, Науру остался в стороне от колонизаторских маршрутов. Правда, в 1852 году богатства острова привлекли внимание капитана американского брига «Индиа». Однако охотникам до легкой наживы не поздоровилось: местные жители истребили весь экипаж разбойничьего судна...
И лишь в конце прошлого века атолл стал добычей колонизаторов. А вскоре после этого произошло событие, которое перевернуло весь традиционный экономический уклад наурян. Один иностранный инженер решил выложить ступени своей конторы камнем, привезенным с Науру. И тут выяснилось, что остров необычайно богат фосфоритами. Остров становится поставщиком этого ценного минерального сырья в Австралию и Новую Зеландию.
Несколько лет назад геологи установили, что запасы фосфоритов почти истощены. В связи с этим верховный вождь наурян де Роберт обратился за помощью к Австралии, которая вместе с Англией и Новой Зеландией осуществляет от имени ООН опеку над островом. Правительство Мен-зиса предложило де Роберту весьма несложное решение переселение в... Австралию. Практически это означало, что все 4500 наурян должны будут разделить трагическую участь аборигенов Австралии, и островитяне отвергли предложение Мензиса и его «помощь». Они решили не покидать родную землю и добиваться от ООН независимости не позднее 1967 года. Жители острова решили возродить на Науру земледелие, чтобы самим обеспечивать себя продовольствием. На помощь опекунов, грабивших богатства острова более шестидесяти лет, рассчитывать не приходится.
В. СКОСЫРЕВ


ПЛЕМЯ «ГОЛОГО ЛЕСА»
Леса тянутся на сотни километров по сухому песчаному плато. Редкие дожди, температура воздуха колеблется от 20 до 40 градусов тепла.
Деревья, кустарники, травы приспособились к жаркому и сухому климату. Крошечные листья. порой уступающие место колючим шипам; совсем голые стволы; мощные и узловатые, уходящие в землю на несколько метров корни. В лесу встречаются и другие растения, такие же сухие на  вид, но содержащие внутри запасы воды, припасенной на черный день. Это разновидности полых водоносных лиан. Проткни такую лиану, и тонкая прозрачная струйка воды вдруг брызнет на мертвую землю.
Голый, сухой и призрачный лес, не дающий тени. Это юго-западная часть острова Мадагаскар. Здесь живет загадочное и малоизученное племя. Его называют микеа. Старинные легенды и сказания Мадагаскара говорят, что микеа — самое древнее население острова. Исследователи, побывавшие у микеа, отмечают, что обычаи этого племени, образ жизни, их антропологический тип отличны от других племен Мадагаскара.
Лет двадцать тому назад микеа перешли от кочевого образа жизни к оседлому, от собирательства к земледелию. Первые деревни микеа долгое время были спрятаны в джунглях. Соседние, более развитые племена острова, — рыболовы везо и земледельцы мазикоро — не отваживались навещать таинственное лесное племя. Микеа бесшумно, как тени, — ни один сучок не хрустнет в лесу-призраке — могли напасть на непрошеных гостей; могли внезапно выскочить из дупел больших сухих деревьев или пробраться в тыл идущим, не спускаясь на землю, — по ветвям деревьев. Микеа нипочем страшные колючие заросли, в которых нередко гибнут животные и птицы...
А теперь положение изменилось: микеа уже обмениваются продуктами леса со своими соседями; работают проводниками у лесорубов, у ловцов зверей и змей. Они уже допускают в свои деревни посторонних, но делается это с согласия всего племени.
Одно время ученые считали микеа пигмеями. Потом выяснилось, что это не так; микеа действительно низкорослое племя, но среди них очень редко встречаются взрослые мужчины ниже 150 сантиметров. Микеа сухощавы, легко делают большие переходы. Все они отличаются крепким здоровьем. Особенно удивило исследователей, что у микеа до глубокой старости сохраняются превосходные зубы. Может быть. это зависит от состава пищи...
А в пищу микеа употребляют то, что дает им «голый лес». Любимое лакомство микеа — мед диких пчел. Они охотятся на зверей и обезьян, на фламинго, голубей и других птиц. А когда приходит сезон дождей, микеа идут к берегам озер и водоемов. Здесь быстро вырастает камыш, кувшинки. Микеа лакомятся нежными молодыми побегами водяных растений, корневищами кувшинок и лилий, собирают утиные яйца, охотятся на водоплавающих птиц. И, конечно, в это время микеа вдосталь пьют воду, столь редкую в другое время года. Им больше не приходится разыскивать водоносные лианы бабохо, ови, таволо. чтобы утолить жажду. Во время сезона дождей микеа даже переносят свои селения-стоянки на берега водоемов. Ведь затем вновь придет сухой сезон!..
Так рассказывают о жизни лесного племени исследователи, которым удалось побывать у микеа. Они склонны предполагать, что микеа — последние представители древних аборигенов острова Мадагаскар, населявших его в незапамятные времена.
С. ПОЛЯКОВ

ПОД СЕНЬЮ КОЛОССОВ
Громады пирамид, величественный сфинкс, пещерные храмы в Лбу-Симбеле... Века, застывшие в камне?
Наше время подарило Египту новое чудо света — Асуанскую плотину. Седая древность и цветущая молодость страны встречаются сегодня на берегах Нила.
Вот несколько листков из фотодневника искусствоведа.
А. БОГДАНОВ, Ленинград


Остановка у Мемнона на пути в знаменитую «Долину царей» в Луксоре. Величавое безмолвие колосса и стрекот кинокамер, запыленный «форд» и библейский ослик, феллахи в белых га-лабеях и туристы — кажется, все века сошлись здесь.
В окрестностях Каира. Изображение такого ирригационного снаряда можно встретить на древних росписях. Асуанская плотина положит конец затянувшейся «биографии» этого архаичного приспособления.
Яркие солнечные лучи вот уже несколько тысячелетий день за днем освещают одно и то же место на гигантской колонне Карнакского храма Амона-Ра Из прохладного полумрака выступают причудливые очертания древних иероглифов. Лес камен-ных тяжелых колонн — знаменитый египетский стиль в архитектуре 134 колонны некоторые из них достигают высоты 23 метров.
Силуэт фелюги неотделим от панорамы Луксорских храмов. До сих пор это самый популярный вид транспорта. На фелюгах перевозят грузы, выходят на рыбную ловлю. Правда, судно уже не столь «экзотично»: у него имеется отличный мотор.


ПРОИСШЕСТВИЯ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
ГДЕ • КОГДА • ПОЧЕМУ

ВЕЗУВИЙ ПРОСЫПАЕТСЯ
11 мая 1964 года в полночь в двадцати селах, прилепившихся на заросших лесом склонах вулкана, задрожала земля. Три коротких толчка, но такой силы, что в двух селениях в течение минуты звонили колокола церквей. Перепуганные крестьяне, увидев в этом чуть ли не знамение свыше, покинули дома. Собравшиеся на улицах толпы направились в церкви со старой молитвой: «От гнева Везувия укрой нас, о господи!..» Но толчки не повторились.
Профессор Джузеппе Имбо, глава кафедры физики Земли в Неаполитанском университете и директор Обсерватории Везувия, заявил:
— Землетрясение не что иное, как предупреждение и сигнал. Вулкан страдает бессонницей. Везувий пробуждается после двадцатилетнего сна...
Газетные заголовки тех дней гласили: «Вулкан! Сегодня или завтра?», «Помпея и Геркуланум, повторятся ли они?»
Улеглась паника после первых подземных толчков.
Не боясь ни потоков лавы, ни пепельных ливней, на Везувий полезли любопытные. Как же, пробуждается легендарный вулкан! И теперь даже ночью туристы спешат добраться до кратера, днем все тропы и подступы к вулкану забиты жаждущими «настоящей экзотики».
Но не рано ли успокаиваться? Может быть, вулкан скоро станет источником новой катастрофы? Этот вопрос волнует итальянских вулканологов.
Как и все вулканы мира, Везувий имеет свой особый цикл. Скажем, колебания земли 11 мая 1964 года в точности повторяют картину землетрясения на Везувии в 1910 году. Извержение же вулкана в тот раз началось в 1944 году, то есть через 34 года после первых толчков.
...Через некоторое время вулкан начнет дымить. На нем появится знаменитое облако, напоминающее по форме приморскую сосну, — это сигнал нового извержения. «По расписанию» ему полагается быть лет через 20—30, если... Везувий не проснется раньше. Потому что такой двадцати-тридцатилетний цикл все же иногда нарушается. Например, знаменитое извержение в 79 году нашей эры, погубившее Геркуланум и Помпею, началось не через обычные 20—30 лет, а значительно раньше.
...Не спит Везувий — бессонница мучает старый вулкан; вместе с ним не спят жители соседних городков и селений — им мешают туристы, штурмующие днем и ночью вулкан; не спят и ученые — им предстоит еще много бессонных ночей, чтобы катастрофа не застигла людей врасплох.

АСПИД ДАЕТ БОЙ
Съемки змей — опаснее и рискованное предприятие — источник верного бизнеса: такие снимки ценятся за рубежом на вес золота.
Курт Северин заслужил славу «виртуоза опасных съемок». Его первой ступенькой к славе стал снимок, чуть не стоивший ему жизни. Он сделал его в одном из институтов Флориды (США), где изготовляются вакцины от змеиных укусов
Курт долго искал себе подходящую модель и, наконец, остановился на гигантской африканской кобре, обладавшей достаточной, по его мнению, «фотогеничностью».
Двухметровая африканская кобра, или, как часто ее называют, черный аспид, в Древнем Египте была символом величия, мудрости и могущества. Изображения золотой змеи — урея с изумрудными глазами можно видеть на древнеегипетских рельефах и фресках. Золотые уреи были своего рода талисманами и венчали головы фараонов...
Зарядив фотоаппарат, Курт надел на себя плексигласовые доспехи. Это был специальный экран, куда монтировался фотоаппарат. Два ассистента — сотрудники института — стояли рядом, готовые оказать помощь в любую минуту.
Первый шаг к кобре... Змея зашипела и поднялась в боевую стойку, увидев врага. Вдруг молниеносный бросок и треск экрана. Удар змеиной головы был настолько силен, что плексиглас не выдержал — молнией побежали трещины! Побледневший Курт Северин еле успел отскочить, так и не сделав снимка.
Принесли новый экран. Если первый раз кобра «определила» прочность экрана, то теперь она не лезла на рожон, теперь она попыталась обогнуть щиток. Медленно раскачиваясь, кобра приближалась к боковому отверстию. Бросок, удар головой, но фотограф быстро среагировал и повернулся лицом к змее. И опять сильный удар пришелся по экрану — затрещала плексигласовая броня, аппарат был выбит из рук фотографа, объективы разбиты, пленка засветилась...
Пришлось начинать сначала с новым фотоаппаратом. В этот раз инстинкт подсказал змее более осторожную и хитрую атаку. Как бы не замечая человека и не делая резких движений, кобра приближалась к щиту: снимок, второй, третий... И вдруг кобра «вышла» из объектива. Резкий толчок ассистента — Курт отлетел в сторону...
Как потом выяснилось, кобра обманным движением дезориентировала фотографа и проникла через боковое отверстие внутрь экрана. А когда ее голова с ядовитыми зубами находилась буквально в одном сантиметре от жертвы, ее успел схватить ассистент. Змея впилась в руку ассистента. К счастью, последний был сильно иммунизирован и не реагировал на яды. Для него это был уже... восемнадцатый укус кобры. Для Курта Северина, не обладающего профессиональной невосприимчивостью к ядам, укус мог бы стать смертельным.
Так закончился этот поединок, результатом которого явился сенсационный снимок: «африканская кобра в момент атаки». Курт Северин заслужил право называться «виртуозом опасных съемок»...

«МИСС ЧИЛИ» -1700 ЛЕТ
Если бы она была жива, она бы, верно, носила звание «мисс Чили». Длинные черные косы, ниспадающие по плечам, несколько заострившиеся, но все еще прекрасные черты лица. История этой красавицы уходит в далекое прошлое...
В местечке Паракас, на пустынном побережье южного Перу, был обнаружен «подземный музей» — целая система склепов, выложенных сырцовым кирпичом, с мумифицированными телами древних индейцев. Сухой воздух, песчаная почва — вот тот естественный бальзам, благодаря которому сохранился физический облик людей, живших более двух тысяч лет назад. Всего было найдено 429 мумий.
Паракасский некрополь - один из уникальных археологических памятников Латинской Америки.
Находки подобного рода не редкость на тихоокеанском побережье Южной Америки — древней области расселения таких высокоразвитых племен, как кечуа и аймара. Не менее удивительные открытия были сделаны в пустыне Атакама, раскинувшейся на чилийском дальнем Западе. До прихода испанских конкистадоров её заселяли различные племена, известные под общим названием «атака-меньо». В оазисах береговой пустыни они занимались террасным земледелием, разводили лам и альпак, охотились, ловили рыбу. Племена атакаменьо отлично обрабатывали металлы. Из шерсти лам и альпак выделывали ткани.
Девять лет назад бельгиец Густав Лё Пэж поселился в небольшом городке Сан-Педро, прилепившемся к отрогам южноамериканских Анд, в самом центре Атакамы. Заинтересовавшись местными преданиями, он приступил к робким археологическим раскопкам — и сразу же натолкнулся на палеолитическую стоянку. Затем обнаружил богатое захоронение, содержащее не только утварь, керамику, орудия труда, шерстяные погребальные плащи, но и хорошо сохранившиеся мумии.
За восемь лет Лё Пэж вскрыл и обработал 3 тысячи могил из 60 древних кладбищ, обнаруженных вокруг городка в пустыне. Находки его обнимают почти пять тысячелетий и дают возможность проследить основные этапы в развитии культуры атакаменьо. Исследователь собрал огромный материал, самым ценным из которого является коллекция мумий.
Одна из наиболее интересных и лучше всех сохранившихся мумий — мумия женщины — «мисс Чили», как любовно назвал ее Лё Пэж. По определению Французского центра водородных исследований, она жила в III веке нашей эры.
Почему же человеческие тела, погребенные века и даже тысячелетия назад, так хорошо сохранились? По-видимому, в том «виноваты» почвы пустыни Атакамы, удивительно богатые селитрой. Известно, что о бальзамирующем действии раствора селитры знали и египтяне.
Обращает внимание и тот факт, что способ захоронения в Паракасе и Атакаме имеет много общего. Несомненно, дальнейшие исследования откроют новые страницы из истории самобытной индейской цивилизации.
В интервью с чилийским журналистом Лё Пэж грустно заметил, что, если бы не недостаток в средствах и людях, его исследования можно было бы значительно ускорить. А пока Густав Лё Пэж ведет эту поистине гигантскую работу один, если не считать нескольких юношей, жителей городка, добровольно взявшихся помочь археологу-энтузиасту.

ПРИЗРАКИ БЕРКШИРА
Всадник скакал во весь опор. Его плащ, подхваченный встречной струей ветра, как птица, трепетал за спиной. Легкая меловая пыль облачками клубилась позади коня. Он спешил сообщить герцогу Вильгельму Нормандскому о том, что английские лучники появились на холмах. Поворот дороги, и, взглянув направо, всадник в ужасе пришпорил лошадь: прямо на него по склону холма бешено несся огромный белый призрачный конь...
Еще древние кельты создавали на склонах меловых холмов такие фигуры. Наметив контуры лошади, внутри обвода вырезали дерн и обнажали ослепительно белое меловое основание горы. Белые лошади на склонах холмов хорошо заметны издалека даже ночью. Предполагают, что когда-то они являлись ориентирами для мореплавателей и путешественников. Недаром из-за обилия меловых гор древние кельты назвали Британские острова Альбионом — Белой страной.
Сейчас трудно установить, сколько лошадиных фигур находилось раньше на склонах Уилтшира и Беркшира, так как многие из них уже заросли дерном и кустарником. До наших дней сохранилось всего четыре такие лошади. За ними ведется тщательный уход, а одну из фигур, созданную в 1778 году по древнему кельтскому способу, недавно даже покрыли бетоном.

ПО ОКЕАНУ - В ХОЛОДИЛЬНИКЕ
Джек Драйнен, шкипер австралийского китобойного траулера, совершил единственное в своем роде морское путешествие в холодильнике. Но не погоня за оригинальностью заставила его отважиться на такой рискованный дрейф.
Ночью траулер сбился с курса и ударился о скалу. Волной шкипера сбросило в море. Невдалеке плавал корабельный холодильный шкаф, сорванный волной с палубы. Драйнену удалось открыть дверцу и забраться внутрь импровизированной лодки. Вместительный деревянный ящик, длиной два с половиной и шириной два метра, выложенный изнутри пластиком, легко держался на воде даже с человеком «на борту». Найденные в нем запасы продовольствия — 22 апельсина, 9 сырых яиц, немного мяса, два кочана капусты, большая жестянка свиного сала и куски льда — оказались весьма кстати.
Ветер угнал холодильник в открытое море. Скоро Драйнен в целях экономии начал разнообразить меню сырой летучей рыбой. Шкипер смастерил из деревянных перегородок нечто вроде паруса, сделал весло и даже подобие небольшого плота.
Когда ветер подул, наконец, в сторону материка, пришла новая беда — кончился лед. Жажду пришлось утолять теперь росой, маленькими глотками морской воды.
Только на 14-й день Драйнен увидел берег. Плот и весло помогли ему добраться до суши. Оказалось, что после дрейфа в 1000 миль холодильник пригнало к австралийскому берегу невдалеке от места кораблекрушения.

ЛА-МАНШ - РУБИКОН СЕНСАЦИЙ 
Итак, жребий брошен!
Через несколько секунд — старт. Геральд Гудерхем, поправив спасательный жилет, последний раз осмотрел крепления. С катера подали условный знак, взревел мотор, кольца тонкого капронового троса развернулись. Репортеры нацелили на Геральда камеры.
Он старательно улыбался и повертывался, давая репортерам возможность снять его в разных ракурсах. Хорошие снимки — это уже половина успеха! Ведь он не простой исполнитель, он — автор новой идеи: «Через Ла-Манш на парашюте».
Катер с места взял большую скорость, трос натянулся. Разбег, прыжок, воздух наполнил полотнище, и вот Гу-дерхем уже над Ла-Маншем...
Геральду пришлось поломать голову, пока он додумался до этого. С тех пор как известный французский авиатор Блерио в 1909 году перелетел через Ла-Манш на самолете, этот пролив, разделяющий Англию и Францию, поистине стал рубиконом сенсаций, который стремились перейти сотни всевозможных «рекордсменов».
Ла-Манш преодолевали по воде, под водой, по дну и по воздуху.
Его переплывали кролем, брассом, батерфляем, на спине, со связанными руками, в плавательных масках и аквалангах, на водных лыжах.
Но когда публика пресытилась спортивными рекордами, «покорители Ла-Манша» призвали на помощь экзотические транспортные средства. Чем необычнее, чем бессмысленнее — тем лучше. Рубикон сенсаций стали пересекать на плотах, в корытах, в детских ванночках. Когда какой-то хитроумный парень, обставив всех, поплыл, лежа в водонепроницаемом гробу, стало ясно, что надводные средства передвижения исчерпаны до конца.
Спустились на дно. И стали ходить из Англии во Францию пешком в водолазных костюмах, потом перешли на самодельные подводные танки. Но в этих случаях рекламные барыши не окупали расходов на дорогостоящее оборудование.
И снова вспомнили Блерио, вернулись, так сказать, к первоисточнику. В наши дни самолет, естественно, уже не годился. Слишком обыденно. Француз Берман Дали построил легкий планер-крылья, вернее — просто большой детский змей. Его буксировал быстроходный катер.
Вот тут-то английского военного парашютиста Геральда Гудерхема и осенила блестящая идея — «через Ла-Манш на парашюте».
...Гудерхем в воздухе. Его фотографируют с берега, с мчащегося по воде катера, с вертолета. И вдруг парашют скомкался, и Геральд мгновенно очутился в воде. Полотнище накрыло его с головой. Запутавшись в стропах, он хлебнул воды и потерял сознание...
Когда его вытянули за трос в кабину снизившегося вертолета и привели в чувство, Гудерхем сказал: «И все-таки я попытаюсь еще раз!»
Ведь идеи, рожденные только для сенсаций, имеют в капиталистическом мире особую цену. На одной чаше весов — громкая реклама и деньги, на другой — смертельный риск.

ФАВН ВЫХОДИТ ИЗ МОРЯ
Они погружались вдвоем в аквалангах на двадцатиметровую глубину знаменитого Голубого Грота на Капри. Каждый взял камеру для подводных съемок — может быть, удастся найти какой-нибудь необыкновенный кадр. В голубовато-зеленом полумраке один из них обнаружил среди гальки и песка выступ странной формы. Скала или камень? Разбросав песок и подождав, пока осядет муть, они разглядели то, что вначале приняли за скалу. Это была статуя...
Искалеченный торс изъеден морем, наросты губок и раковин плотным слоем покрыли мрамор. Таким предстало прекрасное творение неизвестного скульптора, изображающее Фавна — древнеримского бога очага.
Археологи Неаполя быстро приступили к разработке операции по подъему статуи. И сразу же столкнулись с трудностями. На Капри туристов всегда достаточно, но тут, узнав о необыкновенной находке, они съехались отовсюду. Яхты, моторные лодки, барки сновали день и ночь в окрестностях грота. В грот лезли ныряльщики с аквалангами и без аквалангов, чтобы покопаться на дне. «Еще немного — и гиды станут миллионерами», — говорят местные жители. «Прежде чем поднять статую, — шутят археологи, — следует закрыть въезд на остров и изолировать на время гидов...»
И еще. Непонятно, как такая большая статуя (больше человеческого роста) могла попасть в грот. Чтобы извлечь Фавна оттуда, было необходимо расширить вход. Кстати, отверстие грота уже было один раз увеличено, когда Капри стал модным курортом. Значит, раньше вход был совсем узким.
И ученые предположили, что статуя была доставлена к гроту на судне, погружена под воду и, таким образом, оказалась внутри. А может быть, в гроте имелся еще один, пока неизвестный вход. Кто это сделал и когда? Статуя пока не исследована и нельзя сказать, каков ее возраст. Известно, какой популярностью пользовался остров Капри в Древнем Риме, особенно у римских императоров. Первый из них, Август, часто отдыхал на Капри. Тиберий. прельстившись уединенным и защищенным утесами островом, построил здесь свои виллы.
Одна из Тибериевых вилл, как говорит легенда, была соединена подземным ходом с Голубым Гротом, где император устраивал свои бешеные оргии. Легенда говорит, что император расставил в большом зале грота прекрасные статуи богов и для их охраны выставил вооруженные караулы...
Некоторые археологи считают, что Фавн скорее всего фрагмент большой скульптурной группы. Ждут ли археологов на дне грота новые находки мраморных статуй из садов Тиберия, сказать трудно.
А пока туристы штурмуют Голубой Грот. Количество лодок в окрестностях грота растет с катастрофической быстротой. Легенда об императоре и мраморных статуях возбуждает аппетит и разжигает честолюбие у поклонников экзотики, стремящихся найти в гроте свой «собственный» сувенир. Голубой Грот становится слишком тесен...


МИР МОИХ ОТКРЫТИЙ
ВЕДЕТ КОНСТАНТИН ПАУСТОВСКИЙ
ЗЕМЛЯ НАРСКАЯ
МАКСИМ ЦАГАРАЕВ, осетинский  писатель

Нет в недрах твоих золота, земля Нарекая. Не растут на твоих склонах необыкновенные цветы. Небо над тобой такое же, какое и всюду. Так почему и на старых скрипучих арбах и на легкокрылых машинах устремляются люди к тебе на поклон?
Молчит земля.
Только осенний ветер дует с ледников, да грохочут водопады, и, роя берега, пенятся реки. А вокруг спокойствие, охраняемое горами. Спокойствие как вечность, как залог долголетия, жизни, сбившейся со счета годов. И только тот, кто узнал твой солоноватый вкус, земля Нарекая, тот чувствует, как обманчиво это спокойствие.
Земля! Ты испытала все, что может испытать человек Куда ни оглянись, всюду следы ссадин, затянувшихся ран и никогда не перестающих кровоточить родников. Никому не сосчитать и не взвесить, сколько пота и слез впитала ты, чтобы по весне снежную кромку проклюнул подснежник, и летом слышался посвист кос, и никогда не обрывалась то далекая, то близкая песня чабана.
...Сдавили со всех сторон аул Нар грозные горы. Обвалы, лавины сносили дороги, сакли. Буря не раз забивала все живое в норы. И когда снова наступало спокойствие, и снова светило солнце, и снова розовели и синели вершины, Нар, будто никогда не было ни обвалов, ни бурь, весело белел в ущелье — стоял и глядел глазницами древних башен
А на склонах желтели поля, как латки на шубе. Поля обнесены оградами из камней. И у каждой сакли, у каждого клочка освобожденной от камней земли — свое имя, своя история, свои горечи и свои радости, как подарки.
«Горы родимые, плачьте безумно!..» — писал твой сын, земля, Коста Хетагуров 1.
1 На земле Нарской, в селении Нар, родился великий осетинский поэт, революционер-демократ Коста Хетагуров.
И ты, земля Нарекая, услышала свободную речь. Может быть, эта песня вызревала в детишках, что бегали по тебе босыми; играя, боролись, пробуя свою силу. Может быть, этот призыв донес горец, вернувшийся к земле предков из дальних скитаний и, как аул Нар, непокорный и не сдавшийся в плен. Может быть...
Из Алагирского ущелья вырвалась песня, не знающая ни рубежей, ни крепостных стен.
Не выдержав, заговорило сердце человека.
И теперь, какая бы ночь ни захватила в дороге путника, какая бы буря ни расшатывала деревья и как бы ни ослепляли вспышки молний, путник не терял дороги: он обрел огонек, на который шел, — и песню свободную не могли заглушить ни раскаты грома, ни дробь барабана.
...Небо над тобой, земля Нарекая, такое, как всюду. Я всегда в этом убеждался, когда покидал тебя. Так почему же люди идут к тебе на поклон?
И, кажется, здесь, в ауле Нар, небо по-особенному мягко и уступчиво, и суровость гор неотпугивающая, и птицы поют приветливей и голосистей. Все здесь идет навстречу человеку и не отпугивает от себя. Здесь нет ничего подкрадывающегося! Здесь все только выпрямляется, потому что горы высоки, а солнце кажется таким близким, что его хочется достать рукой.
Земля Нарская, ты не только питаешь живое, но и творишь поэтов, одухотворяющих жизнь.
Перевод с осетинского Л. КРИВЕНКО


КОЛОДЕЦ
ВАЛЕНТИН БЕРЕСТОВ
Рисунки С. ПРУСОВА и К. ЭДЕЛЬШТЕЙНА

Старик, сидя на корточках у арыка, тешет колышки. Обтесал, пошел по берегу, почти без усилий воткнул колышки во влажную землю. И опять сидит рубит и строгает, словно в бирюльки играет. А колышки непременно выпустят белые корни и зеленые побеги, станут тополевой аллеей.
Много их тут, этих аллеек. Стоят тополя на тонких стволиках Кроны, как метелки великанских трав, мотаются на ветру. Промчится буран, осядет пыль, а клейкие листики тополей останутся зелеными, чистыми, ни одна пылинка к ним не пристанет. Это весной. А летом они и без ветра пыльные.
Еще на моей памяти была здесь пустыня. Ветер таскал по глиняной глади такыров песчаные холмы. Да и сейчас, только поднимись на вал магистрального канала, увидишь по обе стороны за полями, садами, домами знакомые пески. И кажется, что они сами собой раздвинулись, освободили место для жизни. И сколько всего уместилось на этой зеленой полоске вдоль канала! Сколько судеб, сколько деревьев и цветов, сколько домов и машин, сколько птичьих гнезд!
Был я тут лет пятнадцать назад. Останься этот край пустыней, я нашел бы и колодец, где мы воду брали, и место, где стояли наши палатки, и следы от наших костров. Нашел бы по компасу, по выбитой в глине извилистой верблюжьей тропе, по узеньким следам арб и широким колеям грузовиков — ни один человеческий след не миновал бы этого колодца. Нашел бы я его, послушал бы, как пески шелестят, вспомнил бы молодость...
Вечереет. У комьев свежей пахоты розоватый и сиреневый оттенок. Пахнет дымком. Из глиняных печей — тандыров, похожих на наклоненные кратеры, вырывается пламя — по всему оазису пекут лепешки. А вот низенький дувал — садовая ограда. Мне этот дувал по колено. Аккуратно слеплен. Снизу рядком торчат камышинки. Это прокладка, чтобы вместе с подпочвенными водами не поднималась соль, не разъедала бы дувал.
Малейшая нерасчетливость с водой, которую сами же сюда привели, — и возмездие не заставит себя ждать: начнут сохнуть плодовые деревья, обрушатся глинобитные домики, соль, как жгучий иней, проступит на полях.
Перешагиваю через дувал, подхожу к бетонному кольцу в глубине сада, заглядываю внутрь. Вода еще довольно далеко. Значит, следят за нею. Колодец незаметный. На случай, когда перекроют и начнут чистить арыки. Их тут много, таких колодцев.
И вдруг я чувствую, как бьется мое сердце. А не тот ли это колодец? Забывший свое имя и славу колодец моей юности? Правда, теперь он бетонирован, вода в нем видна, а не таится в черноте на двадцатиметровой глубине, и рядом со мной деревья, а не серые колючие кустики у подножья бархана.
...Пепел костра, оставленного последним караваном, был еще теплым, когда мы привели машину через пески к этому колодцу.
К счастью, караванщики забыли или выбросили треснувшее деревянное колесико с желобом по ободку — блок. Один из нас придерживал блок, чтоб веревка не соскочила, другой, перекинув конец веревки через плечо, делал двадцать пять шагов в сторону, и вот из черной дыры в земле показывалось ведро.
Вода была прекрасной, пока не нагрелась на солнце. Вода была прямо-таки великолепной, пока она обжигала рот. Но чай становился горьким, отвратительным пойлом, как только кипяток немного остывал.
Ночью пришел еще один караван. Была поздняя осень, и караванам можно было отдыхать ночью. На рассвете караван отправлялся в путь. Верблюжата совали морды в корытце, а потом по-птичьи закидывали головы, напрягали длинные шеи и, должно быть, наслаждались, чувствуя, как по горлу холодными комками, булькая, движется вода. Взрослые верблюды уже напились. Старший караванщик коротким возгласом пригласил их сесть рядом с тюками. Сели верблюды, вытянули шеи, подняли морды и торжественно застыли. Караванщик на какой-то миг задумался, будто хотел произнести перед ними речь о трудностях предстоящего пути. Верблюды ждали, как на заседании. Но караванщик молча вошел в их толпу и начал ловкими движениями взваливать тюки на горбы. Короткий возглас — и верблюды поднимаются, вбирают колени, тюки плывут вверх. Еще миг, и толпа превращается в вереницу, исчезающую за ближними барханами, там, где вьется выбитая веками узенькая тропа...
Это видение пронеслось передо мной, и мне захотелось отведать воды из колодца. Крутанул я ворот, услышал, как гремит цепь, поставил ведро на край бетонного круга, приник к воде. Я живо помнил прежний вкус, и нынешняя вода колодца показалась мне слишком пресной, почти дождевой. Лишь отойдя от него, вдыхая медовый запах цветущей джиды, дымок тандыров и теплую дорожную пыль, я почувствовал во рту слабо ощутимую горечь, знакомый привкус моей кочевой юности.


КАК СТАТЬ АНГЛИЧАНИНОМ
ДЖОРДЖ МАЙКС,
английский писатель

Чтобы стать англичанином, мало родиться им, так же как, чтобы стать нищим, недостаточно родиться в бедности. Я имею в виду истинного англичанина и нищего-профессионала. Правда, говорят, за последние полвека англичане сильно изменились. Это действительно так: пятьдесят лет назад они были высоки, тощи и молчаливы, а сейчас они молчаливы, тощи и отличаются высоким ростом. Прежде они были чопорны и непроницаемы, зато сейчас они непроницаемы и чопорны. Газеты начала века писали в основном о преступности, разврате и деньгах, а сейчас они пишут о деньгах, деньгах и деньгах, в том числе приобретенных преступлением и развратом.
В те добрые времена «дамоклов меч» не означал круглосуточного дежурства атомных бомбардировщиков, «витать в облаках» не считалось еще будничной профессией, а «богатыми бездельниками» лейбористские ораторы называли рантье, а не забастовщиков. В начале столетия было модно смотреть с небрежностью вперед, а не оглядываться во гневе назад. Правда, с тех пор случились две войны, и казалось, нам будет нелегко оправиться от победы, но все обошлось. Почти так же хорошо, как у немцев...
Как видите, англичанин сегодня уже не тот. Так что если вам вдруг захочется стать образцовым современным англичанином, вам будет небесполезно ознакомиться с некоторыми правилами, которые я и предлагаю.

Фотоочерк В. АХЛОМОВА
Морской вокзал Тилбери. Уже много лет этот старый докер провожает и встречает здесь корабли под всеми флагами мира.
Коллеги портовых докеров — вокзальные носильщики.
Она работает уборщицей в этом магазине. Ее рабочее место — от самой высокой витрины до ступенек входа.

ИСКУССТВО ПРОЦВЕТАТЬ. Современному англичанину полагается процветать. Или еще лучше— быть богатым. У богатства много общего с правосудием, хотя бы то, что окружающие должны ощущать его. Но поскольку англичан во все времена отличала скромность, вам ни в коем случае нельзя показывать, что вы богаты. Еще десять лет назад, скажем, преуспевающему джентльмену рекомендовалось иметь «роллс-ройс» и собственный особняк. Сейчас «ройсы» покупают лишь выскочки.
Для наглядного процветания рекомендуется:
1. Присмотреть себе загородный дом, что позволит вам время от времени вставлять в разговор: «Вы знаете, у нас есть старый сарай в Суссексе...» Этого вполне достаточно: воображение дорисует собеседнику замок и слуг в ливреях.
2. С осторожностью подходить к выбору друзей. Если среди ваших знакомых есть герцог или граф, ни в коем случае не называйте его при посторонних «ваша светлость» — это не модно, а просто Бобби или Джимми. Неплохо иметь на коктейле среди приглашенных греков: они слывут у нас богачами. Подойдут в крайнем случае и шведы, но непременно высокие и молчаливые.
3. Если у вас до сих пор еще нет миллиона, постарайтесь поскорее обзавестись им.
ИЗБЕГАЙТЕ ПУТЕШЕСТВИЙ. Да, берегитесь вируса, охватившего за последние пятнадцать лет добрую часть человечества. Название его — «туриститус фурио-зус», а в просторечии — «турис-тит». Симптомы этого опасного заболевания легко распознать. С первых дней весны заболевший приходит в беспокойство и начинает, как лунатик, бродить из одного туристского агентства в другое, собирая справки о местах, куда он не собирается ехать. Если зараженный — субъект женского пола, то турне сопровождается детальным осмотром ателье мод и выставок купальных костюмов. Это занимает у больной все время, какое у нее есть, и то, которого нет.
Какова цель путешествий? У каждого своя. Американцу от поездки не нужно ничего, кроме собственно изображения на а) Трафальгарской площади с голубями, б) на площади Св. Марка с голубями, в) перед Эйфелевой башней без голубей. Привыкнув подтверждать каждое свое заявление необходимыми документами, американец стремится на всякий случай обзавестись наглядными доказательствами истинности своих рассказов о Старом Свете. Немцы путешествуют только затем, чтобы удостовериться в том, что путеводители не лгут. Когда они воочию убеждаются, что Анконкский мост стоит на своем месте и угол наклона Пизанской башни точно соответствует указанному в брошюре, они возвращаются в Мюнхен с приятным чувством, что их не обвели вокруг пальца.
А зачем путешествует англичанин? Из-за... нежелания общаться с иностранцами. У нас в Англии он всегда рискует заговорить с человеком, прибывшим бог знает откуда. А за границей англичанин ищет встреч с людьми. То есть с англичанами. Дома, как правило, он избегает соседей («Мы никого не касаемся, нас пусть никто не касается»), но, встретив соотечественника на Капри или в Гренаде, он обнимает его и даже ставит стаканчик вина. А то и два. Они с удовольствием беседуют, даже если оказываются соседями по дому.
ШОПИНГ. Для меня основной трудностью на пути превращения в истинного англичанина было искусство шопинга. Это непереводимое словечко означает хождение по магазинам для того, чтобы а) исполнить свои светские обязанности и б) помочь коммерсантам сбыть завалявшийся хлам.
Шопинг начинается с очереди. Истинный англичанин обожает стоять в очереди. Это стало нашим национальным спортом. Так же как французам, итальянцам время от времени необходимо разрядиться вспышкой ярости и выкричаться, так и англичанин время от времени подвержен приступам дисциплины.
Человек, стоящий в очереди,— образцовый гражданин. Короче, англичанин в очереди — это воплощение англичанина, так же как человек на арене корриды — воплощение испанца, а человек с сигарой — американца.
Войдя в магазин, вы должны справиться о здоровье владельца, его жены, собак, кошек и попугаев. Узнайте его мнение о погоде, сообщите новости и т. д. и обстоятельно ответьте на все его вопросы.
Сообщаю также основное правило, принятое среди истинных англичан.
Никогда не критиковать предложенный товар. Отказаться от бараньей кости у мясника, если даже вы попросили цыпленка, немыслимо. Я знаю нескольких людей, купивших пишущую машинку вместо удочки и автомобиль вместо спального гарнитура.
ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ТЕЛЕВИДЕНИЮ. После войны, когда в Америке поднялся ажиотаж вокруг телевидения, англичане гордились тем, что не «убивают» зря время у экранов. Но сейчас телемания охватила и хладнокровных островитян. Теперь я смотрю на мир сквозь голубой экранчик.
Истинный англичанин придерживается сейчас следующих взглядов на телевидение.
1. Телевизор укрепил семейные узы, собрав воедино семейство вокруг экрана.
2. Телевизор — основной источник распрей в семье, поскольку каждый хочет смотреть другую программу.
3. Телевизор позволяет почерпнуть массу сведений из самых различных областей жизни. Учит зрителя: а) убивать, б) грабить, в) пользоваться револьвером, г) выбирать нужный яд и... как стать гангстером.
4. Телевизор сократил преступность, поскольку воры и грабители, вместо того чтобы грабить и убивать, сидят дома и смотрят телевизор.
РЕКЛАМА ПО-АНГЛИЙСКИ. Всякая реклама, в особенности телевизионная, противоречит английскому национальному характеру. Уж очень она категорична. Истинный англичанин не переносит рекламы, скроенной по американскому образцу:
«Мойтесь шампунем Икс, и вы удачно выйдете замуж!», «Неотразимые соблазнители курят табак «Игрек»!» и т. д.
Я убежден, что эффективность рекламы возрастет, если ее приблизить к британскому духу. Скажем, так:
«Грапирекс сможет, пожалуй, избавить вас от головной боли. Не исключено, что он вовсе не поможет, но кто знает?»
Или же: «Попробуйте фруктовый сок нашей фирмы Бомбекс. Большинство людей считают его невкусным. Но возможны и исключения». Составить исключение прельстит любого британца.
Малолюдно днем в Сохо — районе ночных клубов и кабаре.
Со времен еще короля Генриха VIII нищенство в Англии запрещено законом. Нищих нет в Англии — зато есть уличные музыканты.
Другой способ — умерить пыл. Спокойней, спокойней! Никаких экстравагантных утверждений!
Если вы хотите добиться успеха у истинных англичан, будьте уклончивы, ничего не обещайте.
«Пейте пиво В. Оно дешево, и к его вкусу можно в конце концов привыкнуть»...
ИСКУССТВО НИЧЕГО НЕ ЗНАТЬ. Главное, что необходимо знать англичанину, — это ничего не знать. Свое мнение вы можете иметь обо всем, но знать что-либо наверняка — нарушение правил хорошего тона. Вы должны полагать, что дважды два четыре. Но не больше. «Да» и «нет» — наименее употребляемые слова в английском языке.
Однажды на званом ужине мой знакомый, по фамилии Тривор, рассказывая о своем путешествии, запнулся на полдороге.
— ...Я имею в виду этот большой остров рядом с Танганьикой. Забыл, как он называется.
Хозяйка дома с жаром подхватила:
— Если вы хотите спросить, то не у меня. Я вообще не знаю никаких островов, кроме Британских.
Взгляд ее мстительно остановился на ком-то из гостей.
— Возможно, Эвелин знает. Эвелин родилась и выросла в Танганьике. Она покачала головой.
— Совершенно выскочило из головы. Может, сэр Роберт...
Сэр Роберт семь лет был важным английским чиновником на острове Занзибар — том самом, о котором шла речь.
— Трудно так сразу сказать, — задумчиво сказал он. — Возможно, попозже я вспомню.
Видя, как мучается рассказчик, я решил прийти ему на помощь.
— Вы, наверное, имеете в виду Зан...
Десятки глаз разом испепелили меня презрением.
— Я хотел сказать... Чехословакию.
Вице-президент одного географического общества согласно качнул лысиной.
— Это, должно быть, где-то рядом.
Неожиданно старый господин с бородкой повернулся к Тривору и прошамкал на ломаном английском языке:
— Этот оштроф нажываетшся Жанжибер, не так ли?
Над столом повисла враждебная тишина, а сосед, наклонившись к уху, сказал мне:
— Если вы немец, то это уже на всю жизнь...
НЕ ВМЕШИВАЙТЕСЬ НЕ В СВОИ ДЕЛА. Такова одна из основных заповедей истинного англичанина. Если ваш сосед включает на полную мощность телевизор и штурмует вашу барабанную перепонку военными маршами, не пытайтесь остановить его, ибо он волен выбирать музыку, какая ему нравится. В конце концов это никого не должно касаться.
ГЛАВНАЯ ОПАСНОСТЬ. И, наконец, последнее: главная опасность, которую вам следует избегать, — это работа. Принято считать, что англичане работают меньше, чем на континенте. Это ошибочное заблуждение. Отдыхая, образцовый англичанин яростно работает — вскапывает сад, играет в гольф, боксирует или бегает по горам и лесам, причем все это делает до изнеможения, так что на службу он является, еле волоча ноги, и там, естественно, вновь набирается сил для отдыха.
Перевод М. БЕЛЕНЬКОГО


ЛЮДИ ДЖУНГЛЕЙ
РОЛЬФ БЛОМБЕРГ
Окончание. Начало в № 1.
У Тили была внешность настоящего разбойника! Низкий лоб, таваса (венец из красных и желтых перьев тукана), лицо с кроваво-красным гримом, тяжелый подбородок, словом, по виду настоящий громила. Это впечатление усиливалось тем, что он держал в руках винчестер, дуло которого зловеще посматривало то на одного, то на другого из нас. Заглянув несколько раз в черное отверстие, я почувствовал себя неуютно, тем более что Тили все время держал палец на спусковом крючке.
Колючие глаза Тили выглядели отнюдь не добрыми. А когда он заговорил с нашим переводчиком Тарири, который был его старым другом и приятелем по охоте за головами, его голос больше напоминал отрывистый лай. «С таким нелегко поладить!» — подумал я. Вспомнилось, что рассказывал дон Лучо. В 1959 году Тили был арестован за убийство вождя Хуахири из племени хирапас. Ему связали руки и ноги, чтобы отвезти в Сараяку, но среди ночи он исчез!
Что это? Широкая улыбка озарила лицо Тили, и оно сразу стало приветливым и добродушным!
...Под жгучим солнцем и бурным ливнем мы за несколько часов спустились по Пастасе к селению, где жил Тили. Несколько лодок было причалено к берегу, откуда тропа вела к дому Тили — вождя и нашего хозяина.
У хибаро не принято, чтобы гости без предупреждения шли прямо к дому, можно схватить пулю или напороться на копье. Правила хорошего тона требуют возвестить о своем прибытии дикими воплями и стрельбой. Тогда местные жители поймут, что вы явились с мирными намерениями.
Поэтому мы начали с того, что подняли страшный шум. И уже после этого вышел Тили в сопровождении нескольких своих воинов.
Это были настоящие хибаро, не го что «цивилизованные» подданные Тарири! Длинные черные волосы, раскрашенные лица, в мочках ушей торчат палочки, на голове красивые венцы из перьев. Никаких тебе брюк и рубашек, только итипи — набедренные повязки из домотканого материала. А какие здоровые и мускулистые!
Через густой лес и мимо грядок маниоки вышли к просторному, ладному строению овальной формы. Крыша представляла собой широкий свод из пальмовых листьев, стены были из стволов чонты — пальмы с очень твердой древесиной. Три узкие дверцы, окошки-бойницы. Вокруг дома простерлись аккуратные посадки банана и маниоки. Росли кусты [хлопчатника, табак, испанский перец. Во все стороны от дома расходились тропы, одна из них вела к отличному пляжу на берегу тихого рукава Пастасы.
... Мы вошли в дом. Вдоль одной из стен уже стоял для нас ряд табуреток. Индейцы-гости сели, согласно обычаю не выпуская из рук оружия. Никто не произнес ни слова. Тили велел женщинам подать чичу: сразу же появились чудесно раскрашенные керамические чаши. А затем хозяин точно позабыл о нас. Он сел посреди комнаты на низкой скамеечке и, глядя в карманное зеркальце, стал поправлять свой грим, причесываться.
Тем временем дон Лучо рассказал мне о своих двух предыдущих визитах сюда — он приезжал за шкурами и предметами для этнографической коллекции. Последний раз дон Лучо был одновременно проводником молодого самоуверенного кинооператора. Этот молодой человек был довольно беспардонным. У него была привычка тыкать в животы своих спутников дулом пистолета. В поселении Тили он в обмен на ружье (хибаро душу продаст за ружье!) уговорил одного из индейцев заставить своих жен позировать нагишом для съемки. Мол, это совершенно необходимо для книги, которую он пишет. Засняв несколько фото- и кинолент, сей оператор отправился в обществе двух солдат эквадорцев на лодке дальше вниз по Пастасе. На пограничной заставе они расстались, и молодой деятель один вступил на перуанскую территорию. Здесь его застрелили из засады. Кто и почему, так осталось невыясненным.
— Но я-то, — продолжал дон Лучо, — ничуть не удивился. Этот тип хоть кого мог разозлить своим высокомерием. А здешний народ долготерпением не отличается...
Его перебили: наконец заговорил Тили.
— Винити! — громко произнес он. «Входите» — это слово было вступлением к очень своеобразной приветственной церемонии.
Первым взял слово Тарири. Он подробнее рассказал о нашей экспедиции: кто мы и так далее. Его голос звучал сердито и вызывающе, он говорил отрывисто, короткими предложениями, которые заканчивались точно лаем или рычанием. И все время Тарири прикрывал рот рукой, отнимая ее только для того, чтобы отхлебнуть чичи или сплюнуть то влево, то вправо.
Тили в ответ лишь крякал или издавал короткие возгласы, вроде «ца-ца, май, ита, ах, гм»... И с совершенно равнодушным видом потягивал свою чичу.
Наконец Тарири смолк, настал черед Тили. Почему-то его голос тоже звучал очень сердито. Одним из первых его вопросов (об этом всегда спрашивают гостей) было — не принесли ли мы с собой болезнь? Тарири ответил отрицательно. У хибаро есть все основания бояться болезней как огня. Оспа и другие эпидемии, занесенные белыми, мгновенно опустошают целые деревни и уже истребили многие племена.
Не менее роковыми были грипп, скарлатина, коклюш.
Когда ко мне после гриппа пристал кашель, дом Лучо озабоченно подчеркнул, что, если я не поправлюсь, хибаро могут нас не принять. Он сам однажды явился к индейцам сильно простуженный, и ему решительно предложили тотчас удалиться.
Пришлось в одиночку три дня в разгар дождей пробираться через джунгли к военному посту. К счастью, мой кашель успел уняться, я даже старался поменьше курить.
...Тридцать пять минут беседовали Тили и Тарири. Затем наступил черед следующего гостя индейцев. Так уж заведено, каждый пришелец соблюдает форму, разумеется, кроме невоспитанных белых, которые не усвоили этикета охотников за головами. Новый обмен приветствиями длился около сорока минут. Остальные трое индейцев, которые прибыли с нами, уложились в более короткий срок.
После церемонии и обильных возлияний чичи дон Лучо вручил Тили и его семье подарки. Они были приняты с достоинством и очень сдержанно...

Тили угощает
Тили от своего имени и от имени других хибаро разрешил мне сколько угодно снимать в его поселении, обещал устроить танцы и показать ритуалы. В ответ мы пообещали ему ножи, материю и другие ценимые в джунглях товары.
Погода стояла великолепная, и я прилежно работал кино- и фотокамерой. Дон Лучо не менее прилежно делал записи на магнитофон. Я снимал индейцев и в праздник и в будни: работы по дому, изготовление духовых трубок, стрел, колчанов, ожерелий и украшений из перьев, сбор маниоки и бананов женщинами, приготовление чичи.
Однажды мы пошли на один из рукавов Пастасы ловить рыбу с помощью кахали — растения, которое, подобно барабаско, отравляет воду и глушит или убивает рыбу.
Сперва индейцы перегородили узкое место рукава бамбуковыми циновками. Затем поднялись вверх по течению и погрузили в заводь большую корзину листьев и веток кахали, раскрошенных и измочаленных камнями. Окунали ее снова и снова, «вымывая» ядовитый сок. Прошло минут пятнадцать-двадцать, и стала всплывать рыба, правда не очень крупная. Одни рыбешки еще шевелились, другие лежали кверху брюхом. Индейцы вошли в реку и принялись выбрасывать улов на берег. Держали рыбу в руках, в зубах: только бы ничего не упустить. Вдруг из воды высовывается голова с двумя серебристыми рыбами во рту — этакий тропический морж...
В другой раз я пошел вместе с долговязым весельчаком Наяпи, лучшим охотником племени, чтобы снять, как он охотится с духовой трубкой и стрелами, «заряженными» кураре.
Индейцы смазывают наконечники стрел ядом кураре, который приготовляется из некоторых видов лиан. Раньше я изучал и снимал, как варят этот густой яд в Северном Эквадоре. Процедура сложная и длительная. Как известно, кураре нашел применение и в европейской медицине; его употребляют для наркоза и как средство, расслабляющее мышцы, что особенно важно при хирургических операциях. По словам дона Лучо, который вывозил довольно много этого яда в США, кураре лет двадцать назад ценился очень дорого. Один родственник дона Лучо, рассчитывая быстро нажиться, продал свой дом в Кито и все деньги вложил в «ядовитый бизнес». И... разорился! Вернувшись из шестимесячной экспедиции по Амазонас с большими запасами кураре, он узнал, что его товар не пользуется спросом. Только что научились делать синтетический кураре, который обходился несравненно дешевле...
Мне много раз доводилось видеть, как действует этот грозный яд. Мелкая птица погибает мгновенно, покрупнее — через ми-нуту-две. Обезьяна способна протянуть от силы пять-шесть минут. Матерого зверя — кабана или медведя — одной стрелой не убьешь, нужно несколько.
Для охоты с духовой трубкой на обезьян стрелы изготовляют специально. На колчане охотника висит челюсть пираньи, неказистой на вид, но известной во всей области Амазонас своим агрессивным нравом хищной рыбы, с острыми треугольными зубами. Этим инструментом индейцы делают насечку рядом с наконечником. (Стрелы тонкие, как спичка.) Раненая обезьяна пытается выдернуть стрелу, но из-за насечки отравленный наконечник обламывается и остается в теле.
Духовые трубки не применяют против людей. Их также не применяют против змей, стервятников, сов и носух. Некоторых из перечисленных животных считают несъедобными, другие — «бесы»: они работают на шаманов, когда те насылают свои «магические стрелы» на врага. Если использовать кураре против них, яд, как считают индейцы, утратит свою силу...
На пятый день Тили закатил настоящий пир. Ведь он обещал мне устроить танцы, а кто же станет танцевать без чичи!
Танцы были разные. Одни исполнялись только мужчинами, в других участвовали и женщины. Все были красиво раскрашены и причесаны, надели свои лучшие украшения из перьев и ожерелья. Надо сказать, прекрасный пол отплясывал куда более лихо, хотя чуть ли не каждая исполнительница танцевала с малышом на руках. Хорошо эти мамаши укачивали крошек! Музыканты играли на дудках и на барабанах, обтянутых обезьяньей кожей. Тили истязал подаренную нами губную гармонику. Я без устали снимал, дон Лучо следил за магнитофоном. Солнце нещадно выжимало из нас пот. Жены Тили следили, чтобы мы не страдали от жажды.
Вождь пригласил дона Лучо и Сесара принять участие в плясках. Они долго отговаривались, однако пришлось покориться. Я бы не сказал, что они успешно состязались с хибаро, но смеху было много.
Тропическое солнце не унималось, и в конце концов танцоры не выдержали. По сигналу Тили представление кончилось, все вошли в прохладное помещение, облегченно вздохнули и припали к чашам с чичей. До поздней ночи продолжалось гулянье, а потом мы заснули крепко-крепко...

Тсантса
Я записал в дневнике:
...Здесь царит военное положение, Тили и его люди ждут нападения «лос сантиагос» — одного из племен хибаро, численностью намного превосходящего племя Тили и обитающего ближе к перуанской границе. По правилам кровавых «шахмат джунглей» следующий ход явно принадлежит «лос сантиагос». Месяца два назад Тили убил одного из вождей «сантиагос», который перед тем убил его родича. Теперь родственники убитого вождя обязаны убить Тили или кого-нибудь из его близких. Око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь — таков закон! И кровавые распри длятся бесконечно. Сесар советует поскорее закончить съемки и уходить, чтобы мы не оказались замешанными в их усобицах. «Настоящие бандиты», — говорит он. Но мне и Тили и другие здешние индейцы по душе. Это очень славные люди, к нам они относятся хорошо и радушно. Конечно, постоянные войны и охота за головами производят тяжелое впечатление. Но нужно знать, что за этим кроется древний обычай, который уж очень прочно вошел в их жизнь.
ФОТО. Веселъчак Наяпи — лучший охотник племени.
ФОТО. Соплеменники Тили
ФОТО. Ожерелье из птичьих косточек скоро украсит грудь молодого хибаро.

Мне удалось приобрести несколько тсанто — высушенных голов. Теперь, четверть века спустя, я спрашивал себя: изменилось ли что-нибудь? Как-никак контакт с белыми в лице миссионеров, солдат, нефтеразведчиков, скупщиков за последнее время усилился, идет процесс «цивилизации». И действительно, есть перемены, иные племена отошли от старых обычаев, но это касается прежде всего внешних признаков, например, одежды, прически.
Однако распри, охота за головами продолжаются по-прежнему...
В Эквадоре и Перу легко приобрести тсантсу, только цены заметно подскочили в последнее время. Теперь за одну тсантсу берут 200—300 долларов. Большинство этнографических музеев давно обзавелись высушенными головами, но растущая армия коллекционеров очень высоко ценит такой трофей. Американцы смотрят на тсантсу еще и под другим углом зрения: «есть о чем поговорить», когда собираются гости... Разумеется, можно по дешевке приобрести искусные имитации, которые изготовляют не только в Эквадоре, но и в США, в Японии из разного материала — козлиной кожи, резины, синтетики. Но настоящий коллекционер признает только подлинную тсантсу, и торговля человеческими головами идет оживленно.
В старину хибаро по истечении нескольких лет выбрасывали тсантсы, эти трофеи со временем утрачивали свою магическую силу. Теперь никто так не поступит, каждый знает, что тсантса — ценный товар, за который белые коммерсанты дадут ружье, а то и два. Среди коммерсантов немало совершенно беззастенчивых типов, всячески поощряющих охоту за головами. Пока хибаро не получили ружей от белых, индейцы сражались только копьями; новое, более грозное оружие придало охоте за головами куда более страшный налет. Нередки сознательные убийства исключительно ради возможности совершать сделки с белыми. Не знаю точно, как обстояло дело у наших хибаро. Дон Лучо сомневался, чтобы Тили и его люди так низко пали. По его словам, они были отличные охотники, все нужное оружие и боеприпасы могли выменять на шкуры. В доме Тили я видел тому подтверждение — внушительный запас шкур кабанов и оцелотов, за которые можно выручить немалую сумму.
Следующий вопрос: что породило охоту за головами? Хибаро, подобно другим первобытным народам, верят, что сила, «душа» человека находятся в голове, прежде всего в волосах. Добыв голову врага, присваиваешь себе и его сверхъестественную силу, а душа умершего — вакани — становится твоим рабом. Первое время вакани жаждет мести и всячески старается погубить победителя. Чтобы оградить себя, нужны сложные ритуальные церемонии. Они происходят во время победного празднества, которое длится много дней.
Итак, тсантса становится талисманом владельца. По поверьям она обеспечивает ему долгую жизнь, успех в бою, хорошие урожаи, удачу на охоте и рыбной ловле. Его жена или жены производят на свет много здоровых детей, скот размножается. Не говоря уже о славе: висящая на шее тсантса — все равно, что орден или медаль за храбрость. Чем больше голов, тем выше общественное положение героя.
Бывает, увы, что скальпа лишаются совершенно безвинные люди. Чаще всего в этом повинны шаманы, а точнее — вера индейцев в колдовство. Хибаро не признает естественной смерти. Человек заболевает и умирает потому, что кто-то наслал на него порчу. Шаман обязан выяснить кто. Для этого он пьет наркотический настой — натема, с помощью которого «вступает в контакт» с духами и бесами. Хмельные видения шаман старается истолковать так, чтобы определить преступника. Понятно, что при этом подозрение часто падает на невиновных со всеми вытекающими отсюда последствиями. Во время моей первой поездки к хибаро я чуть не попал в беду вместе со своим товарищем датчанином. Вскоре после нашего визита в одном селении умер индеец. Скорее всего, его отравил какой-нибудь недруг. Но шаман, наглотавшись натемы, решил, что убийцы — мы. Нас ожидало грозное возмездие. Не попадись нам в это время эквадорский военный отряд, мы вскоре были бы на голову короче...
Вспоминаются приключения одного финна, который много лет назад путешествовал в стране хибаро. У него были вставные зубы и фарфоровый глаз. Чтобы произвести впечатление на индейцев, финн иногда вынимал глаз из глазницы и челюсть изо рта. Как он и ожидал, пораженные хибаро приняли его за могучего шамана. К несчастью, один индеец заболел и умер; финна обвинили в злоупотреблении своей магической силой. Лишь драматический побег спас его жизнь. ...Мы не видели ни одной тсант-сы у Тили, но это не значит, что у него их не было. Хибаро отлично знают, что им грозят неприятности со стороны властей, если их изобличат в охоте за головами. Поэтому они прячут свои трофеи от белых и достают их, когда приходит пользующийся «полным доверием» торговец.

Подобру-поздорову
Прожив неделю у Тили, мы собрались продолжать путешествие. Хорошая погода помогла раньше задуманного управиться со съемкой.
Последним снятым на пленку сюжетом был магический ритуал энема: обряд, исполняемый перед тем, как индейцы вступают на «тропу войны». Тили и его люди столько души вложили в исполнение, что мы уже начали подозревать: только ли для нас они так стараются... Похоже, за этим спектаклем кроется что-то серьезное!
Сперва все мужчины вышли колонной на площадку перед домом вождя. У каждого на плече — ружье или копье, лица суровые. Затем они выстроились в две шеренги и повели разговор, буквально рыча друг на друга. Тарири и дон Лучо переводили сердитый диалог.
— Мы отомстим врагу! — кричали они. — Вихрем нападем на него! Не дадим опомниться! Будем сражаться!..
Внезапно воины одной шеренги угрожающе вскинули над головой оружие, сделали шаг вперед, опустили оружие, опять отступили назад. Это движение повторялось снова и снова. И все время резко, вызывающе выкрикивали короткие фразы. Кончили — то же стала делать вторая шеренга. Около четверти часа продолжалась церемония. Быстрые движения, суровые лица... Исполнители обливались потом. Завершилось все выстрелами в воздух и грозным воплем. Воины пошли в дом Тили утолить жажду чичей.
Ночь была звездная, когда мы легли спать на улице. Тили и его компания продолжали пить чичу; их голоса звучали все более сердито. После Тарири рассказал, что они держали военный совет, на котором решили не ждать, пока нападут «лос сантиа-гос», а первыми совершить набег. Да, нам следовало поторопиться! К вечеру мы рассчитывали добраться до поселения Тарири на Копатасе, но боги погоды рассудили иначе. Около полудня вода в реке вдруг стала стремительно прибывать, нам было все труднее идти против течения. Видно, в верховьях прошли сильные ливни. Мутный, покрытый плевками пены поток нес обломки. Тарири пояснил, что сегодня нам никак не достичь цели. Надо поскорее разбить лагерь и ждать, когда угомонится река. Мы облюбовали широкий бережок с черным песком. На самом высоком и сухом месте индейцы сноровисто соорудили шалаши из пальмовых листьев. Только они управились, как захлестал дождь. Уровень воды поднимался на глазах почти до наступления сумерек. Потом так же быстро вода стала спадать. Дождь прекратился, точно выключили душ. Тучи развеялись, и мы увидели редкой красоты закат. Как бы приветствуя его, за рекой на деревьях обезьяны-ревуны задали на редкость отвратительный концерт.
...На следующий день уже через несколько часов мы достигли поселения Тарири. Два дня передохнули, попрощались с Тарири, щедро вознаградив его за помощь. Возвращались тем же путем, каким прибыли к нему. Работать шестом было тяжело, тем
более что наш груз увеличился. Погода наладилась, река вела себя смирно, и все было бы хорошо, не попадись нам на глаза незадолго до очередного привала этот злополучный кабан. Он плыл через реку, и как только наши люди увидели его, они точно сошли с ума. Погнали лодки вперед с такой скоростью, что трещали шесты; глаза индейцев загорелись охотничьим азартом.
Лодка, в которой находились дон Лучо, Сесар, индейцы Исидор и Сальвадор, опередила нашу на несколько корпусов. Она догнала кабана; Исидор взмахнул длинным ножом, но споткнулся и... полетел за борт. В свою очередь, Сальвадор попытался стукнуть кабана шестом, но промахнулся. Испуганный зверь благополучно достиг берега.
ФОТО. Так выглядят джунгли на опушке поляны, где живет племя хибаро.
ФОТО. Этот малютка-кайман скоро вырастет и, наверное, будет встречать людей не столь миролюбиво.
Тем временем наша лодка тоже подошла к берегу. Пиаса и еще один индеец выскочили на сушу, держа шесты, как копья. Кабан помчался к лесу, индейцы ринулись следом. Казалось, зверь уйдет, но на откосе он съехал вниз, и Пиаса сделал выпад шестом. Мимо!.. В тот же миг кабан бросился на него. Дальше все происходило так быстро, что я не разглядел подробностей. Увидел только, что Пиаса вдруг бросил шест и побежал к воде, придерживая левую руку правой. Рукав окрасился кровью. Зверь снова попытался одолеть откос. Поздно: Сальвадор присоединился к первому индейцу, вдвоем они насмерть забили кабана шестами.
Все собрались на берегу около Пиасы. Он побледнел, громко стонал; кровь текла из глубоких ран. Сделали ему перевязку, дали болеутоляющее лекарство.
Я тревожился за Пиасу, но меня утешало сознание, что индейцы очень выносливы. На моих глазах замазывали глиной страшные раны, чтобы остановить кровотечение, — и хоть бы что!

Конец Тили
Из Сараяку мне нужно было вернуться на аэродром Пастаса, а оттуда — в Кито; неутомимый дон Лучо собирался еще навестить индейцев на реке Бабо-наса.
Но самолет, который должен был забрать меня, задерживался... Задерживалась и лодка с продовольствием и табаком. Зато в Сараяку нахлынули полчища ари-нильи — кровососущих мух. Они доводили до исступления не только нас, но и местных жителей, которые никогда еще не видели такого нашествия. Особенно доставалось полуголым босым детишкам. Руки и ноги их буквально были усеяны болячками. Не унимался и грипп, каждый день он уносил новые жертвы. По радио запросили помощь, но никто не откликнулся. Да, не так уж она романтична, жизнь в джунглях!
К дону Лучо пришел индеец и предложил шкуру ягуара.
— Покажи сперва, — сказал дон Лучо. — Где она у тебя?
— Здесь, рядом — мы ее как раз снимаем, — ответил индеец.— Застрелили «эль тигре» (значит, ягуара) несколько часов назад. Ночью уходили на поминки, в доме оставались только собаки. Когда утром вернулись, смотрим — одной собаки недостает. По следам увидели, что ее убил и утащил «эль тигре». Мой отец, Асеведо Кухи, пошел за ним и обнаружил его в лесу с добычей. И застрелил разбойника — прямо в сердце...
Когда мы пришли в дом Асеведо, шкура уже была снята. Я пожалел об этом: Музей естественной истории в Гёте-борге просил меня раздобыть новый экспонат, но для этого требовалось, чтобы шкура была снята совершенно особым способом. Меня утешило то, что это был не оторонга (так называют самых крупных зверей), а совсем небольшой ягуар.
Прошло почти две недели после моего возвращения в Сараяку, когда я, наконец, получил радиосообщение из Пастасы, что капитан Вера прибывает на аэродром со своим самолетом.
...Я погрузил багаж, уселся сам, и самолет, точно кузнечик, запрыгал по неровному полю.
...Когда я читал верстку этой книги, ко мне зашел дон Лучо. Он только что вернулся из нового путешествия в Ориенте, побывал в тех самых местах, куда мы ходили вместе. Дон Лучо рассказал, что Тили не успел совершить набег на «лос сантиагос», они опередили его. Тили, обе его жены и еще двое индейцев, с которыми мы встречались в поселении, были убиты. Произошло это буквально через несколько дней после нашего отъезда. Бедный Тили!
Но у дона Лучо были также добрые новости. Он видел Пиасу, нашего друга, которого покалечил кабан. Индеец совершенно оправился. Целебные травы помогли ему залечить раны, и теперь рука действует, как прежде.
Сокращенный перевод со шведского 
Н. ЕЛИСЕЕВА
ФОТО. Ленивец — довольно забавный зверек, не правда ли?
ФОТО. А это злосчастный кабан. Он успел уже ранить Пиасу.

ДОРОГА ВЕДЕТ К ШИПКЕ
А. ТАРАН
Путь на Шипку лежит через Тырново. Этот древний, расположившийся на горе город амфитеатром спускается по крутым скалам вниз к серебристой Янтре. На скалах ласточкиными гнездами прилепились дома. Тырново — город-музей. Здесь остатки замшелых крепостных башен с искусной резьбой по камню, караван-сарай турецких времен, похожие на крепости жилые дома с узкими окошками-бойницами и дубовыми дверьми. Красные, желтые, черные черепичные крыши домов спорят с зеленью деревьев, синим небом и белыми стенами.
А по соседству со стариной — юный новый город, неподалеку от места археологических раскопок — машиностроительный завод, университет.
Дальше на юг по дороге, круто извивающейся словно нарочно, чтобы показать как можно больше красивых панорам, подъезжаем к городу Габрово. Не верится, что это один из крупнейших индустриальных городов Болгарии — такие кругом густые буковые и грабовые (отсюда название города) леса. Город внезапно вырывается из лесного плена и ошеломляет глаз яркими красками многоэтажных жилых домов — розовых, синих, желтых.
РИСУНОК. Из тоннеля, пробитого под городом, пыхтящий и сердитый, выскакивает поезд и перепрыгивает реку по легкому, ажурному мосту.
РИСУНОК. Габрово
РИСУНОК. На мосту — у Льва — излюбленное место встреч гимназистов.
РИСУНОК. К Шипкинскому обелиску на горе Столетова ведет отлогая, в тысячу ступеней, лестница. У ее подножия высечены на камне слова поэта Ивана Вазова: «Сними шапку, болгарин, перед прахом русских героев...»
РИСУНОК. Солдат.
РИСУНОК. Кондукторша.
РИСУНОК. Новый клуб в селе Шейново.
Все выше и выше горы, дорога то ныряет под темные своды гигантских деревьев, то выскакивает на самую вершину гребня. Мы взбираемся к сердцу Балкан — на Шипку. Вот она, обагренная кровью наших предков земля!
Болгары благоговейно хранят святыни Шипки и Плевны.
Вокруг сколько хватает глаз громоздятся могучие хребты Ста-ра-Планины, белеют памятники, любовно украшенные цветами, а под ногами расстилается Казанлыкская долина с квадратами возделанных розовых плантаций и ниточками каналов, идущих от водохранилищ, с темными купами ореховых деревьев и аккуратными цепочками персиковых садов. Вдали в голубом мареве — силуэты Родоп.
Мы еще почти на самом верху горы, но уже сюда, перебивая запахи полевых цветов, вторгается властный пряный аромат Казан-лыкской долины.
РИСУНОК. Казанлыкская гробница. Недавно открытые в ней фракийские росписи поражают необыкновенной экспрессией и тонкой гармонией цветов.
РИСУНОК. Мимо деревни Шипки дорога ведет в Казан-лыкскую долину.
РИСУНОК. Дед и внук.

ОЗЕРО С КОЧУЮЩИМИ БЕРЕГАМИ
Спросите у картографа или географа: какова площадь этого озера? Он не сразу ответит, а потом скажет: «Летом прошлого года она была такой-то...»
Дело в том, что Чад относится к озерам, не имеющим постоянной площади. В сухое время года оно занимает 11 тысяч квадратных километров, а в дождливый сезон вырастает почти вдвое. Чад — одно из крупнейших озер мира. И одновременно одно из самых мелководных в списке озер-гигантов. Его наибольшая глубина всего 7 метров. Из-за того, что площадь испарения очень велика, а глубины незначительны, границы озера блуждают в зависимости от количества осадков в верховьях рек, питающих Чад.
В начале нашего века озеро резко уменьшилось. А с 1953 года площадь его опять начала увеличиваться и прошлой осенью достигла максимальной величины. Это повлекло за собой затопление приозерных селений, Пришлось даже перенести исследовательскую рыбную станцию Нигерии с полуострова Бага.
Среди бессточных засоленных озер пустынь Чад представляет исключение — озеро почти пресное, но с солеными берегами. Затопляя пески во время разливов, вода оставляет на желтых берегах белую пленку соли.
Геологи обнаружили отложения солей, позволяющие судить, что некогда озеро было раза в три больше, чем теперь. Они назвали тот гигантский водный резервуар древности Мега-Чад. Радиоуглеродный метод исследования показал, что Мега-Чад существовал около девяти тысяч лет назад.
Район озера Чад издавна был заселен. Здесь были найдены части черепа австралопитека, относимого антропологами к эпохе раннего плейстоцена (около миллиона лет назад).
Народы, населяющие сейчас берега Чада, относятся к самым различным этническим группам. Это племена канембу, канури, тиббу и другие.
Климатические условия и колебания размеров озера определили быт и занятия местного населения. Жители разводят просо и фасоль, выращивают на экспорт земляные орехи. В сезон дождей высевают масакву — вид проса. На берегах озера добывают соль и переправляют ее на полуостров Бага. С камышовых лодок соль грузят на верблюдов и развозят по пастбищам. Кроме того, озеро поставляет ежегодно 20 тысяч тонн рыбы.
Сейчас государства, имеющие выход к Чаду, — Нигер, Нигерия, Камерун, Чад — заключили договор. Отныне озеро будет считаться общим владением четырех государств, которые будут использовать природные ресурсы озера совместно.


Сокровища национальных культур
КТО ВЫ, МАСКИ?
...Их находят в египетских пирамидах, в шахтовых гробницах Микен, в ступенчатых усыпальницах майя, в курганах Причерноморья и Енисея. Лица из золота и полудрагоценного камня нефрита, из терракоты и гипса, воска и глины, дерева и полотна... Это погребальные маски. Историкам, антропологам, искусствоведам, изучающим прошлое, они могут рассказать о многом.
Культ мертвых и связанный с ним культ черепов, широко распространенный в разное время и у разных народов мира, породил обычай изготовлять портретные маски умерших и класть их в могилы. По представлениям древних такие маски должны были помочь душам опознать своих хозяев.
По маскам антропологи могут воссоздать облик представителей давно исчезнувших племен и народов. Ведь погребальные маски изготовлялись по слепкам с лиц реально существовавших людей. Во многих музеях мира уже собраны оригинальные «портретные галереи» — коллекции погребальных масок.
Маски — великолепные художественные произведения. Они свидетельствуют не только о скульптурном мастерстве древних ваятелей. Это порой настоящие шедевры ювелирного искусства. Мастера инков, ацтеков, чибча умели украшать золотые маски искусно напаянной тончайшей золотой проволокой-паутинкой. Повторить ее не в состоянии даже ювелиры наших дней. В Западной Африке известны бронзовые и золотые маски, выполненные способом «потерянной формы» — отливки по восковой модели. Эта техника литья достигла своего расцвета в XVI и XVII веках. Бенинская бронза вызывала восхищение даже у знаменитого Бенвенуто Челлини.
Застывшие лица из золота и бронзы, нефрита и терракоты, гипса и воска раскрывают ученым некоторые страницы истории человечества.

Зеленая нефритовая маска, относимая к VII веку, принадлежала верховному вождю майя. Древний ваятель изготовил ее из кусочков священного камня, налепив их на гипсовое основание. Антропологи считают, что владелец маски по происхождению был иноплеменник; его антропологический тип несколько отличен от майя. Маску нашли в пирамиде близ Паленке (полуостров Юкатан).

Монте-Альбан (Мексика).
Золотая маска ацтекского бога весны Шипе. Символом бога была одежда из кожи раба, которого приносили в жертву; она означала растительный покров, в который одевается земля каждую весну...

Эта маска найдена археологами на территории нашей страны: в могильнике Уйбатский чаатас (в 80 километрах от Абакана). Маска имеет солидный возраст: она ровесница нашей эры, а может быть, и старше. Раскраска маски передает татуировку, которая была в моде у таштыкцев — жителей приенисейских районов.



УДИВИТЕЛЬНОЕ РЯДОМ
Зачем пауку паутина?
И. МОЖЕЙКО
Фото И. НЕВЕЛЕВА
Пауков около 21 тысячи видов. В одном Подмосковье их триста пятьдесят. Пауков так много, что в среднем на гектар леса их приходится больше миллиона. А если учесть, что каждый из них за жизнь поедает сотни насекомых, то становится понятным, какие они враги вредных насекомых.
Сколько раз в жизни каждый из нас сталкивался с паутиной, вычищая ее из углов комнаты, стирая, липкую, в густом лесу с лица, обнаруживая и в ящике стола, и над рекой, и даже в воде. Паутина удивительно прочна — только недавно люди научились делать нити, прочностью превышающие паутину.
Самые «знаменитые» в паучьем мире конструкторы сетей — известные всем крестовики. Впрочем, ма-дагаскарские пауки — нефилы, пожалуй, более искусные мастера. Они плетут такие прочные сети, что из них даже иногда получают ткани, не уступающие по прочности и красоте шелку. Более ста лет назад французский натуралист д'Орбиньи поражал своих соотечественников панталонами, сшитыми из паутины.
Нефила пробовали даже одомашнить. Да вот трудность — разве накормишь тысячу прожорливых пауков? Уж очень дорогая получится пряжа. И где им найти место для многометровых паутин?
Целыми днями сторожит хищник свою сеть. Стоит заколебаться паутине — и паук кидается к добыче.
Жадность пауков очень мешает их семейной жизни. Самцы пауков значительно меньше самок. И стоит самцу поспешить в гости к подруге, она, не особенно рассматривая, кто там колышет сеть, бросается на него и съедает, как обыкновенную муху. Поэтом/ самцы, чтобы спасти жизнь, выработали множество способов предупредить самку о своем приближении. Чаще всего самец осторожно подбирается к краю паутины и начинает ритмично подергивать ее передними ногами. И только когда самка ответит ему такими же покачиваниями, он спокойно приближается. Ужинать им, возможно, не будут.
Сеть — это простейшая из паучьих ловушек. Есть и более хитрые. Например, у пауков-землекопов самцы бродят по земле, а самки выкапывают глубокие норы и оплетают их паутиной. Больше того, они делают и паутинную крышу над норой. Крыша высовывается на поверхность, как будто конец пальца.
Долго ученые не могли понять, как же охотится землекоп, если он так надежно замуровывает сам себя. И, наконец, это удалось подсмотреть. Оказывается, стоит ничего не подозревающему насекомому наткнуться на куполок паучьего домика, как сквозь тонкую «крышу» изнутри моментально протягиваются две длинные ноги. Они обхватывают жертву и прижимают ее к паутине. Остальными ногами паук прорежет отверстие в крыше и втянет насекомое внутрь.
Устилают норы паутиной не только землекопы, но и хищники более крупные — птицееды или пауки-зебры. Правда, им паутина нужна лишь для уюта. На охоте птицееды надеются на силу своих челюстей и яд. Питаются они птицами, лягушками, ящерицами.
Среди этих бродячих охотников есть свои «оригиналы». Например, плюющий паук.
Вот он тихо подкрадывается к большой добыче, которая явно сильнее его. Вроде бы пауку с ней и не справиться. Хищник замер в нескольких сантиметрах от насекомого. Потом заметно вздрогнул. И насекомое уже не может взлететь — паук накинул на жертву липкую, крепкую сеть.
Много еще есть у пауков хитрых «изобретений» из паутины. Водяные пауки плетут из нее воздушные колокола и живут в пузырьке воздуха.
А для паучьих детей некоторых видов она служит и транспортом.
К осени у пауков выводится молодь. И молодые паучки взбираются на деревья, заборы — в общем повыше. Там ждут ветерка. И как только он подует, начинают выпускать тонкую паутинку. Чем длиннее она, тем сильнее тянет ее ветер. Наконец паучок откусывает конец, прикрепленный к забору или дереву, и взлетает. Он летит иногда многие километры — таких «путешественников» находили и на кораблях, в нескольких днях пути от ближайшей суши.
На новом месте паук тотчас начинает работать: строит паутину — какая принята в традициях его «рода» — и выходит на охоту за насекомыми.

Горы и тундра
И. ТИМАШЕВ Фото автора
Далеко на севере, за могучей Леной, где море Лаптевых глубоко вдается в сушу, лежит обширная губа Буорхая. Здесь южнее бухты Тикси в море впадает река Хараулах. В ее верховьях и работала наша геологическая партия.
Нелегко было проникнуть в эти суровые безлюдные места. Позади остался долгий путь по болотистой заозеренной тундре, бесчисленные речные переправы. Вместо традиционных оленей — у нас тракторы и вездеходы. Но и мощные моторы с трудом преодолевали заболоченные подъемы.
Горы и тундра! Изрезанные, ломаные очертания гребней чередуются с широкими волнистыми водоразделами. Кругом — царство щебня и каменных глыб. Реки то стремительно бегут в узких скалистых теснинах, то вырываются в широкие зеленые долины.
Мхи и разнотравье, заросли карликовой березки и ивняка. Лишь в самых южных уголках района встречаются веселые лиственничные перелески. В середине июля, в пору цветения, тундра незабываема. Сверкают и искрятся под полуночным солнцем яркие поля незабудок, куропаточьей травы, полярных маков.
Целое лето бродили мы с молотком, с рюкзаком за спиной в горах. А в конце сезона вышли на широкую приморскую равнину. Если посмотреть на нее с самолета, то прежде всего увидишь блюдца сотен озер. Многие из них возникли на месте протаявшего подземного льда. Земля здесь скована вечной мерзлотой. Часто нам попадались места, где поверхность тундры была изрезана сетью промоин. Тракторы не раз в них застревали.
Быстро промелькнули напряженные будни. Незаметно подкрался снежный сентябрь. Но пройдет меньше года, и мы снова продолжим поиск и геологическую съемку в этом суровом северном краю.

Горы и тундра! Неповторимая своеобразная красота,
На крутом склоне приютилось гнездо канюков. Безобидные и беспомощные птенцы к концу лета вырастают в грозных пернатых хищников.
Сколько таких быстрых холодных речек пришлось нам преодолеть!

ПЁСТРЫЙ МИР
Рисунки В. СТАЦИНСКОГО
ЕЩЕ О СВЕТОМУЗЫКЕ
В Зальцбурге (Австрия) введены звуковые сигналы, регулирующие уличное движение. Когда на перекрестке зажигается зеленый свет, одновременно раздается удар гонга, извещающий, что можно переходить улицу.

А ГДЕ ЕЩЕ ТАБЛИЧКА?
В национальном парке Найроби туристам могут заранее сказать, где искать слонов, а где можно встретить львиное семейство. Вот и на этом месте развешаны таблички: «В этой реке купается гиппопотам» и «Там стоит одинокое дерево». Но обезьянка явно недовольна: а где же табличка «На этом дереве сидит бабуин»?

ОЛИМПИАДА ПЕРНАТЫХ
Традиционные области разведения зябликов — районы Гарца (ГДР). Каждое лето по воскресеньям в городах и селах Гарца устраиваются соревнования пернатых солистов.
Уже с шести часов утра перед членами жюри устанавливаются клетки, закрытые темными колпаками. Как только защитный колпак снят и утренние лучи солнца позолотили клетку, зяблик начинает петь. Беспристрастная комиссия считает число колен и их последовательность. Пропел один зяблик, другой, третий, а жюри все подсчитывает «голоса».
А в штате Висконсин (США) проводится ежегодный конкурс на лучшего петуха. Победителем считается тот «певец», который прокукарекает дольше всех. Чемпионом прошлого года стал петух, по прозвищу «Черный красавец». Его рекорд — 80 кукареку за полчаса.
В прошлом же году три бразильские канарейки получили титул «чемпиона мира» за расцветку во время четвертого орнитологического чемпионата, проходившего в городе Сан-Паулу (Бразилия). В соревновании участвовало 2400 птиц из Аргентины, Англии, Франции, Бельгии, Швейцарии и Австралии. Но бразильские канарейки вновь оказались самыми красивыми — они уже четвертый раз выходят на первое место.

ПО МАНОВЕНИЮ ПАЛОЧКИ
Когда вызванная по тревоге пожарная команда города Крайстчерч (Новая Зеландия) примчалась на телестудию, то застала вполне мирную картину.
Вождь одного из индейских племен, приглашенный студией, демонстрировал перед телекамерой свое искусство: добывал огонь посредством трения двух палочек. Дым, возникший в результате его усилий, привел в действие систему автоматического пожарного оповещения, передающую сигнал тревоги непосредственно в управление пожарной охраны.

ВАЛЮТНОЕ ОТРАВЛЕНИЕ
Веселый тюлень из зоопарка в Сиэтле (США) неожиданно умер. Ветеринары констатировали отравление окисью металла. Посетители зоопарка, шутки ради, бросали тюленю мелкие монеты, а тюлень, чтобы поддержать шутку, глотал их. Таким образом, он заглотал валюты на сумму, достаточную, чтобы открыть счет в банке: в желудке у тюленя обнаружили 31 одноцентовик и 28 монет достоинством в 5— 10 центов, не считая полицейской пуговицы.

ПОДНЕБЕСНОЕ ЗРЕЛИЩЕ
Для экипажей вертолетов в одном из городов штата Айова (США) открыт специальный кинотеатр под открытым небом. В него можно влететь прямо с машиной и смотреть фильм с сидений вертолета. Кинотеатр называется «Бель Эр» — «Хороший воздух».

ПОХОДНАЯ МАСТЕРСКАЯ
Носить тяжести на голове — в обычае у жителей Багамских островов. У этой женщины-швеи тяжелый инструмент всегда при себе. Заодно решен и вопрос вывески для неграмотной клиентуры. Заказчики найдут ее даже в толпе.

ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ПРОГУЛЬЩИК
Уже два года, как житель Нью-Йорка Джим Бак подвизается на новой должности, которая оплачивается в полтора раза лучше прежней. Джим прогуливает сорок собак, принадлежащих нью-йоркским богачам. Своих подопечных Бак водит по одной или группами в Сентрал-парк или вокруг Ман-хэттена. Плату он взимает в зависимости от величины и характера животного.

ТЕХАССКИЙ АССОРТИМЕНТ
Один любознательный турист — любитель статистики поинтересовался у продавца небольшого магазинчика в Техасе, чего он продает больше — огнестрельного оружия или музыкальных инструментов. Не задумываясь, торговец ответил: «Поровну. Как только кто-нибудь купит саксофон, его сосед сразу же идет покупать ружье».

ДЫШАТЬ ОПАСНО
Хорошо водителю машины, который все время уезжает от своих выхлопных газов.
А вот полицейские, стоящие на перекрестке оживленных улиц, рискуют отравиться той адской смесью, которая отравляет атмосферу во многих больших городах Европы.
В городе Констанце, на границе ФРГ и Швейцарии, где ежедневно проходят тысячи машин, таможенники и полицейские работают только в кислородных масках.

НЕ ТОЛЬКО НА КОРРИДЕ
Бык английского фермера Колина Ньюлоу часто выступает перед зрителями, но не в роли главного участника корриды, а в качестве скакуна. Бык прекрасно ходит под седлом, преодолевает препятствия и по приказу хозяина даже прыгает через огненное кольцо.

КАК ЧЕЛОВЕК ОБРЁЛ ЗЕМЛЮ
МЕКСИКАНСКАЯ СКАЗКА
С незапамятных времен между землями тольтеков и майя живет племя миштеков.
Когда в их страну пришли аптеки и хотели их покорить, миштеки собрались и решили напугать ацтеков, рассказав им такую историю.
Из двух огромных деревьев, что росли в соседнем ущелье, были созданы Мужчина и Женщина.
Посмотрели друг на друга первый Мужчина и первая Женщина, а потом оглядели землю вокруг себя, и увидели они, что вся земля поросла пышными цветами и душистыми травами. И захотелось им построить себе дом на этой поляне.
Да только вся земля принадлежала Солнцу. В те времена Солнце владело всем, до чего могло дотянуться своими лучами. Но Мужчине так хотелось иметь домашний очаг, что он вызвал Солнце на бой за кусок земли. Но Солнце подумало, что оно ведь такое большое и сильное, а Мужчина такой маленький и слабый, — какой же это будет бой? И решило Солнце дать Мужчине оружие.
Солнце призвало к себе Ветер.
— Видишь вон те два громадных дерева? — сказало оно. — Из них были созданы Мужчина и Женщина. Хочу, чтобы ты обломал на обоих деревьях по нескольку ветвей.
Удивился Ветер, но исполнил, как велело Солнце.
Потом Солнце приказало Радуге взобраться на небо. Удивилась Радуга, но исполнила, как велело Солнце.
Тогда Солнце сказало Мужчине, чтобы поднял он длинную гибкую ветвь, обломанную Ветром, и изогнул ее наподобие радуги, потом взял ремень и натянул его туго меж концами ветви. Так Мужчина сделал себе первый лук.
Ветви с другого дерева были твердые и крепкие. Из них Мужчина сделал себе стрелы.
— Я готов, — сказал он Солнцу.
Усмехнулось величавое Солнце, видя, как смело маленький человек готовился вступить с ним в бой. Со смехом послало оно вниз самый слабый из своих лучей.
Мужчина не двинулся с места.
— Не можешь ты уничтожить меня, — крикнул он Солнцу, — я миштек, а значит, я храбрый из храбрых!
Тогда Солнце послало на землю луч более сильный. а потом третий — еще сильнее, но выстоял миштек и не побежал в заросли. Тут уж Солнцу было не до смеха. Не смеялось оно, когда послало против Мужчины свой самый сильный луч.
Но опять устоял Мужчина. И стал он посылать стрелы прямо в Солнце, да так метко и с такой силой, что не на шутку испугалось могучее Солнце — всей Земли повелитель. Нырнуло оно за темную грозовую тучу. И тогда Мужчина услышал, как оно стонет и плачет. Все небо содрогнулось от грома и молний, и хлынул дождь. Понял Мужчина, что он победил.
— Вот как удалось миштекам обрести свою землю, — сказал вождь.
Выслушали ацтеки этот рассказ, убоялись силы и смелости миштеков, и покинули страну, и ушли далеко на север.
Перевод Н. ДЫННИК-БУДАВЕЙ


СЕКРЕТ ПРАВОГО БОРТА
Г. КАЛИНОВСКИЙ, наш спец. Корр.
Рисунки П. ПАВЛИНОВА
— Куда впадает Волга?
— В Средиземное море.
(Из поправок к географии)
Главы из документальной повести.
Каждое море помещается на листе бумаги стандартного образца. Бумага лежит на столе в кабинете, куда не доходит шум прибоя, не врываются хриплые гудки уставших кораблей. На стенках здесь не висят барометры и компасы. Кабинет выглядит «сухопутно», вроде конторы домоуправления, и лист бумаги, пожалуй, тоже похож на ведомость поступления квартплаты: графы, даты, скучное слово «итого». И тем не менее главный диспетчер Натан Абрамович Винницкий, взглянув утром на эту прозаическую бумагу, видит танкер «Уджары», ошвартовавшийся в Генуе, следит за сухогрузным судном «Сальяны», следующим в Венецию, замечает на подходе к Порт-Саиду еще один танкер — «Джабраил».
Входит диспетчер заграничных перевозок Расим Аббасов и сообщает:
— Отметьте: танкер «Ширваннефть» вышел в Атлантический океан.
Винницкий сделал пометку, и рабочий день окончательно вступил в свои права.
— Куда пошлем из Генуи «Уджары»?
— А как быть с «Джабраилом» после Порт-Саида?
В «сухопутной» комнате, за тысячи миль от корабля, решается судьба нового рейса. И решается она не просто: надо взвесить десятки «за» и «против», учесть целесообразность перевозки, все проверить точными цифрами. После спора, в котором обязательно примет участие начальник службы эксплуатации Виктор Лазаревич Лотис, решение войдет в каюту капитана в виде радиста с бланком радиограммы в руках.
А у диспетчеров уже новая забота: в Астрахани переполнены емкости — огромные цистерны для слива нефти. Танкер «Шаумян» стоит у причала и не откачивает груз. Красноводск срочно требует суда под хлеб...
Но позвольте! Только что шел разговор о Генуе, Порт-Саиде — и вдруг Астрахань и Красноводск? Может быть, все это происходит в Москве, в Министерстве морского флота? Нет! «Сухопутная» комната диспетчеров находится в Баку, на улице Джапаридзе. Каспийское пароходство четвертый год посылает свои корабли в заграничные плавания через Волго-Донской канал.
Самое большое озеро в мире соединилось с Мировым океаном.

Первый бензин в йеменский порт доставил азербайджанский капитан Октай Мамедович Вейсов. На полукруглой корме его танкера отсвечивали на солнце крупные круглые буквы: «Небитдаг», чуть пониже: «Баку», что означало: корабль приписан к порту Баку.
Видавшие виды лоцманы на Босфоре вначале пришли в смятение: где эти черноволосые советские моряки научились турецкому языку? Правда, со странным акцентом, но все равно все понятно и одновременно крайне загадочно. Лоцманам объяснили, что азербайджанский и турецкий языки оба тюркского происхождения и имеют одинаковые корни.
— В школах, конечно, ваши дети учатся по-русски? — спросил капитана Вейсова один из лоцманов.
Октай Мамедович усмехнулся и по-азербайджански поинтересовался у рулевого:
— Сколько на курсе?
На руле стоял матрос Кожухов, уроженец Баку. На чистейшем азербайджанском языке он отрапортовал капитану.
Турецкий лоцман вздрогнул — национальность рулевого не вызывала никакого сомнения.
— У нас и русские учат наш язык, — спокойно произнес Октай Мамедович, — и мы учим русский. Еще есть вопросы?
— Нет..-. — пробормотал турок и внезапно разозлился. — А мы даже между собой иногда начинаем по-английски разговаривать!
В портах Франции, Италии, Туниса и ОАР бывалые мореходы подолгу разглядывали необычные, единственные в мире по своей конструкции мелкосидящие танкеры, по слогам читали новый порт прописки, появившийся на международных линиях, с изумлением вспоминали, где расположено Каспийское море, поражались необычайной молодости капитанов. Английский капитан, старый морской волк с седой бородкой и верхней бритой губой, сказал Октаю Мамедовичу Вейсову:
— Я понимаю: география устарела. Вы ее переделали. Каналы, стройки. Но кто вам доверяет такие корабли? У нас почтенному судовладельцу неприлично иметь молодого капитана.
— Мне повезло, — ответил Вейсов, — у меня не старый судовладелец. Ему всего сорок семь лет.
Англичанин соображал медленно, морщил лоб, недоуменно поглядывал маленькими глазками на Октая Мамедовича.
— О! Понял! Ваш государство и есть судовладелец!
Молоды наши капитаны, и молоды наши удивительные корабли, которые плавают по Каспийскому морю, идут по Волге, добираются до Атлантического океана.

ТАНКЕР УХОДИТ В РЕЙС
Морякам Каспия не повезло. О Баку всегда везде говорят, как о городе нефти. Это, конечно, правильно. Вся страна должна знать о подвиге бакинских нефтяников. Они создали далеко в море искусственные острова, заставили морское дно строго по графику выдавать продукцию. О них написаны книги, поются песни, поставлены кинокартины. И все же несправедливо забывать, что Баку еще и город моряков, крупнейший советский порт.
Полукруг бухты, словно магнит, тянет к себе дома, и они торопятся по крутым склонам гор к берегу, чтобы подставить раскаленные стены свежему ветру, пахнущему горьковатой солью.
Три года назад стоял у пирса старый минный крейсер «Советская Украина». Среди современных кораблей он выглядел старомодно, как бабушкин комод, попавший в квартиру с современной мебелью. А в девятнадцатом году, грозно дымя своими высокими трубами, он вместе с другими кораблями Балтийского флота прорвался сюда сквозь белогвардейские заслоны защищать советскую власть от контрреволюции и интервентов.
Мало кто знает, что последние залпы в гражданскую войну прогремели как раз на Каспий.
Один мой знакомый при словах «Каспийское море» пренебрежительно кривил рот:
— Ну и море! Так, озерко.
А это «озерко» во всех лоциях считается вторым в мире после Бискайского залива по количеству штормов в году.
...На набережной я внимательно изучал пропуск, выданный мне в пароходстве Винницким. Там было написано: «Разрешается рейс на мелкосидящем танкере «Федя Губанов». Слово «мелкосидящий» мне решительно не понравилось. Я решил, что меня постигла неудача. Танкер какой-то неполноценный, с мелкой осадкой. Если уж корабль, так корабль морской, со всеми морскими габаритами.
Но возражать было поздно. И в половине двенадцатого ночи я прогуливался у проходной нефтепричала и ждал капитана.
Южное чернильное небо где-то совсем рядом сливалось с морем, море поблескивало зыбкими дорожками от корабельных прожекторов. За оградой, в порту, мерно гудели дизели, ноздри щекотал воздух, густо настоянный на бензине и нефти.
Капитан Николай Ильич Кобзев появился минут через двадцать. Молодой, с ослепительной улыбкой, в легкой тенниске и в белом берете, он меньше всего напоминал сурового покорителя морей. Ни фуражки с «крабом», ни золотых шевронов.
Погасив сигарету, Кобзев поздоровался, и мы отправились в нелегкое для меня путешествие по причалу. В темноте я скользил по жирным, насквозь пропитанным нефтью доскам, спотыкался о трубопроводы.
«Федя Губанов» возвышался своими надстройками с добрый шестиэтажный дом. С уважением задрав голову, я невольно подумал, что в пароходстве ошиблись.
— А у вашего корабля глубокая осадка? — с надеждой поинтересовался я у Николая Ильича.
— Нет. Он мелкосидящий. Последняя серия. Четыре метра — вся осадка.
— А вот этот, рядом?
— Тот поглубже, до пяти.
Я ничего не понимал. Соседний танкер был на вид почти одинаков по размерам. «Федя Губанов» выглядел величественнее.
А далеко за полночь в капитанской каюте я услышал историю дерзкого творческого подвига советского инженера.
Жил в городе Баку инженер Алексей Пустошкин. Любил он Каспийское море по-хозяйски, хотел, чтобы оно приносило как можно больше пользы. Он хорошо понимал, что Каспий и Волга неотделимы.
Обмеление Каспийского моря привело к тому, что транспортировка грузов на Волгу стала затруднительной и сложной. На морском рейде, за сотни километров пути до Астрахани танкеры перекачивают содержимое своих танков в баржи, а потом баржи идут вверх по Волге, чтобы опять слить свой груз в баржи речного флота.
Алексей Пустошкин еще в 1929 году доказал, что можно создать морской корабль, который будет ходить и по большим рекам. Ему возражали, что танкер водоизмещением в семь тысяч тонн и осадкой в четыре метра переломится на первой же морской волне, что он обязательно сделает «оверкиль» — попросту говоря, перевернется.
Шли годы. Пустошкина считали чудаком. Многие подсмеивались над ним в открытую. Но инженер не сдавался. И победил.
И вот в 1953 году со стапелей сошел первый мелкосидящий тан-кер «Олег Кошевой». Пробные рейсы опровергли все сомнения противников Пустошкина. Танкер преспокойно входил в дельту Волги, выдерживал любую волну.
Инженер Пустошкин умер. Созданные им корабли бороздят теперь морские просторы, и на борту одного из них написано: «Инженер Пустошкин»...
— Избитое выражение «чудо техники», но по-иному мелкосидящие танкеры назвать нельзя, — сказал Кобзев. — Эти корабли совершают сейчас настоящую революцию на Каспии. Какую? Дойдем до Астраханского рейда, и вы все поймете сами. Спокойной ночи! Метеорологи обещают завтра курортную погоду.
Первый день плавания действительно был курортный. Море застыло и с ленивым всплеском нехотя расступалось перед высоким носом танкера. На небе ни облачка. Палуба раскалена. И тут по воле старшего механика из труб, протянутых от носовой надстройки до кормы, хлынул «дождь». И над палубой вспыхнула радуга. Радуга даже изгибалась полукругом; и было лишь непривычно, что ее арка медленно плавает параллельно палубе, обтекает вентиляторы и вытяжные трубы.
— Чем я не бог? — засмеялся старший механик. — Нажал кран, и, пожалуйста, — небесное явление!
...Сумерек в южной части Каспия нет. Солнце поспешно ныряет в море, и сразу наступает ночь. От темноты пропадает вечная недосягаемость горизонта, пространство вокруг корабля словно сужается, становится легче вообразить, что берег рядом и причалы вот-вот сверкнут своими гостеприимными огнями.
Огни сверкнули, но впереди. Они появились с левого борта, вздрагивающие звездочки над водой — фонари на мачтах судов. Но вокруг невидимых кораблей голубоватыми пятнами светилось изнутри море, и выглядел этот свет если не таинственно, то по крайней мере непонятно.
— Новый способ ловли кильки, — сказал капитан Кобзев. — Опускается сеть с мощными электролампами, и до глупости любопытная килька со всех сторон мчится выяснить, что за странное зрелище. Очень продуктивный метод... Пошли покурим.
Курение на танкерах — тема особая. Сознание настоящей, ежеминутной опасности, что от одной спички можно взлететь на воздух, воспитывает куда больше, чем таблички и лекции. В тесной каюте со стальными стенами и чаном воды вместо пепельницы — неофициальный клуб всего корабля. Перемывают косточки капитану, если он того заслуживает, хвалят или поругивают боцмана, вспоминают потрясающие морские истории.
— И вот что обидно, — жаловался мне один моторист. — И не курящий на танкере папиросу просит. Я на сухогрузных ходил — от табачного дыма отворачивался. А теперь курю. Тоже поговорить охота. Человек к человеку тянется.

О ЧЕМ МЕЧТАЛ МЕХАНИК БАСОВ
Увиденное или услышанное в раннем детстве порой запоминается на всю жизнь. Мне так запомнилась картинка из потрепанного дореволюционного журнала «Нива». Картинка называлась «У истоков Волги». На ней был изображен странник с посохом, осторожно переступающий через узенький ручеек по камешкам.
И все-таки мне трудно поверить, что где-то на болотце древней Тверской земли еле слышно журчит между мшистых кочек струйка воды, которая потом вращает турбины Куйбышевской ГЭС, легко несет на себе многоэтажные белые пароходы.
Уже гораздо легче согласиться с пожилым лоцманом Титовым.
— Где кончается Волга? — спросил я его.
— У берегов Персии, — невозмутимо ответил Титов. — Каспийское море тоже Волга, только пошире...
На горизонте появился известный для нескольких поколений каспийских моряков «Донбасс» — старое судно на мертвом якоре, превращенное в нечто вроде штаба Астраханского рейда.
Слово «рейд» обычно связано с кораблями, дымящими в море перед портом. Астраханский рейд, очевидно, единственный в своем роде, потому что до города двое суток плавания и никаких признаков земли. Но название рейд законное — вокруг «Донбасса» десятки барж. Баржи мерно покачиваются на легкой волне и терпеливо дожидаются буксировщиков. От баржи к барже снуют юркие катерки.
— Ей-богу, в гости друг к другу ездят, черти! — восхищенно воскликнул наш первый штурман. — Гляди — вон тот, рыжий, даже с гармошкой! Ну чем не плавучий город!
Есть в повести Юрия Крымова «Танкер «Дербент» эпизод, где механик Басов мечтает о возможности перевозок нефтепродуктов без перекачки, прямо до Астрахани. Своей мечтой он делится с боцманом Дыгайло, и вот что ему отвечает боцман:
«— Все-то вам легко, все-то вы можете! Только и до вас, я полагаю, образованные люди над этим голову ломали, да отступились. А причина здесь — наносы вредные да течения всю вашу работу уничтожат и фарватер песком затянут. Нет, не быть по-вашему!»
Ни течения, ни вредные наносы, ни маловеры вроде Дыгайло не помешали. Правы оказались писатель Крымов и его любимый герой большевик Басов.
Уже несколько лет танкеры идут в Астрахань, минуя рейд. Мало того, каспийские капитаны часто, не дожидаясь лоцманов, сами проводят корабли. А это нелегкий удар по самолюбию заядлых волгарей. Недаром два лоцмана, которых мы взяли на борт «Феди Губанова», сразу взахлеб заговорили с Кобзевым про аварию, происшедшую с одним из танкеров возле деревни Ниновка.
В их интонациях сквозила открытая обида: вот, мол, начали пренебрегать лоцманами, и, пожалуйста, — результат! Мы хозяева великой реки, а уж вы, будьте любезны, болтайтесь в своем море, мы на него не претендуем.
По их рассказу получалась нелепая и смешная картина.
Выбирала бабка огурцы на своем огороде — и вдруг слышит кто-то ломает плетень. Бабка обернулась, а над ней, до самого неба, нос танкера. Капитан без лоцмана спутал бакены и выполз прямо на сушу. Такую махину в одну минуту не остановишь, и танкер едва-едва не врезался прямо в дом.
— А разве у лоцманов никогда ошибок не бывает? — отвечал лоцманам Кобзев. — История-то уж больно редкая!
— Нет! — в один голос заверили лоцманы. — Лоцман не допустит.
За дебаркадером «Донбасс» начинается морской канал. Свыше ста километров нужно проплыть по каналу, прежде чем попадешь в дельту Волги. Канал необычен, как и рейд. Перед глазами море и море, а на волнах подпрыгивают с двух сторон буи. Узкая водяная дорога между буями и называется каналом. Морское дно здесь углублено искусственно, и несколько мощных землесосов работают на канале круглые сутки всю навигацию. Они упорно борются с мелеющим Каспием, отбрасывают за бровку канала тысячи тонн нарастающего ила.
Плавание по каналу моряки считают более опасным, чем по Волге. Во-первых, он слишком узкий, во-вторых, море порой успевает обогнать землесосы, и неожиданно в самом центре фарватера коварным флюсом вздувается мель; в-третьих, современному танкеру не просто развернуться на канале.
Волга с юга начинается разбросанными островками камыша, островки переходят в сплошные зеленые джунгли. Тогда-то на танкер без всякого уважения набрасываются тучи комаров. Говорят, что комары не выносят запаха бензина. Практика доказывает совершенно противоположное.
Камыши кончаются, и на берегах Волги вспыхивают огоньки первых рыбацких сел: Оля, Оранжерейного, Ниновки, Икряного.
Зрелище незабываемое: словно кто-то ради шутки загнал сюда шестиэтажный океанский корабль и он заблудился среди огородов.
А на мостике и у капитана и у лоцманов нервы напряжены до предела:
— Лево не ходи. Одерживай!
— Есть, одерживай!
Откуда-то из-под борта, истошно вопя, шарахается в сторону насмерть перепуганный кораблик.
— Хорошо тумана нет! — радуется Николай Ильич Кобзев. — Я раза два в туман здесь попадал. Вот это удовольствие — поседеешь!
Баку — Астрахань — Москва
(Окончание следует)



Звери просят помощи
Многие территории Африки часто называют «зоопарком без клеток», имея в виду богатейший, не сохранившийся в других уголках земного шара животный мир этого континента.
Но этим природным заповедникам грозит опустошение. Сейчас уже в Африке мало кто помнит, как выглядела, скажем, болотная антилопа. А между тем всего 60 лет назад это грациозное животное считалось одним из самых распространенных. Участь болотной антилопы могут в скором времени разделить антилопы-гну, зебры и газели, мартышки, шимпанзе и гориллы, слоны, носороги и окапи, львы и леопарды и т. п.
Конференция, проведенная недавно Международным союзом охраны природы в столице Кении Найроби, констатировала, что, если не принять решительных мер, через 20 лет фауна Африки изменится неузнаваемо.
Самый страшный бич для животного мира этого континента — браконьерство. Оно было весьма распространенным и прибыльным бизнесом колонизаторов. И в наши дни живущие в африканских странах европейцы загребают еще немалые барыши руками местных охотников. Отравляющие вещества, проволочные капканы, ловушки, копья — все идет в ход, лишь бы добыть лишний килограмм слоновой кости или рога носорогов.
Второй бич — засуха. Она убивает и слабых и сильных животных. Слоны и носороги в засушливые годы ищут воду в пересыхающих речушках и болотах — и гибнут целыми стадами, попав в предательскую ловушку — трясину.
И третий бич. В некоторых местах из-за высоких цен на мясо уничтожаются антилопы-эланды, зебры и даже антилопы-гну, мясо которых малосъедобно.
Думая о сохранении национальных богатств, молодые независимые государства Африки объявили решительную войну браконьерам; стали создавать заповедники, начали широкие работы по приручению некоторых видов диких животных. В Кении и Уганде, например, укрощаются антилопы-эланды, которые дают не только превосходное мясо, но и очень много хорошего молока.
ФОТО. Шкуры леопардов — трофеи браконьеров.

ЧАША ЗОЛОТА
ДЖОН СТЕЙНБЕК
Рисунки Г. ФИЛИППОВСКОГО
Продолжение. Начало в № 1
Итак, Генри Моргану суждено было остаться на Барбадосе — клочок бумаги превратил его в бесправного раба, чьей жизнью, душой и телом мог теперь полновластно распоряжаться некий Джеймс Флауэр, плантатор. Джеймса Флауэра нельзя было упрекнуть в жестокости, но про него можно было смело сказать, что умом он не блещет. Всю жизнь он мечтал о каких-то идеях, которые вдруг придут ему в голову. Он стремился создавать идеи и претворять их в жизнь на диво всему свету. Пусть они несутся в мир, как камни по склону горы, порождая лавину человеческого восхищения. Но мыслей не было.
Однажды ему в руки попала книга короля Якова «В защиту колдовства», и он взялся доказывать ее положения. С помощью древних заклинаний и черного напитка — смеси из разных отвратительных снадобий с изрядной долей гашиша — он попытался взлететь с крыши своего дома. И когда он лежал с переломом обеих ног, предметом его тщательного изучения был фолиант Скотта «Разоблачение колдовства».
Учение Декарта занимало умы всех образованных людей, и Джеймс Флауэр тоже решил свести всю философию к основному постулату. Он заготовил пачку бумаги и великолепных перьев, но так и не сумел изложить свой постулат. Потом он примкнул к возникшей философской школе Бэкона. В опытах Флауэр сжег себе все пальцы, он пытался скрестить клевер с ячменем; вырывал ножки у бесчисленных насекомых, пытаясь что-то открыть — все равно что; но ничего не добился. И так как у него был небольшой доход — один из дядюшек оставил ему наследство, — опыты становились все разнообразнее и шире.
Некий фанатик написал когда-то в строгой научной манере неистовую книгу — «Влияние спиртных напитков, кратковременное и длительное». Это произведение попало в руки Джеймса Флауэра, и однажды вечером он взялся проверять одну из самых ее невероятных теорий. Во время опыта, забыв о методе индукции, он без всякого повода запустил горшком с цветами в одного из стражников его величества. И Джеймсу Флауэру даже в голову не пришло, что это была единственная стихийно возникшая идея за всю его жизнь. После этого события Флауэру пришлось вложить свое небольшое состояние в плантацию на Барбадосе и отправиться туда на жительство.
Джеймс Флауэр, человек, порывавшийся стать творцом, превратился в тихого, доброжелательного джентльмена, весьма незадачливого и неприспособленного к жизни. В последние годы он был склонен убеждения принимать за идеи. Если кто-то при нем достаточно громко отстаивал свои взгляды, Джеймс Флауэр робел; он говорил себе: «Вот один из тех одаренных божественным разумом счастливцев, в ком горит пламя, которого нет во мне».

* * *
Белых на плантации было совсем немного, и те из них, кто возделывал землю, отупевшие, угрюмые оборванцы, расплачивались за какие-то давно забытые преступления против короны. Лихорадка дремала в них, просыпалась по временам со свирепым ворчанием и снова забывалась в полусне, не закрывая недремлющего злого ока. Они месили руками жидкую грязь на полях, за годы рабства глаза их потухли, плечи опустились, унылое тупоумие оплело мысль липкой паутиной. Говорили они на нелепой смеси лондонского жаргона и языка гвинейских негров, пересыпанной обрывками трескучего карибского говора.
Когда срок их рабства истекал, они некоторое время бродили неприкаянно вокруг, с какой-то завистью наблюдая, как работают остальные. И вскорости либо подписывали новый кабальный договор, либо пускались в разбой.
Надсмотрщик, один из бывших рабов, истязал своих прежних собратьев по труду, вымещая на них все, что сам выстрадал.
Джеймс Флауэр привез Генри на берег: застывший в тоске юноша чем-то тронул его душу. До этого ему никогда не приходило в голову, что рабы — тоже люди, он, не задумываясь, следовал наставлениям Катона Старшего о том, как обращаться с рабами. Но здесь перед ним был настоящий человек, и, вероятно, благородного происхождения. Этот юноша кричал, что он не хочет быть рабом. Другие же сходили на берег, зная свою судьбу и полные упрямой затаенной злобы, которую из них надо было потом выколачивать.
— Не убивайся, малыш, — сказал плантатор. — Ты слишком молод, чтобы ходить в плавания на острова. Пройдет несколько лет... и ты станешь настоящим мужчиной.
— Но я мечтал стать пиратом, — уныло молвил Генри. — Я отправился в море, чтобы разбогатеть и стать знаменитым. А как я этого добьюсь, если теперь я раб и вы меня отправите мотыжить землю на плантации?
— Ты не будешь мотыжить землю на плантации. Я хотел... я всегда хотел, чтобы у меня в доме был какой-нибудь паренек, ведь я становлюсь стар. Мне нужен... приятель, собеседник, с которым я могу делиться мыслями, который готов слушать меня. Соседи приходят ко мне и пьют мое вино, а сами потом, наверно, смеются надо мной и над моими книгами — моими чудесными книгами.
А ты, быть может, согласишься коротать со мной вечера, и мы будем говорить о книгах. Твой отец, наверно, джентльмен, это видно по тебе.
А сейчас, — кротко продолжал Джеймс Флауэр, — у нас будут вешать человека, и мы должны поспешить, чтобы успеть вовремя. Я точно не знаю, в чем виноват этот парень, но, видно, натворил дел. И что говорить об этом — у какого же это писателя? Одним словом, где-то я читал: «Главное в наказании то, что и другие видят, какая их может постигнуть участь». Да, я считаю, что время от времени не мешает кого-нибудь повесить. Это дороговатая, но прекрасная воспитательная мера по отношению к остальным. У меня этим занимается надсмотрщик. И знаешь, по-моему, ему это доставляет удовольствие.
Флауэр привел юношу к глиняным хижинам, крытым тростником; они вплотную примыкали друг к другу и стояли, образуя внутри квадрат, нечто вроде небольшой площади. Посредине этой площади, как страшный идол, возвышалась виселица черного дерева; до блеска натертая растительным маслом, она тускло светилась в лучах солнца. Виселица была поставлена так, что каждый раб, выглянув из своей лачуги, видел это черное чудовище, на котором и он мог встретить свой конец. Надсмотрщик не пожалел труда. Он собственноручно натирал темные бревна. Он частенько стоял, не сводя с виселицы глаз, склонив голову набок, — так художник разглядывает свое новое творение.
Флауэр сел и усадил Генри рядом. Всех рабов пригнали на площадь. И Генри увидел обнаженную черную фигуру, которая извивалась и корчилась на конце веревки, а негры вокруг со стоном раскачивались взад и вперед; белые рабы скрежетали зубами и грубо бранились, чтобы не разразиться криком. Карибы сидели на земле и без особого интереса и страха наблюдали за происходящим. Когда все кончилось и несчастная черная жертва бессильно повисла со сломанной шеей, плантатор взглянул на Генри и увидел, что тот сотрясается от судорожных рыданий.
— Знаю, в первый раз трудно это перенести, — сказал Флауэр мягко. — Когда я в первый раз увидел казнь, я долго не мог спать. Но через некоторое время, через пять, десять, пятнадцать раз, начинаешь относиться к этому зрелищу равнодушно и даже не задумываешься о нем — во всяком случае, не больше, чем о цыпленке, которому свернули шею.
Генри все еще горько всхлипывал.
— Я тебе покажу в книге Ольмарона о жестоких делах инквизиции трактат о том самом чувстве, которое ты сейчас испытываешь. Он пишет: «Когда впервые смотришь на человеческие мучения, они кажутся чем-то противоестественным, ибо вокруг себя мы видим, как правило, спокойных, безмятежных людей. Но некоторое время спустя вид мучений становится нормальным явлением...» Напомни, я тебе как-нибудь покажу этот отрывок; хотя, должен сказать, мне зрелище казни никакого удовольствия не доставляет.

* * *
Месяц за месяцем вечерами они сидели вдвоем на темной веранде, и Джеймс Флауэр обрушивал на Генри потоки своих сумбурных познаний. Генри старался не проронить ни одного слова, ибо часто плантатор рассказывал о войнах древности, о том, как они велись.
— И все это есть в книгах, которыми уставлены ваши полки? — спросил однажды Генри.
— Все это и тысячи, тысячи других вещей. Однажды Генри попросил хозяина:
— Пожалуйста, сэр, научите меня языкам, на которых написаны эти книги. Есть многое, что мне хочется прочесть самому.
Джеймс Флауэр был в восторге. Обучая юношу, он впервые в жизни испытывал что-то похожее на удовлетворение. И молодой раб внушал ему теплое чувство.
— Латынь и греческий! — восклицал он. — Ты будешь их знать. Если пожелаешь, я обучу тебя и древнееврейскому.
— Я хочу читать книги о войнах и мореплавании, — сказал юный Генри. — Я хочу читать о войнах древних времен, о которых вы мне рассказывали, — ведь придет время, и я стану пиратом и захвачу какой-нибудь испанский город.
Шло время, Генри быстро усваивал языки, подгоняемый неуемным желанием читать. Джеймс Флауэр еще глубже зарылся в книги — новая роль педагога была ему по душе.
Время от времени он спрашивал:
— Генри, ты не передашь надсмотрщику, чтобы он отправил мелассу1 на берег? За ней пришел корабль.
А вскоре пошли и такие разговоры:
— Генри, сегодня у меня есть какие-нибудь дела?
— Да, сэр. Пришел большой корабль из Голландии. Нам очень нужны серпы. Старые почти все растащили карибы — они делают из них ножи. Мы еще хлебнем горя с этими карибами, сэр.
— Так ты купишь серпы, Генри? Не выношу я этой жары, не хочется выходить из дому. И надо бы наказать индейцев за воровство. Ты проследишь за этим, а?
1 Сахарная патока.
Мало-помалу Генри приобретал все большую власть на плантации.
Прошел год. Хозяин после одного случая проникся безграничным уважением к Генри, в этом уважении был оттенок грусти, но она не повлияла на привязанность хозяина к своему юному другу.
— Вы задумывались когда-нибудь о войнах древности? — спросил Генри. — Вот я прочел об Александре Македонском, и Ксенофонте, и Цезаре. И мне пришло в голову, что битва и тактика, то есть успешная тактика, — это не более чем овеянная славой ловкая проделка. Конечно, нужны и сила и оружие, но, в сущности, войны выигрывает человек, который сидит за столом, как завзятый картежник, и соображает, как надуть противника. Приходило вам это в голову, сэр? Тот, кто может читать мысли заурядных генералов, как я читаю мысли рабов, может и выигрывать сражения. Такому человеку нужно только перехитрить противника. Не в этом ли секрет тактики вообще, а, сэр?
— Я, признаться, не задумывался над этим, — отвечал Джеймс Флауэр с легкой завистью. Но его утешала мысль, что все-таки он был тем учителем, который натолкнул Генри на такие размышления.

* * *
Прошло два года. У надсмотрщика кончился срок наказания, и он получил свободу. Но свобода оказала слишком сильное воздействие на его разум, привыкший подчиняться. Он помешался, и ярость обуяла его; он с воплями метался по дорогам, набрасываясь на каждого встречного. А однажды ночью его безумие приняло ужасающие, неистовые формы. Он катался по земле у подножия виселицы — своего творения, кровавая пена выступила у него на губах; и сбежавшиеся рабы в страхе глядели на него. Потом он вскочил — волосы всклокочены, глаза горят безумным огнем, — схватил факел и ринулся в поля. Генри Морган выстрелом в голову уложил его, когда он уже был почти у самых зарослей сахарного тростника.
— Кто лучше меня знает работу? Да и кому еще вы можете доверять? — спросил юный Генри у плантатора. — Я много книг прочел о ведении хозяйства и думаю, что сделаю плантацию во много раз доходнее.
Так он стал надсмотрщиком. Но ни у одного надсмотрщика не было еще такой власти.
Генри убрал виселицу с площади и распорядился вешать людей тайно, только по ночам. Он действовал так не из добрых побуждений; просто Генри убедился на собственном опыте, что нельзя воспринимать как обыденное то, что от тебя скрывают. Тайная казнь должна была внушать рабам больший ужас, чем казни, которые они видели при свете дня.
Генри твердо усвоил следующее: никогда нельзя показывать рабу, что ты размышляешь, колеблешься, иначе, непонятно каким образом, они обретают над тобой власть, которую трудно побороть. Нужно обращаться с теми, кто стоит ниже тебя, холодно, высокомерно, оскорбительно. За редким исключением оскорбления считают символом превосходства Окружающие воспринимали Генри таким, каким он хотел казаться, а он мог надеть любую личину.
Если на тебе великолепное платье, все вокруг решают, что ты богат, влиятелен; к тебе и относятся соответственно. Когда Генри делал вид, будто он говорит то, что думает, почти все принимали его слова за правду. И он усвоил самый главный урок, который ему преподала жизнь, — если быть предельно честным и отчитываться до копейки девять раз подряд, то на десятый можно украсть сколько хочешь, никто тебя ни на миг не заподозрит, нельзя только допускать, чтобы эти девять раз хоть для кого-то прошли незамеченными.
Растущая горка золотых монет в сундуке у него под кроватью убедительно подтверждала ценность этого урока. И Генри последовательно придерживался всех своих принципов. Он никому не давал ни малейшей воли над собой, не позволял проникнуть в свои мысли, разгадать побуждения, возможности и недостатки. Люди не верят в себя — значит, они не могут верить в того, кого считают подобным себе.
Жизнь постепенно научила его всему этому, и он стал хозяином на плантации. И вот уже Джеймс Флауэр беспомощно цепляется за него, ждет его советов и решений, и карибы, и негры, и белые каторжники ненавидят и боятся Генри Моргана. Но они не могли причинить ему никакого зла — они не знали ни одного его слабого места.
Джеймс Флауэр блаженствовал: никогда он еще не был так счастлив — молодой управляющий снял с его плеч тяжкий груз забот о плантации. Ему уже не нужно было думать о пахоте. Он все больше и больше погружался в свои книги. И теперь, когда он состарился, он, сам того не замечая, без конца перечитывал одни и те же тома. Часто он испытывал легкое раздражение от того, что какой-то неряха исчиркал пометками все поля и оставил загнутые страницы.
А Генри Морган получил огромную плантацию и огромную власть. Под его умелым руководством плантация росла и процветала. Он заставил землю давать в четыре раза больше, чем прежде. Рабы исступленно трудились под угрозой кнута, который висел над ними в полях, но кнут этот был просто символом. Прежний надсмотрщик упивался истязаниями, а Генри Морган не был жесток. Он был беспощаден. Он просто убыстрял бег колес на своей фабрике. Никому не придет в голову проявлять доброту к шестерне или винтику. И юный Морган не задумывался, нужно ли его рабам хорошее отношение.
Генри выбивал из земли все деньги, какие она могла дать, его сбережения, хранимые в сундуке под кроватью, росли — он добавлял по мелочи то от продажи тростника после уборки, то от покупки скота. Это было даже не воровство, а всего лишь вознаграждение за удачные сделки. Горка золотых монет все росла и росла, дожидаясь того времени, когда Генри Морган станет пиратом.

* * *
К тому времени, когда Генри Морган стал пиратом, на побережье Дарьена и на зеленых Карибских островах гремела слава о многих бесстрашных удальцах.
В кабачках Тортуги рассказывали истории об огромных богатствах, награбленных и растраченных, о могучих кораблях, захваченных и потопленных, о золоте и серебре, которое пираты грудами сваливают на палубы своих кораблей.
Свободное Братство превратилось в грозную силу с того часа, когда Пьер Ле Гран с небольшим отрядом лихих охотников прокрался через леса Эспаньолы и сумел на утлой пироге захватить вице-адмиральское судно флота, перевозившего сокровища в Испанию. Для Франции, и Англии, и Голландии эти острова были надежным местом ссылки преступников, и вот уже многие годы корабли свозили в Индии человеческий груз. В этих старых добрых государствах были времена, когда любого, кто не мог толком рассказать, что он собой представляет, хватали, загоняли вместе со многими другими в трюм корабля и отправляли в колонии, где он попадал в крепостную зависимость к первому же, кто мог заплатить ничтожную сумму. И когда истекал срок их рабства, эти люди брались за оружие и шли сражаться против Испании.
В этом нет ничего удивительного. Ведь Испания была государством католическим и безмерно богатым, а гугеноты, лютеране и английские протестанты прозябали в нищете. Oни вели священную войну. Испания прибрала к рукам все сокровища мира. И если несчастным, обездоленным беднякам удавалось, забравшись в карман, стянуть у Испании золотой, кому от этого хуже? Кто негодовал, кроме Испании? Конечно, ни Англия, ни Франция, ни Голландия не обращали на это особого внимания. Иногда эти державы давали пиратам приказы напасть на Новый Арагон и Кастилию; так что можно было встретить моряка, который десять лет назад был отправлен подальше от своей страны в плавучей тюрьме, а теперь его величали «капитан милостью короля».
Франция заботилась о благе своих блудных сыновей — она отправила пиратам на Тортугу тысячу двести невест. Все тысяча двести сразу же по приезде занялись ремеслом более прибыльным, нежели положение супруги, но тут уж Франция ничем не могла помочь.
Морских разбойников называли буканьерами, и название это шло от тех времен, когда они еще занимались б лесах охотой. И был у них свой особый способ коптить мясо: маленькие кусочки мяса и жира держали над самым огнем; копченное таким способом мясо — букан — было особенно сочным. Вот отсюда и пошло слово «буканьеры».
Но пришла пора, и эти охотники осторожно, маленькими группками стали выбираться из чащи лесов; группки объединялись в банды, потом в целые флоты из восьми, а то и десяти судов. И, наконец, тысячи пиратов собрались на Тортуге и из этого безопасного уголка совершали свои набеги — жужжали, как оводы, над крупом Испании.
И Испания не могла с ними справиться. Пошлют на виселицу десятерых — на смену им приходит сотня новых; приходилось ей укреплять свои города и переправлять сокровища через моря под защитой военных кораблей, на которых плыли отряды солдат. Неистовые пираты разогнали в морях почти все бесчисленные суда испанских колоний. Только раз в год отправлялся на родину флот кораблей с бесценным грузом.
Немало громких имен было среди пиратов Братства, они совершали подвиги, которые могли бы заставить Генри Моргана содрогнуться от зависти, не будь он глубоко уверен, что в один прекрасный день затмит их всех.
Был среди них Бартоломео Португалец, захвативший богатую добычу. Но он не успел с нею скрыться — его схватили возле Кампече. На самом берегу построили виселицу. Из своей темницы на борту корабля он смотрел, как ее сколачивают. А ночью, накануне казни, он заколол кинжалом матроса, его охранявшего, бросился в море и уплыл, держась за бочонок из-под вина. Не прошло и недели, как он вернулся на длинной пироге со своими дружками и увел этот самый корабль из кампечской гавани. Правда, вскоре он его потерял, во время урагана у берегов Кубы, но о его подвигах, захлебываясь от восторга, толковали по всем тавернам.
Рош Бразилец был круглолицый моряк родом из Голландии. В свое время португальцы выслали его из Бразилии, откуда и пошло его прозвище. Как ни странно, но он не затаил вражды против Португалии. Он ненавидел только Испанию. Это был добродушный и учтивый капитан; но стоило ему завидеть испанцев, и он приходил в ярость. Матросы его боготворили и всегда пили за его здоровье. Однажды, когда его корабль потерпел крушение у берегов Кастилья де Оро, он истребил почти целый отряд испанской конницы и ускакал со своими матросами на захваченных лошадях. Если поблизости случались испанцы, Рош превращался в дикого зверя. Рассказывали, что однажды он сжег своих пленников на медленном огне.
Когда же сокровища перестали возить морем, пришлось пиратам заняться сушей — они захватывали деревни и даже укрепленные города. Льюис Шотландец разграбил Кампече, оставив от него черные, дымящиеся руины.
Оллонец был родом из Сабль д'Оллона; и скоро он превратился в грозу западных морей. Началось у него все с лютой ненависти к Испании, а кончилось бессмысленной жестокостью. Он вырывал языки и мечом разрубал своих пленников от плеча до пояса. Испанцы охотнее встречались бы с дьяволом в любом обличье, чем с Оллонцем. Одно лишь его имя заставляло всех жителей покидать деревни, лежащие у него на пути. Говорили, что даже мыши убегали в джунгли. Он захватил Мара-каибо, и Новый Гибралтар, и Сент-Джемс де Леон. И повсюду он истреблял людей лишь для собственного жестокого удовольствия.
Однажды, охваченный жаждой крови, он приказал связать восемьдесят семь пленников и уложить их в ряд на земле. Потом он прошел вдоль этого ряда с точильным камнем в одной руке и с мечом в другой. В тот день он собственноручно обезглавил восемьдесят семь человек.
Но Оллонец не довольствовался расправами над испанцами. Он отправился в мирные края Юкатана, где туземцы ютились в полуразрушенных каменных городах и где девушки носили венки из цветов. В Юкатане жил миролюбивый народ, вымиравший от какой-то странной болезни. Когда Оллонец покинул эти места, от городов остались лишь груды камней и пепла, исчезли и венки из цветов.
Индейцы Дарьена не походили на жителей Юкатана — это были свирепые, бесстрашные, неукротимые люди. Испанцы называли их браво и клялись, что с ними невозможно справиться. Они были друзьями пиратов, ибо ненавидели Испанию. Но Оллонец учинил у них грабеж и перебил всех мужчин. Долгие годы ждали дарьенские индейцы, когда придет час их мести; и, наконец, Оллонец попал к ним в руки, когда его корабль разбился у берегов Дарьена. Они развели костер и многие часы плясали вокруг, а потом сожгли француза на медленном огне.
Однажды вечером какой-то худой француз пришел в одну из таверн Тортуги; и когда спросили его имя, он схватил большой бочонок рома и швырнул его в тех, кто стоял рядом.
— Железная Рука, — сказал он, и никто больше не стал ему задавать вопросов.
Скрыл ли он свое имя от позора, или горя, или ненависти, так и не узнали, но по всему побережью о нем скоро пошла молва, как об удачливом, храбром капитане.
Эти люди пускали по свету крылатые словечки.
— Больше награбишь — больше и получишь! — проревел однажды Головорез, и теперь все повторяли это изречение.
Когда на маленькое суденышко капитана Лоу-ренса напали как-то два испанских фрегата, он сказал своим матросам: «Вы слишком бывалые ребята, чтобы не понимать всей опасности, и слишком храбрые, чтобы отступать перед ней». Это были прекрасные слова. Вдохновленные ими матросы захватили оба испанских корабля и привели их домой в Гояв.
Но не все были так жестоки или необузданны. Некоторые, как это ни странно, верили в бога. Был такой капитан Уэтлинг, который не пропускал ни одного праздника, чтобы не прочесть подобающие молитвы в присутствии всей команды, стоявшей с непокрытыми головами. Дэниел однажды застрелил матроса за богохульство. Эти пираты громко молились перед битвой, и если она была успешной, то пока одна половина пиратов грабила захваченный город, другая толпилась в соборе, распевая «Те Deum».
Капитаны поддерживали строжайшую дисциплину на кораблях, не мешкая, наказывали за неподчинение или какие-либо другие провинности. Таких корабельных бунтов, какие потом пришлось терпеть Кидду, Блэкберду и Лафиту, в ту пору и в помине не было.
Но один человек возвышался, как башня, над всеми другими пиратами в истории Братства. Это был голландец, по имени Эдвард Мансвельдт.
По храбрости и военному опыту он превзошел всех — это он захватил Гранаду, и Сент-Аугустин во Флориде, и остров Святой Екатерины. Он прошел с огромным флотом вдоль берегов Дарьена и Кастилья де Оро, захватывая все, что попадалось на пути. В нем жила великая мечта, она-то и была его силой. Из своей шайки голодранцев он хотел создать новую, выносливую расу — воинственную расу Америки. Его мечта обретала реальность по мере того, как все больше и больше пиратов собиралось под его флагом. Он обратился за советом к правительствам Англии и Франции. Те пришли в ужас и запретили ему даже думать об этом. Раса пиратов, не признающая королевских виселиц? Да ведь они разграбят все и вся! Нечего об этом и думать.
А он все-таки не оставлял мысли создать свое правительство. Для начала можно обосноваться на острове Святой Екатерины. Он поселил там отряд своих людей и отправился искать себе приспешников, которые пополнят его отряды. Его корабль разбился неподалеку от Гаваны, и испанцы удушили его гароттой.
Вот каковы были люди, во главе которых намеревался стать Генри Морган. Исполненный уверенности, он не видел перед собой преград, нужно лишь было продумать и взвесить все возможности. Все эти истории великолепны, и сами люди были хоть куда, не они попадали впросак, когда дело принимало широкий размах. Они были легкомысленны и тщеславны. Но в один прекрасный день они еще смогут ему пригодиться.
Мансвельдт был жив, Железная Рука уже состарился, когда Генри Морган отправился в море на «Ганимеде»

* * *
В Порт-Рояле много было разговоров и расспросов, когда Морган готовил «Ганимеда» к плаванию. В его трюм грузили необычные запасы и невиданное оружие. Многие матросы, привлеченные спокойной уверенностью молодого капитана, просились к нему на корабль. Капитан разыскал в порту пять опытных канониров и взял их в свою команду. Когда «Ганимед», подняв паруса, плавно выходил из гавани, толпа зевак стояла на берегу и глядела вслед.
«Ганимед» шел вдоль побережья Дарьена в поисках добычи, не в море не оказалось ни одного испанского корабля — все они словно исчезли. Однажды утром неподалеку от Картахены заметили красную громаду какого-то торгового судна. Капитан Моргай приказал своим людям спрятаться: на палубе не должно остаться ни души. Штурвал был спрятан в крошечной будке (там же находился и рулевой), а на палубе для отвода глаз медленно вращалось рулевое колесо. Они подошли к испанскому кораблю, и испанцы были озадачены. Корабль — и на нем ни одного матроса. Что это? Колдовство? Или здесь разыгралась одна из тех неведомых морских трагедий, о которых рассказывали моряки. Или вся команда вымерла от чумы — тогда можно захватить это судно и продать его. Но когда испанцы подошли вплотную, пять замаскированных пушек открыли огонь; они все били по одному и тому же месту, и после нескольких залпов руль испанского корабля разлетелся в щепы, и судно потеряло управление. Тогда капитан Морган, зайдя с кормы так, что испанские пушки не могли его обстрелять, начал залп за залпом дырявить корпус «испанца», пока не спустился флаг. Это была первая победа Генри Моргана.
Через несколько дней он заметил еще одно судно, догнал его и прошел вдоль борта. Испанская команда вся собралась у фальшбортов, готовясь отразить атаку. Но тут в воздухе замелькали глиняные капсулы с порохом, они падали у ног матросов и взрывались. Испанцы с воплями бросились в трюм, чтобы спастись от смертоносных снарядов.
Когда, наконец, Генри Морган добрался до Тортуги, за ним тянулись четыре трофейных судна, и он не потерял ни одного матроса. Все получилось просто, именно так, как он и предполагал. Он привел четыре доказательства своей дальновидности. Оказывается, нужны только внезапность и быстрота. В них заключается секрет победы в сражении.
Мансвельдт был на Тортуге, когда появился Генри Морган, и его маленькие глазки заблестели при виде богатой добычи. Скоро он послал за молодым капитаном.
— Вы капитан Морган, что привел в гавань четыре захваченных корабля?
— Да, сэр, это я.
— Как это вам удалось? Испанские суда осторожны и отлично вооружены.
— Мне это удалось, сэр, потому что я все заранее тщательно продумал. Много ночей я размышлял, как это лучше подготовить. Я делаю ставку на внезапность, сэр, когда другие используют только силу.
Мансвельдт с восхищением глядел на молодого моряка.
— Я снаряжаю экспедицию для захвата острова Святой Екатерины, — сказал он. — А потом я создам республику пиратов, которые будут сражаться как истые патриоты. Не хотите ли пойти в эту экспедицию вице-адмиралом? Все знают, что я умею подбирать людей.
Имя Мансвельдта гремело над морями, и Генри покраснел от удовольствия.
— Я согласен, сэр, — поспешно ответил он.
Флот вышел в море, и вице-адмиралом был Генри Морган- Штурм острова провели великолепно; с кораблей бросились оборванные орды, и смерть полезла на стены крепости. Остров не мог устоять перед этой ошеломляющей атакой, и крепость пала. Адмирал-голландец создал свое правительство и поставил во главе Генри Моргана, а сам отправился набирать войско. Он исчез вместе со своим кораблем, и никто о нем больше ничего не слышал. Говорили, что испанцы удушили его на Кубе.
Капитан Морган был теперь главным предводителем пиратов в испанском Мэйне. Корабли меняли свой курс и присоединялись к его флоту, чтобы плавать под его командой, сражаться вместе с ним и делить его успех. Он захватил и разграбил Пуэрто-Белло. Все дома сожгли и беззащитных жителей обобрали до нитки. Когда корабли Моргана отплывали от берега, к развалинам уже подбирались джунгли.
Десять лет он плавал по океану среди островов и вдоль зеленого побережья американских тропиков, и его имя стало самым громким среди тех, кто занимался морским разбоем. Пираты собирались к нему со всего света. Его восторженно встречали на Тортуге и в Гояве. Много матросов нанималось к нему в каждое новое плавание. Теперь все Братство ждало, когда же капитан Морган откроет бочонок рома и напьется, а потом начнет буйствовать на улицах города. Но с ним такого не случалось. Он бесстрастно проходил по улицам в пурпурном кафтане, серых шелковых чулках и серых башмаках с пряжками. Сбоку у него висела длинная рапира, не толще карандаша, в ножнах серого шелка.
Моряки пытались завязать с ним дружбу, но он отталкивал их от себя с холодным пренебрежением. Он не забывал уроков плантации, где управлял рабами. Он и не пытался завоевать себе популярность, но все Свободное Братство отдавало ему должное — они восхищались его успехами и бросали к его ногам свою жизнь и богатства.

* * *
В 1670 году, когда Генри Морган решил захватить Панаму, она была большим, прекрасным городом. И не зря богатую Панаму называли «Чашей Золота». Не было другого места во всем Новом Свете, которое можно было бы сравнить с ней по красоте и богатству.
Более столетия назад Бальбоа достиг берегов неведомого океана. В начищенных до блеска доспехах он вошел в воду, и ласковые волны омыли его. Войдя по пояс, он обратился к океану с торжественной речью, в которой объявил все захваченные им земли собственностью испанской короны. Он требовал от океана преданности и послушания, ибо воды его стали теперь неотъемлемой частью Кастилии и Арагона.
За спиной Бальбоа, на берегу, беспорядочно толпились хижины индейской деревушки Панамы. На языке туземцев это означало «Место, где хорошо ловится рыба». Потом, когда испанцы сожгли деревню, на ее месте был воздвигнут новый город, которому оставили прежнее имя Панама, звучавшее, как песня. И вскоре Испания стала забрасывать из Панамы сети куда только могла, город отправдывал свое название.
Педрариас устремился на север и опутал сетями древние города майя. И Панаме достался его богатый улов — невиданной работы змеи, и устрашающие идолы, и крошечные чеканные жуки, все из чистого золота. Когда же растащили украшения и в храмах остались лишь голые стены, Педрариас набросил испанскую сеть на весь народ и стал бичами загонять майя в копи.
Писарро на кораблях отправился на юг; под натиском его конницы пала могущественная империя инков. Он перебил всех правителей, и государство перестало существовать. И тогда в Панаму поплыли корабли, груженные алмазами, золотыми дисками с символом солнца и церемониальными золотыми щитами. И Писарро бичами загнал покоренный народ в копи.
Отчаянные капитаны повели свои небольшие отряды в Дарьен, где свирепые дикие индейцы жили на деревьях и в пещерах. Здесь испанцы отбирали носовые кольца, ножные браслеты и жезлы с идолами, орлиные перья которых были наполнены золотом. Все это набивали в тюки и на мулах отправляли в Панаму. Когда же были разграблены последние могильники, даже неукротимых дарьен-ских индейцев сумели испанцы загнать под землю.
Драгоценности, на которые ушли долгие годы труда искусных ювелиров, стекались в конце концов в Панаму, где попадали в кипящие тигли; эти раскаленные обжоры превращали их в толстые золотые бруски. Городские склады были доверху набиты слитками золота, которые дожидались испанских кораблей. На складах не хватало места, и иногда груды серебра лежали прямо на улицах — кто бы стал тащить эту непомерную тяжесть!
Так постепенно вырос великолепный город. Богатства, награбленные у порабощенных народов, шли на то, что в городе строили тысячи красивых домов с красными крышами и небольшими patio 1, где благоухали редкостные цветы.
Первые испанцы-завоеватели были алчные жестокие головорезы: солдаты, которые не боялись крови. Действуя небольшими отрядами, они захватили весь Новый Свет, и главным их оружием была безрассудная отвага. Но когда народы Никарагуа, Перу и Дарьена превратились в толпы безропотных рабов, когда там исчезла опасность, в Панаму потянулись купцы — люди иного склада. Они трусливо жались, заслышав звон стали, но если нужно было вздуть цены на провизию для колонистов или силой отнять у кого-нибудь землю, тут их ничто не могло остановить.
Скоро купцы стали истинными хозяевами перешейка. Некоторые военные уже умерли, другие, томясь без дела, отправлялись в опасные экспедиции к новым землям, это окончательно развязало торговцам руки — они могли теперь свободно вздувать цены на съестные припасы, прибирать к рукам драгоценности: за горсть муки или фляжку вина им отдавали последние гроши, они получали непомерные прибыли и набивали сундуки слитками золота.
В городе обосновалась компания генуэзских работорговцев, они выстроили огромное помещение для своего «товара». Там, в бесчисленных клетушках, сидели черные рабы, пока их не выволакивали на свет божий и не продавали тому, кто больше заплатит.
1 Р a t i о — внутренний двор (исп.).
Да, прекрасный это был город Панама! Вдоль главных улиц выстроились тысячи две домов из кедра, а немного подальше расположилось тысяч пять домов поменьше, там жили чиновники, посыльные, наемные королевские офицеры. На окраинах беспорядочно сгрудились крытые пальмовыми листьями хижины рабов. В центре города красовались шесть церквей, два монастыря и величественный собор: все они ломились от золотой церковной утвари и риз, щедро усыпанных драгоценными камнями. Уже двое святых провели свою жизнь и скончались в Панаме — быть может, и не столь знаменитые, но, несомненно, достойные того, чтобы их мощи объявили святыней.
Большую часть города занимали дома, конюшни и казармы, принадлежащие королю.
Здесь на складах хранилась собственность короля — десятина от всего, что производили эти щедрые земли; и время от времени, когда приходили караваны судов, сокровища переправляли через перешеек на мулах, грузили на корабли и везли в Испанию.
Поистине Панама была опорой Испанского королевства, ибо она оплачивала новые дворцы и новые войны короля.
В награду за звонкую монету, что непрерывно текла в казну, король удостоил город высокого титула; Панама косила гордое имя — Благороднейший и Верноподданнейший город Панама и по рангу была не ниже Кордовы и Севильи; недаром городские чиновники получили право украшать свою грудь золотой цепью. Король даровал городу блистательный герб: слева — щит на золотом поле, справа — две каравеллы и пучок стрел, и над этим Полярная звезда — звезда открытий, а львы и замки обоих испанских королевств окаймляли щит. Поистине Панама была одним из величайших городов мира.
В самом сердце Чаши золота была широкая мощеная площадь с возвышением посредине, откуда по вечерам лилась музыка. Музыка играла, по площади прогуливались горожане; и по тому, как и с кем они беседовали, можно было судить об их положении в обществе. Купеческая верхушка отличалась непомерным чванством и ревниво охраняла свое достоинство: днем купец мог униженно торговаться из-за цены на муку, но вечером на Пласа он надменно кивал всем, кто был хоть немного беднее его; правда, это не мешало ему заискивающе кланяться тому, кто богаче.
Горожане были избалованы полной безопасностью своего города. С одной стороны его защищало море, а чужие корабли в тех краях не показывались, со стороны суши он был обнесен стеной, а дальше шла обширная трясина, которую в случае опасности можно было затопить; тогда город становился настоящим островом.
Кроме того, нападающим пришлось бы прорубать себе путь через джунгли, которыми порос перешеек, и идти вперед по узким тропкам, а их могут с легкостью перекрыть даже мелкие отряды обороняющихся. Никто и не предполагал, что найдется сумасшедший, который возмечтает захватить Панаму. И даже когда Кампече, Пуэрто-Белло и Маракаибо поочередно пали под натиском пиратов, купцы из Чаши золота только пожимали плечами и занимались своим обычным делом. Это, конечно, большое несчастье, обидно, что их соотечественники становятся жертвой разбойников, — но чего им еще ожидать? Их города расположены на слишком опасных берегах. Панама сочувствовала, но сама не испытывала никакого беспокойства, оставалась безмятежной. Господь милостив, а дела... дела идут отвратительно — денег стало теперь мало, а земледельцы трясутся над своим добром, как воры.
Губернатором Панамы был дон Хуан Перес де Гусман, невозмутимый вельможа, посвятивший жизнь одной-единственной цели — быть истинным аристократом. Он муштровал свою немногочисленную армию, без конца выдумывал солдатам новые мундиры и неустанно следил за тем, какие браки заключаются его родственниками. Всю свою жизнь он был солдатом — может, и не слишком ревностным служакой, но блестящим офицером. Предписания, которые он рассылал своим подчиненным, были исполнены величия. Приказы сдаваться, которые он направлял в окруженные его солдатами индейские деревушки, были полны благородства. Население любило своего губернатора: он так изысканно одевался, он был воплощением достоинства и в то же время снисходительности. И каждый день, когда он гарцевал по улицам города, окруженный всадниками, горожане шумно его приветствовали.
Если бы распространились хоть какие-то слухи о возможном нападении, один лишь вид блестящего дон Хуана развеял бы всякую тревогу. Он принадлежал к знатному роду, а ему принадлежали богатейшие склады в городе.
Итак, панамцы жили счастливой и беззаботной жизнью: на жаркое время года они выезжали в зеленые загородные поместья, возвращались в сезон дождей — и тогда не было конца приемам и балам. Такой была Чаша золота, когда Генри Морган решил на нее напасть.

* * *
Однажды до Панамы дошел слух, что ужасный Морган идет на город. Сначала этот слух восприняли как забавную выдумку; но недобрые вести ползли и ползли со всех сторон, и город занялся лихорадочной деятельностью. Народ кинулся в церкви, исповедовались, прикладывались к святыням и вновь бросались домой. Сотни священников со святыми дарами длинной процессией пересекли город. Черная монашеская братия нещадно хлестала себя кнутами у всех на глазах и волокла по улицам тяжелый крест. Разрушенные стены так и стояли незаделанными, никто не подумал заменить проржавевшие орудия новыми. Дон Хуан слушал мессу за мессой, беседовал с обезумевшими от страха горожанами и предложил, чтобы все священники вместе прошли город из конца в конец.
Леденящие душу россказни появлялись невесть откуда: пираты, мол, вовсе и не люди, а вроде зверей с головой крокодила и львиными когтями. Помрачневшие жители обсуждали все это на улицах.
— Здравствуйте, дон Педро, да благословит вас господь!
— Здравствуйте, да благословит вас пресвятая дева, дон Гиеррмо!
— Что вы думаете об этих разбойниках?
— Ах!.. Ужасно, дон Гиеррмо, ужасно! Говорят, это сущие дьяволы.
— Как вы думаете, может такое быть, я слышал, что у самого Моргана три руки и в каждой по мечу?
— Кто может знать, любезный друг! Дьявол еще сильнее, чем мы думаем. Кто может сказать, где предел силам зла? И думать об этом — кощунство.
И снова ползли слухи:
— Вы говорите, что слышали это от дона Гиеррмо? Уж он-то не станет говорить, не зная, — человек с таким состоянием,
— Я повторяю только то, что он сказал, — у Моргана из пальцев вылетают пули, а дышит он серным пламенем. Дон Гиеррмо уверен, что это так.
— Я должен рассказать об этом жене, дон Педро. Истории становились все более невероятными, и горожане ополоумели от страха. Припоминались жестокие дела, которые пираты творили в захваченных городах, и купцы, которые раньше пожимали плечами, теперь бледнели от этих воспоминаний. Трудно было в это поверить, но приходилось — ведь пираты уже были на пути к реке Шагрэ и они не скрывали своего намерения — захватить и разграбить Чашу золота. В конце концов, уступив настояниям горожан, дон Хуан с неохотой покинул церковь: срок достаточный, чтобы отдать приказ пятистам солдатам об устройстве засады на дороге через перешеек. Какой-то молодой офицер молил об аудиенции.
— Ну, юноша, — начал губернатор, — чего же вы хотите?
— Если бы у нас были быки, сеньор, побольше диких быков! — кричал в волнении офицер.
— Должны быть! Ловите быков по всей стране! Пошлите людей, и пусть они пригонят тысячу быков. Но что нам с ними делать?
— Мы выпустим их на врага, сеньор.
— Великолепный план! Бы просто гений! Ах, мой дорогой друг, тысячу быков? Тысячу? Да что я говорю! Распорядитесь пригнать десять тысяч самых диких быков.
(Окончание следует)
Сокращенный перевод Н. ЯВНО и Н. ЛОБАЧЕВА
И ЭТО XX ВЕК!
КРОВАВАЯ ТРАДИЦИЯ
Столетние дубы в окрестностях Гейдельберга вновь становятся свидетелями кровавых поединков между членами студенческих корпораций. «Железный канцлер» Бисмарк мог бы одобрительно кивать из гроба — этому апостолу немецкого юнкерства, разумеется, должно понравиться возрождение «старой доброй традиции», которая поддерживает в дуэлянтах «прусский дух», любовь к военным авантюрам, твердолобое желание огнем и мечом подчинить себе мир.
В ФРГ дуэли официально запрещены, но «шрамовые доблести» в большом почете. Если раньше студентов со свежими шрамами не допускали к экзаменам или к очередной сессии, то теперь покровители дуэлей даже обещают устроить зарекомендовавших себя «бойцов» на хорошую работу. «Германии, — кричат они, — нужны люди, которые для разрешения споров готовы применить оружие».
О ВРЕМЕНИ И КАЛЕНДАРЕ
В. ЛЕВИН
Рисунки Г. КОВАНОВА
Смертные видели определенный порядок явлений, 
В небе бывающих, и времен года чреду круговую, 
Но не могли объяснить, отчего это все происходит... 
О! Род несчастный людей, приписавший такие явленья 
Воле богов и прибавивший к этому гнев их ужасный! 
Сколько стенаний ты сам приготовил себе, сколько муки 
Нам причинил, сколько слез ты доставишь наследникам нашим!.. 
Древнеримский философ-поэт Тит Лукреций Кар говорил не зря...

НЕБЕСНЫЕ ДРОБИ И ЗЕМНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
Первые календари родились тогда, когда небо считалось твердой субстанцией, а Земля — плоской, прочно укрепленной в центре вселенной на китах, слонах, черепахах и тому подобных надежных животных; когда считалось, что боги Луны, Солнца, планет через определенные промежутки времени отпускают людям необходимые для жизни разливы рек, дожди и т. п.
В точном предугадывании сроков природных циклов нуждались в первую очередь земледельцы: календари всегда рождались как жизненная необходимость. С другой стороны, календари, отражая, как считалось, «расписание» божественных волеизъявлений, оказывались во многом в руках жрецов и опутывались тысячами суеверий и предрассудков.
Шло время, и разум людской все более и более проникал в тайны природы, открывая истинные законы движения звезд, Земли и Солнца. На этом пути многих передовых мыслителей ждали казни, костры и муки инквизиции. И эта борьба человеческого разума с религией так или иначе отражалась и на судьбах календарей.
Но, кроме мировоззренческой, социальной, есть у тысячелетней проблемы календаря и, так сказать, «техническая» сторона.
Все дело в бесконечных дробях...
Все мы знаем, что год — это время, за которое Земля делает полный оборот по своей орбите вокруг Солнца, и что в году, как мы считаем, 365, иногда 366 суток. Но небесная механика не любит простых чисел. На самом деле время полного оборота Земли вокруг Солнца равно не 365 и не 366 суткам, а 365,242195...
Да и Луна, отсчитывая своими фазами наши месяцы, «работает» по своему календарю: лунный месяц имеет не 29 и не 30 дней, а 29,53058... суток.
Вот эти-то и связанные с ними другие бесконечные небесные дроби и доставляли людям издавна бесконечные земные хлопоты и огорчения.

НА СЛУЖБЕ ЛЮДЕЙ И БОГОВ
Египетские земледельцы заметили, что приблизительно в дни долгожданного разлива Нила на утреннем небосклоне загорается яркая звезда — Сотис, или, как мы ее называем теперь, Сириус. А появление Сотис совпадало с днем летнего солнцестояния. Египетские мудрецы, достигшие изумительной для тех времен точности в наблюдениях, высчитали, что от одного летнего солнцестояния до другого, то есть между двумя разливами Нила, проходит 365,25 суток. Но в календарном египетском году было ровно 365 дней: официальный календарь каждый год «обворовывал» египтян на 6 часов. Составители календаря пошли на это умышленно, потому что их календарь служил не только людям, но и богам.
365 дней календарного года были разделены на 12 месяцев, по 30 дней. В конце каждого года добавлялись пять праздничных дней, и каждый из них был посвящен определенному богу. Вот эти боги и сбивали все астрономические расчеты.
За четыре солнечных года неучтенная четверть суток вырастала почти до суток, отдаляя день разлива Нила, восхода Сотис и летнего солнцестояния. С годами число неучтенных суток росло, и наступал такой момент, когда их набиралось 365, когда календарь обгонял время на целый год.
Вместе с началом года блуждали по времени и праздники в честь тех или иных богов, обходя постепенно все дни года. По мнению жрецов, каждому из богов было лестно, что в конце концов любой день года бывал посвящен ему. И всякие попытки исправить календарь, остановить его «блуждание» наталкивались на непримиримую фанатичность священнослужителей. В первом тысячелетии до нашей эры египетские жрецы даже ввели в ритуал коронации клятву, в которой цари обязывались не делать ни одного нарушения в календаре, не вставлять ни одного дня и считать в году ровно 365 дней.
Попытка календарной реформы все же была. Царь Эвергет ввел високосный год — и египетский календарь был «остановлен». Но требования жрецов оказались сильнее здравого смысла. Исправленный календарь умер вместе с Эвергетом. Гражданский год продолжал упрямо блуждать по времени.

ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ В БОРЬБЕ С ДРОБЯМИ...
С точки зрения всех христианских догматов прославленный Юлий Цезарь был закоренелым язычником. И тем не менее именно ему принадлежит заслуга создания календаря, по которому и ныне живет православная церковь.
С календарем римляне начали воевать буквально с основания Рима. Легендарный Ромул считал, что в году 304 дня, разделенные на 10 месяцев. Со временем этот мифический календарь сменился более точным, который все же оставался короче солнечного более чем на 10 суток. А так как все религиозные увеселения римляне приурочивали к определенным этапам сельскохозяйственных работ — жатве, сбору винограда и т. д., то получилась неимоверная путаница: праздники, зафиксированные в календаре, наступали раньше празднуемого события.
Для устранения этих расхождений римские жрецы-понтифики решили в каждый второй год вставлять лишний месяц — марцедоний. Но жрецы не хотели связываться с богами, повесившими в небе согласно легенде двенадцать зодиакальных созвездий, дабы жители Земли не забывали, что в году может быть только 12 месяцев. И поэтому марцедоний понтифики вставляли раз в два года между ...23 и 24 февраля. Получалось, что, с одной стороны, месяц вроде бы и был, а с другой — как будто и не был.
В конечном счете календарный год оказался в среднем на сутки длиннее истинного!
Кроме астрономической безграмотности, ибо астрономия как наука была в Риме не в чести, этот календарь отличался изощренной сложностью и нарочитой неточностью. Отважные, но суеверные римляне боялись черных чисел, и поэтому их календарь состоял из четырех месяцев по 31 дню, семи — по 29 и лишь один месяц, посвященный памяти умерших, февраль, имел 28 дней. Не может же, в самом деле, и месяц мертвых иметь счастливое число дней!
Конечно, разобраться в таком запутанном календаре простым смертным было не под силу, и бесконтрольные блюстители календаря самовольно решали, когда и какие делать вставки, какой месяц и какой праздник когда объявлять, и т. д.
Для чего же нужна была жрецам такая путаница? Хотя бы для того, чтобы самим устанавливать сроки уплаты всевозможных налогов, окончания года — ведь удлиняя время властвования какого-нибудь выборного высокопоставленного лица, жрецы не оставались без обильных благодарственных подношений от него, и если кто-то им не угодил, то время его власти и сократить недолго.
«Римские полководцы побеждали всегда, но никогда не знали, в какой день это случается», — говорил Вольтер. Победительный Юлий Цезарь с этим мириться не мог.
Стремясь к централизации огромного Римского государства, Цезарь решил создать единый и четкий календарь. Диктатора мало смущали мифологические традиции — он хотел ввести календарь, в котором не смогли бы хозяйничать в своих интересах понтифики. Не надеясь на местных звездочетов, Цезарь обратился за помощью к египетской астрономии.
Великий александрийский астроном Созиген, призванный властителем Рима на «службу времени», принял за годичный цикл период в 365 дней и шесть часов. Чтобы эти шесть часов не сказались на времени начала года, решено было их «накапливать» до тех пор, пока они не вырастут до суток, то есть каждый четвертый год удлинять на 24 часа. Так високосный год получил окончательную прописку в календаре, действительную и по настоящее время. Продолжительность месяцев колебалась от 30 до 31 дня: Созиген убедил Цезаря, что несчастливое четное число бессильно перед его бесстрашием и мудростью. А февраль теперь имел счастливое число дней — 29. Но все-таки он по-прежнему оставался Короче всех остальных месяцев — даже Цезарь не рискнул ослушаться до конца воли умерших. И, удлиняя високосный год, Созиген лишний день был вынужден втискивать, по аналогии с марцедонием, между 23 и 24 февраля.
Счет по новому календарю начался с первого января 45 года до нашей эры. Календарь в честь Юлия Цезаря был назван юлианским. Для понтификов наступили черные дни.
Но вскоре Цезарь был убит, и обрадованные жрецы вновь запутали все дело. Вместо того чтобы прибавлять високосный день к каждому четвертому году, они или по незнанию, а скорее всего для того, чтобы возродить столь любезную их сердцу неразбериху, удлиняли каждый третий год. Преемник Цезаря император Август вновь исправил календарь. За это римский сенат постановил присвоить имя Августа восьмому месяцу, увеличив его с 30 до 31 дня. А день этот был взят из многострадального февраля. Этот-то календарь, созданный язычниками на основе своих, языческих, верований и сохранивший все языческие названия, и был со временем освящен христианской церковью.

РАСПАЛАСЬ СВЯЗЬ ВРЕМЕН
Во все времена существовал великий праздник весны — праздник обновления природы, возрождения жизни. Христианская религия, признав его, освятив и узаконив, связала его с мифом «воскрешения» Христа. Так родилась пасха.
День пасхи определялся по лунным циклам. Расчет лунных путей и сейчас довольно сложная задача, а для тех времен была и вовсе трудноразрешимой. Пасхальный день определялся произвольно и путано. Ясно было одно: этот праздник должен свершаться где-то около дня весеннего равноденствия. И поэтому разные общины справляли пасху в разные дни, и, что самое «ужасное», иногда одновременно с иноверцами, имеющими аналогичные торжества.
И вот дабы более не «осквернялся» этот день, отцы христианской церкви, съехавшиеся в 325 году в Никею на вселенский собор, назначили день пасхи на первое воскресенье после весеннего полнолуния, то есть приурочили его к весеннему равноденствию, которое в дни собора было 21 марта.
Таким образом, постановлением Никейского собора день равноденствия был «навсегда» связан с 21 марта по юлианскому календарю.
Но безжалостные бесконечные дроби и на сей раз не пощадили священнослужителей: ведь юлианский год несколько больше солнечного, и 21 марта уходило вперед, все более и более удаляясь от весеннего равноденствия. Связь времен, которую с таким усердием налаживали священники, трещала по всем швам.
Для спасения дня пасхи была организована целая «наука» — пасхалия, предназначенная специально для того, чтобы при помощи особых таблиц и формул предсказать, когда же в том или ином году следует праздновать день «вознесения» Христа. Собственно науки в пасхалиях было немного — в основе лежал схоластический канон, составленный в III веке, лишь отчасти опирающийся на астрономические знания прошлого.
В конце концов пасхалисты запутались в своих пасхалиях. Церковники сбились с ног, виня ни в чем не повинный календарь, который продолжал добросовестно, в меру отпущенной ему точности, служить людям.
Прошло двенадцать веков, и весеннее равноденствие отстало от 21 марта на десять дней. Церковь требовала возвращения дня равноденствия на подобающее число.
Итальянский врач Луиджи Лилио предложил простую реформу. Вслед за 4 октября 1582 года считать 15 октября. А в дальнейшем поступать так. Коль скоро юлианский год опережает солнце примерно на трое суток за 400 лет, надо просто-напросто выкидывать эти сутки из счета дней. И проще всего это сделать, если считать в действующем юлианском календаре годы 1700, 1800, 1900, 2100 и т. д. простыми, а не високосными.
Римский папа Григорий XIII одобрил этот проект, и в 1582 году новый календарь, названный григорианским, вступил в действие.
Безусловно, он оказался намного точнее юлианского и нужнее людям: ошибка на сутки здесь набегает уже не за 128 лет, а приблизительно за 3300. Можно сказать, что с бесконечными дробями на этот раз практически разделались.
Правда, обретенная точность усложнила человеку его взаимоотношения со временем: нарушилось равномерное чередование високосных лет, и историкам и астрономам стало труднее отыскивать какое-нибудь земное или небесное событие, затерянное в веках.
ОТ ЛИЛИО ДО НАШИХ ДНЕЙ
Григорианский календарь долгое время не признавали многие страны, а ученые указывали на его несовершенство. Но он нес имя Ватикана, и католическая Европа вынуждена была принять его.
Попытки отдельных ученых дать людям другой календарь оказывались бессильными перед властью церковных догм.
Французская революция XVIII века расправилась с королевской и церковной властью в стране и смела все, что мешало установлению революционных порядков. Был установлен и новый календарь.
В новом календаре год был разделен на 12 месяцев, по 30 дней. Были уничтожены старые названия месяцев и заменены новыми, отражающими явления природы и этапы сельскохозяйственной жизни. В конце простого года добавлялись пять праздничных дней, високосного — шесть. Високосный год определялся на основании астрономических наблюдений. Этот календарь продержался в стране более 13 лет и был отменен в период наполеоновской империи.
Календарь, предложенный Лилио, широко известный как «новый стиль», постепенно завоевывал всю Западную Европу.
А православная церковь упорно держалась за старый, юлианский календарь. Неважно, что широкое общение с западными странами и развитие наук требовали согласованного с другими цивилизованными народами счисления времени. Неважно, что неторопливый юлианский календарь безнадежно отстал от времени. «Ревнители благочестия» и слышать не хотели ни о каких реформах.
...В 1830 году Петербургская академия наук выступила с предложением о введении в России нового календаря/Министр просвещения начертал: «Выгоды от перемены календаря весьма маловажны, почти ничтожны, а затруднения и неудобства неизбежны и велики».
...В 1899 году при Русском астрономическом обществе была создана комиссия по реформе календаря. Но ее доводы разбились о резолюцию всесильного обер-прокурора святейшего синода: «Считать введение нового стиля несвоевременным». ...В 1905 году Академия наук вновь вернулась к вопросу о реформе календаря. Но к чему могли привести заседания, если влиятельнейшие члены комиссии заявляли: «Введение нового стиля в теперешнее смутное время может дать новый повод к волнениям в народе». И лишь Великая Октябрьская социалистическая революция позволила ввести в России новый стиль. 25 января 1918 года В. И. Ленин подписал декрет о реформе календаря для «единения со всеми культурными странами мира».
Развитие хозяйства молодой Советской республики, международные связи требовали календаря, единого со всеми европейскими странами.

ВСЕМИРНЫЙ КАЛЕНДАРЬ
Можно сказать, что с введением нового стиля бесконечные дроби наконец-то перестали портить кровь человечеству. С лишними сутками, которые набегут при принятой системе через 3300 лет, как-нибудь тогда же и разберутся. А сейчас, как считают многие, необходимо навести больший порядок внутри календаря.
Для этого требуется прежде всего установить разумную длину месяца. Высказываются соображения, что совершенно не обязательно, чтобы все месяцы имели одинаковое число дней — важно, чтобы год делился на равные периоды, чтобы в этих периодах было равное число месяцев, чтобы в месяце было равное число недель или каких-либо других циклов. И чтобы каждый год начинался с одного и того же дня.
Подлинно научная организация труда и планирование сталкиваются с несовершенством григорианского календаря: разнобоем в длинах месяцев, кварталов и числах рабочих дней в году.
Проекты такого Всемирного календаря есть. Вот один из них. Первый месяц каждого квартала содержит 31 день, остальные два — по 30 дней. Всего в квартале 91 день, или 13 недель. При этом каждый из 12 месяцев имеет 26 рабочих дней плюс воскресенья. Поэтому календарный год состоит из четного числа дней (364), недель (52) и месяцев (12). Для согласования календарного года с солнечным вводится в конце года дополнительный день. В високосный год — еще один день между 30 июня и 1 июля. Оба эти дополнительных дня не имеют чисел, не входят ни в один день недели.
Есть и другие проекты, авторы которых стремятся максимально облегчить взаимоотношения экономики и планирования со временем, придать четкость современному календарю.
Но тут на сцену вновь выходит церковь. Во всех предложенных проектах Всемирного календаря для согласования гражданского года с солнечным вводятся дни, не входящие ни в один месяц, ни в одну неделю. А раз из календарного счета выпадает один, а тем более два дня, то, как считают церковники, «светлое Христово воскресенье» будет то вторником, то средой и т. д. И пока ни один из проектов не удовлетворяет церковь.
И каков он будет — покажет время.


ВСЕМ СТАНЦИЯМ В КРКОНОШЕ!
МИЛОШ ВРВА
Над белой равниной поземка. В мутном полумраке чуть виден небольшой домик — метеостанция. Человек в заснеженной одежде освещает фонариком аппаратуру, записывает в отсыревший блокнот показания приборов. Полярная ночь? Антарктида? Арктика?..
Чехословакия! Предрассветный час зимнего дня в горах Крконоше. Метеоролог обходит свои владения. Ни буран, ни ветер не мешают привычному ходу работы: температура, влажность и давление воздуха, смена ленты в гелиографе, наладка самопишущего вычислителя осадков, определение толщины слоя выпавшего за ночь снега, очередная запись направления ветра...
Утром в семь, днем в два, вечером в девять часов — каждый день. Сегодня в горах неспокойно. Стрелка анемометра прыгает по шкале. Карманный фонарь освещает циферблат. 20 метров, 23 метра и — вдруг! — 28 метров в секунду. Это означает: скорость ветра 101 километр в час...
...Шпиндлерув-Млин только просыпается. Половина восьмого. Едва светятся окна отелей и домов отдыха. А в это время над снежными склонами гор короткие радиоволны несут слова, которые за несколько минут изменят программу дня сотен и тысяч людей.
«Всем станциям горноспасательной службы... Центральное отделение горноспасательной службы передает всем станциям в Крконоше... Запрещается выход в горы, запрещается покидать туристские базы. Ветер северо-западный. Ударная скорость свыше 100 километров в час».
Самые нетерпеливые лыжники уже окружили фуникулер. Лыжи на плечах, на головах капюшоны, на глазах очки. На этот раз слепит метель, а не солнце.
Но что это? Фуникулер останавливается?!
«...Слушайте специальное сообщение горноспасательной службы, — звучит в утренней тишине голос из репродуктора. — Из-за сильной метели и ветра горноспасательная служба запрещает подъем в горы и выход из горных хижин...»
В туристских горных хижинах звонят телефоны. Ворчливые голоса — кто это мешает завтракать! — тут же становятся серьезными: «Да, да, сейчас сделаем!» — у входа появляются таблички с приказом горноспасательной службы «Выход в горы запрещен!» Остается только ждать. Метель не утихает. К вечеру возрастают нетерпение и тревога. Так и кажется, что кто-то уже сбился с пути и бродит там, за окном, среди кружащихся белых хлопьев. Темнеет. Начались бесконечные рассказы о метелях в горах, лавинах, людях, попадавших в опасность...
...Снова телефонный звонок. Отрывки короткого разговора:
— Нет, за весь день никто не появлялся. Как зовут? Как он одет? Нет, такой не записан в книгу прибывших...
Имя пропавшего повторяют во всех горных базах, оно несется по проводам. Людей сплотила одна забота: как помочь человеку, затерявшемуся где-то в сумраке снежной равнины...
Если бы так не выла метель! Она глушит вой сирены из Шпиндлерува-Млина... Если бы не падал так густо снег! Он гасит световые сигналы ракет над Печем... Горноспасательная служба созвала по тревоге своих работников. Впереди тревожная ночь поисков!
...Человек попал в беду. Он сражается не только со снежным вихрем, но и с самим собой. Сил остается мало. Метель ни на мгновение не выпускает его из своих когтей. Все тяжелее скользят лыжи по глубокому снегу. Ощущение времени исчезло. Кажется, темнеет? Если бы какая-нибудь веха на пути или стена заснеженных елей. Спрятаться, укрыться от ветра только на одну минуту. Нет, сдаваться нельзя. Вперед, только вперед!
Резкий толчок. Человек не устоял и падает лицом вперед, в снег. Что это? Встать невозможно. Метель гонит его перед собой. Куда? Со склона или по равнине? Ничего не видно. Нет точки опоры. Как трудно вздохнуть! По лицу стекаю1 ручьи талого снега и пота. Что это светится во мраке? Минутами кажется: свет становится ярче, яснее. Где свет? Справа? Слева? Порыв ветра, и снова падение. Надо встать... Широко раскрытый рот ловит воздух. Дрожь пробегает по телу.
И вдруг — далекие приглушенные голоса... Люди!
Перевод с чешского
А. ЗВЕРЕВОЙ

КОЛУМБЫ ЗЕМЛИ НАШЕЙ
Разговор в Кают-компании сегодня ведут французский врач-мореплаватель АЛЕН БОМБАР и чешский журналист, путешественник по призванию ИРЖИ ТАБОРСКИ.
СЛОВО КАПИТАНУ «ЕРЕТИКА»
Море было спокойно. Красный диск солнца скатывался к самому горизонту.
В центре группы французских туристов, собравшихся на веранде сочинского санатория «Интурист», я увидел подвижного мужчину лет сорока с черными усами и округлой бородкой. Он говорил о море, о беспредельных водных просторах, о своем путешествии от горизонта до горизонта, между которыми были только волны.
Ален Бомбар, доктор-путешественник, переплывший Атлантику на резиновой надувной лодке с гордым названием «Еретик», автор книги «За бортом по своей воле», впервые приехал в Советский Союз, хотя мечтал об этом давно.
Бомбар приятно удивлен тем, что в нашей стране многие знают его книгу. Он улыбается:
— Одна маленькая девочка из Смоленска, с которой я переписываюсь, даже спрашивала меня, какая глубина там, где я плыл. Я ответил: «Три-четыре тысячи метров». Тогда она воскликнула: «Как мне страшно, господин Бомбар!»
Бомбар задумался...
— Однажды в поезде я встретил моряка. «Господин Бомбар, — обратился он ко мне, — я читал вашу книгу «За бортом по своей воле» и не верю в то, о чем вы пишете».
Что я мог ответить ему? Ведь он был в поезде, а не в море на положении потерпевшего кораблекрушение... Но я твердо верю: очутись в беде на море, этот человек поневоле повторит все, что делал я. Если человек способен в тяжелую минуту оставаться в здравом уме, он может спасти не только себя, но и всех, кто вместе с ним попал в беду.
Некоторые оценивают мой опыт как подвиг. Но какой же это подвиг? — улыбается Бомбар. — Просто работа. Подвиг — это когда человек делает то, чего не может сделать каждый. Я же проделал то, что под силу каждому, если это вызывается необходимостью.
— А вторично Вы не собираетесь в подобное плавание?
— Разумеется, нет, — от души рассмеялся Бомбар. — Да и другим не советую. Иное дело, если кто-либо окажется в беде.
— Но неужели Вы хотите прервать «дружбу» с водой?
— Отнюдь. Одна из проблем, над которой я сейчас работаю, — это проблема борьбы против загрязнения вод. Ведь вода — это международный капитал, и ради наживы, ради обогащения никто не имеет права загрязнять ее. Если человек против моря, то и море будет против него...
Книги, которые я написал после своей «За бортом...», — сугубо научные: «Технический отчет о спасении жизни на море» и «Загрязнение вод». Скоро выйдет еще одна — «Против ветров, приливов и отливов», подводящая итоги плавания на «Еретике». С 1959 года я работаю над книгой, которая будет называться примерно так: «Вред, приносимый загрязнением вод радиоактивными и различными промышленными отходами».
На исследования в этой области правительство не выделяет мне никаких средств. Но даже когда у меня оказываются небольшие деньги, люди, заинтересованные в загрязнении вод, мне всячески мешают. В этой работе я иногда себя чувствую в большем одиночестве, чем на «Еретике»...
Неожиданно приглушенный голос Бомбара оборвался. Стало тихо. С моря подул влажный ветер. Узкая полоска света отсекала море от неба. Еще мгновение — и вечный друг мореплавателей — Солнце — скроется в волнах...
— Одиночество... — вновь заговорил Бомбар. — Знаете, когда ты один на один со стихией, когда человечество по ту сторону горизонта, как никогда, привязываешься к мелочам, которые разделяют твою судьбу.
Со мной во время плавания произошел любопытный случай. Однажды надувная подушечка, которую я взял, чтобы удобнее было сидеть, вывалилась за борт. Я обнаружил это, когда она была уже в нескольких сотнях метров от лодки. Опустил парус, бросил в воду водяной парашютик — он служил своеобразным якорем и должен был замедлить движение лодки — и поплыл за подушечкой. Но когда я достиг ее и повернул обратно, то заметил, что лодка, подгоняемая ветром, стремительно уходит от меня. Я плыл за лодкой три часа. И когда мои силы уже были на исходе, лодка вдруг замедлила бег. Оказалось, что парашютик, выброшенный за борт, сразу не сработал. Теперь же каким-то чудом его стропы распутались, и это спасло мне жизнь...
— Каковы Ваши ближайшие планы?
— Собираюсь провести некоторые работы по изучению болезней, связанных с морем. Меня сейчас очень интересуют профессиональные болезни моряков — ревматизм, сердечно-сосудистые заболевания, морская болезнь. В вашей стране врачи ведут большие работы по борьбе с ними.
И еще одно наблюдение, которое уже не имеет прямого отношения к нашей беседе. Но не сказать о детях в СССР я просто не могу. Я видел их в Москве, видел в Мацесте. Дети у вас действительно господствующий класс. Я поражен всем, что делается в вашей стране для детей, заботой о них...
— Не хочу Вас больше задерживать, господин Бомбар. Скажите что-нибудь на прощание читателям нашего журнала.
Ален Бомбар берет у меня блокнот и своим четким почерком пишет:
«Желаю читателям «Вокруг света» счастливых путешествий, полезных для знакомства между людьми, понимания, мира.
Благодарю за их дружбу и братское расположение».
Беседу с А. БОМБАРОМ записал
Д. КУЗНЕЦОВ,
наш специальный корреспондент

Попутного ветра!
Советские читатели хорошо знакомы с книгой Рольфа Бломберга «В поисках анаконды». В 1-м и 2-м номерах «Вокруг света» за 1965 год публикуются главы из его новой книги «Люди джунглей». Имел успех на наших экранах и фильм этого известного путешественника. Осенью 1964 года Бломберг начал работать еще над одним фильмом — о кладе Вальверде, который он сам искал в недалеком прошлом (вспомните главы из книги «В поисках анаконды»). Путешественник, живущий сейчас в Эквадоре, готовится к новой экспедиции. Цель ее пересечь Южную Америку.
Шведский ученый Эрик Лундквист в конце прошлого года совершил большую поездку по Швеции с докладами о стране, которой он посвятил многие годы своей творческой жизни, — об Индонезии.
В ближайших планах писателя-исследователя — работа над романом из индонезийской жизни.
,,Мир без солнца» — так называется новый фильм знаменитого океанолога Жака-Ива Кусто. Мы уже рассказывали (см. «Вокруг света» № 10 за 1963 год) о «Диогене» — первом подводном «доме» конструкции ученого, в котором исследователи морских глубин прожили несколько дней.
В новом подводном «доме» конструкции Кусто люди жили уже около месяца. Это была обычная жизнь: работа, отдых, беседы по вечерам. Но опять-таки вместо воздуха снаружи была вода.
Новый фильм — не только увлекательное повествование о проникновении человека в новый для него мир, мир глубин, не только картины волшебного царства морского дна, но и рассказ о психологических исследованиях поведения группы людей, оторванных от внешнего мира. Такие исследования важны и для космической медицины.

ПОД ПАРУСАМИ - ЗА МАГНИТНОЙ
СТРЕЛКОЙ
ИРЖИ ТАБОРСКИ

Недавно благодаря Колумбу и советской Академии наук я закончил самое длинное и наиболее полное приключений путешествие в своей жизни. Многих из нас тянет в далекие странствия: видно, во многих из нас течет кровь Ганзелки и Зикмунда.
В 1492 году Колумб пересекал Атлантический океан. Его штурманы заметили, что со стрелкой компаса творится что-то неладное: она почему-то перестала указывать на север и через несколько дней отклонилась на запад на полных 11 градусов. Суеверные моряки, опасаясь дьявольских козней, отказались плыть дальше. Однако хитрый Колумб свалил все на бедную Полярную звезду, которая будто бы за это время сдвинулась в небе, а ночью, когда все спали, он тайком передвигал магнитную стрелку компаса на север. Странное явление не давало покоя мореплавателю: он ежедневно наблюдал капризы стрелки, записывал показания, наносил их на карту...
Загадка Колумбовой стрелки уже в наше время явилась причиной длительного плавания советской немагнитной парусной шхуны «Заря». Ну а я, чехословацкий журналист, по приглашению Академии наук стал первым иностранным членом ее экипажа.
Руководитель экспедиции Михаил Иванов и капитан «Зари» Борис Веселов сказали мне при первой встрече: «Через четыре месяца вы превратитесь либо в магнитолога, либо в морского волка. Кто хоть раз побывал в море, тот остается с ним навсегда».
Путешествие на «Заре» отличалось от всех прежних моих странствий, как небо от земли. «Заря» бороздила просторы Атлантического океана, пытаясь разгадать тайны земного магнетизма. Чтобы заслужить титул немагнитной, эта шхуна отказалась почти от всех ухищрении нынешней техники и стала похожа на судно Колумбовой эпохи. Даже скорость, которую она развивала, не превышала 6—7 узлов. Небольшая скорость имеет свои преимущества, когда нужна точность наблюдений.
Мы плыли зигзагами, то подходя к самому берегу, то уходя далеко в море. Научная группа «Зари» прочесывала норвежское побережье и изучала своеобразное распределение магнитного поля в этой области: мировая магнитология еще мало о нем знает.
Никогда не изгладится из моей памяти Норвежское море. Великолепная погода сменилась неожиданной бурей. Синее небо затянулось свинцовыми тучами, в которых проскакивали зубчатые молнии. Семиметровые волны швыряли «Зарю», как детский мячик. В эти дни все члены молодого экипажа получили боевое крещение. Сейчас уже трудно определить, где мы научились жонглерскому искусству: при поглощении супа, чая или компота. Но факт остается фактом: человек создан для того, чтобы побеждать природу. В этом нам помогли замечательные навигационные свойства «Зари», опыт и отвага капитана и работа. На «Заре» вырос хороший, тесно спаянный коллектив. Руководитель экспедиции и капитан на заключительном заседании могли с полным правом заявить: «На всем протяжении долгого плавания вы работали действительно образцово. Мы считаем экспедицию этого года одной из самых успешных в истории «Зари». Мы были бы рады, если бы молодые члены команды остались верными «Заре» и в дальнейших плаваниях. С таким коллективом людей было приятно жить и вести корабль по морям и океанам».
Что касается меня, скажу честно — ни морского волка, ни магнитолога из меня не вышло. Но я никогда не забуду свист ветра в парусах, и прозрачную гладь моря, и кипень волн. После четырехмесячного плавания прямо с трапа «Зари» я поспешил к читателям «Вокруг света», чтобы сказать — путешествия делают человека счастливым, ибо обогащают его огромностью и разнообразием знаний и впечатлений.
Перевод с чешского 3. БОБЫРЬ

Маршруты В. Н. Кунина — советского исследователя пустынь — опоясывают чуть ли не весь земной шар. Неутомимый путешественник работал в Средней и Центральной Азии, в Южной Америке и Австралии. «Знаю Каракумы, пожалуй, лучше, чем Москву», — шутит Владимир Николаевич.
Недавно член-корреспондент Академии наук Туркменской ССР, профессор В. Н. Кунин вернулся из Индии, где принимал участие в симпозиуме по проблемам засушливой зоны и присутствовал на официальном открытии научно-исследовательского института Индии, который будет заниматься изучением засушливой зоны.
Несколько лет назад к флотилии советских океанографических судов прибавилось еще одно — первая в мире подводная исследовательская лодка «Северянка». Возглавлял экспедицию на «Северянке» молодой ученый, специалист по подводным исследованиям Владимир Георгиевич Ажажа.
В, Г, Ажажа, гидронавт-аквалангист, вел исследования и в холодных водах Кольского залива и в Японском море, у наших дальневосточных берегов.
Сейчас подводный путешественник с нетерпением ждет начала нового сезона.
— А «Северянка», — говорит В. Г. Ажажа,— готовится к своему восьмому научному походу. Наша субмарина уже не первой молодости. Но какие бы совершенные корабли ни пришли ей на смену, мы, гидронавты, будем всегда помнить нашу первую помощницу — «Северянку»...

На следующей встрече в Кают-компании вы услышите рассказ советского журналиста Н. Хохлова, побывавшего недавно в африканском селении Уджиджи, там, где когда-то встретились Д. Ливингстон и Г. Стэнли, и маленькую повесть о необычной судьбе молодого этнографа из племени гуайяки — Мари Виллар.

С этюдником по свету
Большую часть жизни русский художник Василий Васильевич Верещагин провел в странствиях по свету. Объездил Индию и Среднюю Азию, был на Дальнем Востоке и на Кубе, подымался на Гималаи и к соленым озерам Тибета.
Немало приключений выпало на долю художника-путешественника.
Во время странствий по Сиккиму Верещагин чуть не погиб в снегах суровых гор. Но и тогда, когда положение казалось уже почти безнадежным и спасения ждать было неоткуда, художник не впал в отчаяние.
«Мороз к утру все усиливался, — вспоминает жена и верная спутница Верещагина, — и я дивилась, как мог муж мой в таком бедственном положении еще рассуждать о тонах и красках двигавшихся над нами облаков. — «Другой раз, — говорил он, — надобно прийти сюда со свежими силами и сделать этюды всех этих эффектов — их увидишь только на этих высотах».
На следующий день, оставив жену у костра, Верещагин, обмороженный и полуослепший от снежиой болезни, добрался все-таки до ближайшего селения и привел на помощь людей.
В этом же путешествии художника ждало еще одно приключение. Верещагины остановились в буддийском монастыре. Монастырь стоял на берегу горной речки, а на другой стороне ее начинался лес. Там прыгало по ветвям невероятное количество обезьян, и они кричали так, что не давали Верещагину работать. Василий Васильевич решил попугать их. Взял ружье и переправился через реку. Однако эффект выстрела был обратным. Услышав его, стаи обезьян бросились со всех сторон на художника, и он еле-еле сумел спастись от них.
За гималайским путешествием последовали новые — Муза дальних странствий вела художника по свету. Верещагин, художник-пейзажист и баталист, погиб в Порт-Артуре на броненосце «Петропавловск», до последней минуты не выпуская карандаша из рук.

Путешествие, сократившее королевство
В XVII веке по приказанию Людовика XIV французские географы и физики предприняли путешествие по своей стране, чтобы составить ее новую, более точную карту. Впервые с помощью астрономических наблюдений Кассини и де Лаир определили широту и долготу основных городов Франции, очертания французских берегов Средиземного моря и Атлантического океана.
Результаты их работы огорчили короля: на новой карте Франция оказалась значительно меньшей, чем считалось раньше. Выслушав доклад ученых, Людовик сказал им, вздохнув: «Я с сожалением вижу, господа, что ваше путешествие стоило мне доброй части моего королевства».

ЧАСОВЫЕ ЖИЗНИ
СТИХИЯ ПРОВЕРЯЕТ СОЛДАТА
Это зимнее утро для младшего сержанта Виктора Сте-паненко — командира подразделения — началось обычно. Солдаты выводили аэростат на поле, работали споро, без суеты и разговоров. Виктор осмотрел оболочку, присоединил тросы, гондолу. Через несколько минут с аэростата будут совершать тренировочные прыжки десантники. До подъема осталось совсем мало времени.
— Аэростат к подъему готов,— доложил аэронавт командиру.
Четверо солдат заняли места. Привычным движением аэронавт зацепил карабины парашютов. Серебристый аэростат, словно живой, нетерпеливо покачивался, рвался вверх. Еще секунда — и над площадкой прозвучала команда: «От гондолы!»
Включилась лебедка, аэростат на тросе медленно поднялся в зимнее небо. Из гондолы уже стали видны домики деревни, скрытой за холмом, четкая нить шоссе, которая рассекала снежное поле и лес... Все на земле уменьшалось, делалось игрушечным. Аэростат набирал высоту. И вот он остановился. Виктор заботливо поправил ранцы парашютов.
— Не торопитесь. Все будет нормально. Приготовиться к прыжку!..
...И тут случилось непредвиденное: все, кто находился в гондоле, почувствовали сильный толчок. Аэростат резко взмыл вверх.

ФОТО. «Прыжок на заре».
Фото В. ГАТЧИКОВА

С земли видели, как от оболочки отделилась тонкая нить.
— Порвался трос! — испуганно крикнул кто-то.
Аэростат ушел в свободный полет. Люди на земле сразу поняли, какая опасность нависла над теми, кто сейчас находился в гондоле, — аэростат не имел приспособлений для высотных полетов. Теперь все зависело от умелых действий пилота-аэронавта.
О случившемся тотчас доложили командиру части.
— Кто в гондоле? — спросил он у дежурного.
— Младший сержант Степаненко.
Дежурный назвал фамилии и всех остальных, находившихся в гондоле аэростата.
— Организуйте наблюдение за аэростатом.
Люди в гондоле вели себя спокойно. Они и не подозревали о той опасности, которая нависла над ними. «Только бы не испугались, не запаниковали!» — подумал Виктор.
Аэростат относило ветром. Он поднимался все выше и выше. Вот уже стало трудно дышать.
— Приготовиться! — скомандовал Степаненко.
На порожек гондолы встали солдаты. Виктор легонько подтолкнул первого.
— Ну, ну, смелее... Пошел!
Один за другим десантники оставили гондолу.
Провожая каждого долгим взглядом, младший сержант видел, как, наполнившись воздухом, ромашками вспыхивали парашюты.
Теперь Виктор остался в гондоле один. Он почувствовал, какого огромного физического напряжения стоили ему эти минуты. Усталость навалилась на плечи. В изнеможении Степаненко прислонился к стенке. «Раскис», — зло подумал он о себе.
Усилием воли Виктор заставил себя выбрать чехлы куполов. Привычное движение несколько успокоило его. Он стал на порожек гондолы. «Спокойно, спокойно! Прыгнуть успею, а вот как быть с аэростатом?» Инструкция в этих случаях предписывает оставлять гондолу. «Но зачем губить аэростат, не попытавшись спасти его? Да, но, если дернуть за красный шнур и открыть аварийный клапан, оболочка аэростата накроет тебя в воздухе и погасит твой парашют. Ну, смелее, решайся!»
И Виктор решил спасти аэростат.
Он дернул красный шнур. Газ со свистом устремился из оболочки. Аэростат обмяк, завис на высоте. И только тогда Степаненко, резко оттолкнувшись, прыгнул навстречу земле.
Семь секунд он нe выдергивал кольца. Земля стремительно приближалась. Запорошенные снегом вершины елей казались рядом. Он дернул кольцо. С шелестом вырвался из ранца купол и наполнился воздухом.
Опустился он благополучно. Не теряя времени, Виктор пошел разыскивать аэростат.
...Вскоре после этого случая Степаненко снова «повезло». Десантники прыгали с аэростата. Погода была неважной. Снежные заряды то и дело налетали на аэростат, мотали его из стороны в сторону, но прыжки не прекращались. Аэронавт совершил уже несколько подъемов. Во время очередного подъема, когда аэростат поднялся на высоту, в оболочку ударил грозовой разряд. Загорелся вырвавшийся из оболочки газ.
Виктор быстро подтянул аэростат к земле и еще раз спас людей и технику.
Аэронавт был награжден медалью «За отвагу». Центральный Комитет ВЛКСМ занес его фамилию в Книгу почета.
В. КИСЕЛЕВ

ЧЕСТЬ, ОТВАГА, МУЖЕСТВО
Мы летели в тыл врага.
В стороне, немного ниже нас, поблескивали короткие вспышки в черных облачках дыма, они стремительно летели назад.
«Вот она, стена огня!» — мелькнуло в голове.
Я знал, что бояться истребителей во время зенитного обстрела не следует, и, оторвавшись от пулемета, схватил дрожащими руками камеру. То ли холодный металл камеры, плотно прижатый к горячему лбу, умерил страх, то ли восторжествовал профессиональный азарт оператора-хроникера — мне теперь трудно разобраться, — я вдруг обрел рабочее состояние, привычную остроту зрения. Все, кроме желания во что бы то ни стало снять, отлетело назад, как всплески разрывов.
«Только бы не отказал аппарат! Только бы не отказал!..»
Мои мысли прервал сильный звенящий удар. Я упал на дюралевый переплет, раздался свист, и я увидел несколько сквозных пробоин в обшивке самолета...
Эпизод, с которым мы познакомили читателя, — отрывок из книжки В. Микоши «С киноаппаратом в бою», недавно вышедшей в издательстве «Молодая гвардия». Эта небольшая, малоформатная книжечка — восьмая по счету в приключенческой библиотечке «Честь, отвага, мужество», выпускаемой для юношества отделом «Ровесник» этого издательства.
Уже вышли книжки: «Засада на черной тропе» Е. Рябчикова — о пограничниках; «Операция «ДАР» А. Лукина — о разведчиках-чекистах; «Трое суток рядом со смертью» В. Смирнова и Ю. Попкова — о мужестве летчиков; «Испытание огнем» Ю. Тар-ского — о подводниках, и ряд других.
В 1965 году число книг библиотечки увеличится до десяти. Выйдут повести о Рихарде Зорге, о борце французского Сопротивления Герое Советского Союза Василии Порике, о Герое Советского Союза Кирилле Орловском. Книги этой серии будут знакомить читателей с интересными приключениями наших геологов, водителей автопоездов, парашютистов, с людьми различных профессий, чьими подвигами гордится страна.

АЛАЯ ЖЕМЧУЖИНА
Передо мной книга, на обложке которой нарисован кубинский крестьянин. На его широком солдатском ремне пистолет и патронташ. Но в руке у крестьянина мачете. Сейчас он занят мирным трудом — рубкой сахарного тростника. Наверное, поэтому счастьем светится его лицо.
Мы знаем, какой дорогой ценой достались кубинцам свобода и счастье мирного труда. Мы многое знаем о Кубе.
И вот вышла в свет новая книга о Кубинской республике «Алая жемчужина Антил» В. Понизовского 1. В книге есть странички новых, по-своему увиденных событий и фактов из жизни кубинского народа.
Особенно интересен рассказ о Ленине. Ленин и Куба! Прочитав его, понимаешь, с какой любовью кубинский рабочий класс относится к нашему вождю и как неразрывно связано все, что произошло на Кубе с именем Ленина.
Это имя пришло на Кубу давно. В тот день, когда умер Ильич и над Россией звучали протяжные и траурные гудки фабрик и заводов, жители небольшого кубинского городка Регла выходили на улицы и в скорбном молчании вставали перед своими жилищами.
После митинга рабочие посадили на самой вершине холма оливковое дерево и назвали его «Деревом Ленина».
Конечно, тех, кто стоял тогда у власти, раздражала любовь рядовых кубинцев к русскому вождю. Им было не по душе, что холм, где росло «Дерево Ленина», стал излюбленным местом сходок кубинских рабочих. Во время очередной первомайской демонстрации около тысячи рабочих пришли на холм Ленина. Полиция напала на демонстрантов. Многие демонстранты погибли. Полицейские разогнали рабочих и сломали оливковое «Дерево Ленина».
Власти были довольны. Может быть, они даже наградили особо ретивых полицейских, но, несмотря ни на что, «Дерево Ленина» уже пустило глубокие корни на кубинской земле. Вскоре в порту Регла появился небольшой корабль, на борту которого красовалось имя Ленин. Бывало, какой-нибудь заезжий чиновник увидит надпись, выкатит в изумлении глаза и крикнет:
— Ленин! Переименовать!
— Ладно, — согласятся рабочие.
Но как только уедет чиновник, они возьмут кисть и еще ярче напишут дорогое имя.
С именем Ленина первые кубинские повстанцы штурмовали крепость Монкада, книги Ленина сопровождали Фиделя во время его борьбы против тирании Батисты.
А сейчас на верху холма, около города Регла, где когда-то росло знаменитое дерево, красуется белокаменное здание детского сада имени Ленина.
В. ЧИЧКОВ
1 Изд-во «Мысль»» 1964 г.

В нашей стране ежегодно рождается двести тысяч новых книг.
Но как разобраться в этих Монбланах толстых и тонких томов! Ведь интересы читателей многообразны и каждый ищет свою книгу.
Пусть же наше «вокруг-световское» книжное обозрение послужит своеобразным ориентиром для тех, кто стремится к знаниям и открытиям, кто ценит романтику поиска и созидания, кто любит приключения и фантастику, кто неутомимо любознателен.
Короткая аннотация и обстоятельный обзор новинок, страничка из рукописи, еще только готовящейся к печати, и очерк-портрет любимого писателя, рецензия на первую книгу и сообщения о планах разных издательств — все эти жанры будут служить одному: помогать читателям встретиться с теми книгами, которые станут их добрыми друзьями, увлекательными собеседниками, мудрыми учителями.

ЧЕЛОВЕК И ЕГО ДЕЛО
Группа туристов встречает в горах Армении двух незнакомцев. Возникает веселая игра в узнавание. В первом, несмотря на его экзотическую одежду, все единодушно и быстро угадывают профессора, увлекающегося альпинизмом.
Но вот другой — не человек, а загадка. Всем ясно, что он силен и смел, ловок и вынослив, любит животных, наблюдателен, умеет слушать и играть, как артист, — и все это относит за счет своей профессии.
Туристы сыплют вопросы:
— Геолог? — Нет. — Географ-путешественник? — Нет. — Моряк? — Нет. — Врач? Колхозник? Пограничник? Артист? — Опять не угадали.
Человек-загадка, Андрей Витюгин, оказывается милиционером — точнее, проводником слу-жебно-розыскной собаки. Понятен замысел автора — показать в этом экспозиционном эпизоде разносторонность качеств, необходимых работнику милиции. Но, прочитав книгу, мы убеждаемся, что замысел-то гораздо глубже и тоньше.
В обеих повестях Якова Волчека ' действует единый герой — Андрей Витюгин. Повести состоят из ряда глав-новелл, каждая со своим законченным сюжетом, со своей внутренней темой.
1 Яков Волчек. Карай. Сын Карая. Две повести. Изд-во «Детская литература», 1963 г.
В главе «Прерванный след» Андрей с помощью верного Карая разгадывает хитрую уловку преступников, ограбивших сельский магазин и направивших поиск по ложному следу. Геворк, сослуживец Андрея, горит честолюбивым желанием поскорее и поэффектнее закончить дело. Он попадается на хитрость преступников и обвиняет невиновного. У Витюгина «очевидность» улик вызывает органическую потребность разобраться в людях с которыми он столкнулся. Параллельно с поиском прерванного следа идет второй, более сложный и трудный психологический поиск — поиск правды.
Тема доверия с новой, почти трагической силой возникает и в новелле «Встреча с Эль-Ханом». И здесь Андрей Витюгин не только восстанавливает честное имя погибшего в горах ученого Эль-Хана, но и выступает беспощадным обвинителем Вадима Борисова, бросившего товарища в беде.
Нравственный поединок между Андреем и Геворком — это не соперничество двух лучших проводников служебно-розыскных собак, а спор двух характеров. Андрей Витюгин действительно смел, силен, проницателен, но это лишь необходимый минимум профессиональных качеств и навыков. Ведь за ними всегда стоит индивидуальный характер. Главное в Андрее — его человечность, желание до конца понять истинные причины поступков людей. А Геворк, с ног до головы обвешанный оружием профессиональных навыков, часто оказывается морально безоружным и потому закономерно терпит поражения.
Яков Волчек полемизирует с теми книгами о работниках милиции, в которых есть высокопарный текст, но нет нравственного подтекста, где действуют должностные лица, а не люди.
Автор владеет даром сочного бытового письма. И каждый из персонажей повести запоминается в живой, индивидуальной определенности.
Мы ничего не сказали о тех героях книги, которые дали ей название, Карай и Дикарь — служебно-розыскные собаки, питомцы и друзья Андрея Витюгина. Продолжая одну из хороших традиций русской литературы, Яков Волчек пишет о животных с большим знанием и любовью. Подростков, к которым адресованы его повести, несомненно, увлекут эпизоды нелегкой работы служебно-розыскных собак. Сложная гамма взаимоотношений (в данном случае эти слова можно употреблять без малейшей натяжки) людей и животных во многих случаях подсказывает автору сюжетные завязки, повороты, концовки. Но специфика работы проводника С.Р.Т., выписанная подробно и изобретательно, лишь помогает конкретизировать и обострить сюжет, а не является самоцелью.
Книга Якова Волчека — это книга о человеке и его деле. И мы легко можем представить себе Андрея Витюгина, предположим, геологом, или моряком, или пограничником. Потому что мундиры бывают разные, а человек должен быть цельным. Цельным в главном — в отношении к своему долгу перед людьми.
Ю. ПОПКОВ
КАМЕРА ПОД ВОДОЙ
Я охотился в море близ бакинской бухты. На кукане уже висели два берша, и в подводном гроте я обнаружил третьего. Вскоре был добыт и этот. Я вскарабкался на скалу и улегся на солнцепеке.
На поверхности штилевого моря всплеснул короткий фонтанчик из дыхательной трубки пловца. Ныряльщик всплыл и тоже забрался на скалу. Мельком взглянув на мою добычу, он осторожно поставил на камень фотоаппарат в изящном боксе из органического стекла.
Мы разговорились. Он сообщил, что поймал сегодня пять великолепных рыбин.
— Поймали глазами, — уточнил я, нежно перебирая свою вполне материальную добычу.
Прошли две недели. Мы вновь встретились, и он показал мне серию снимков, сделанных в памятный для нас день. Я долго не мог оторвать глаз от великолепных картин жизни знакомого мне участка моря. Опишу одну из них. Представьте себе крохотного крабика, который, путешествуя по дну, вдруг столкнулся с огромным усатым раком да так и застыл перед страшилищем. И тот и другой серые, в белых крапинках, куст ульвы, возле которого произошла встреча, ярко-зеленый, а рыбешки, что столпились поодаль и во все глаза глядят на происшествие, — серебристые, с красными спинками. И все пронизано светом, все сверкает, а задний план теряется в дымчатом синем сумраке...
Это была работа мастера. Какие умные глаза у него! Сколько увидел он и навсегда запечатлел, пока я гонял в гротах бершей!
С сожалением надо признать, что таких специалистов подводного фотографирования пока еще немного. Гораздо чаще встречаются любители, у которых много энтузиазма и никакого умения. Их самодельные боксы для камер, будучи погружены в воду, впитывают ее, как губка. Если же по счастливой случайности этого не происходит, барахлят рычаги управления аппаратурой и снимать все равно нельзя. Любитель делает кучу ошибок при определении расстояния до объекта съемки, при выборе нужной экспозиции и т. д.
Словом, подводным фотографам «как воздух» требуется хорошее учебное пособие, этакий добрый спутник в их странствиях по «голубому континенту».
Несомненный вклад в это нужное дело внес Александр Рогов, опытный фотограф, аквалангист, инструктор подводного спорта. С камерой в руках он погружался в Черное и Балтийское моря, спускался под лед Белого моря, чтобы заснять нерестующую сельдь, на дне Татарского пролива Японского моря исследовал останки легендарного фрегата «Паллада». Короче, автор «Фотосъемки под водой» 1 — свой человек в царстве Нептуна.
Значительная часть книги посвящена специальным вопросам подводного фотографирования. Подробно рассказывается о законах ослабления, рассеивания и поглощения света водой, об организации искусственного освещения при съемках в водной среде. Читателю дается квалифицированная консультация по выбору нужной камеры и объектива. Подробно описаны боксы для фотоаппаратов различных типов.
Интересны так называемые просветляющие приставки к подводному фотоаппарату, применение которых позволяет делать снимки даже в том случае, когда вода настолько загрязнена, что видимость практически отсутствует.
О содержании книги можно судить и по названиям некоторых ее главок: «По следам древних городов», «С аквалангом у Полярного круга», «Неожиданная встреча» (рассказ о том, как аквалангисты обнаружили неразорвавшуюся торпеду у бетонных причалов порта), «Мы лечим порт» и другие.
АЛЕКСАНДР НАСИБОВ
1 А. Рогов, Фотосъемка под водой. Изд-во «Наука», 1964 г.
Читайте в следующем номере:
Слушаем пульс Земли.
Наш специальный репортаж.
От Черного до Балтийского.
Экспедиция «Вокруг света» продолжается.
Научно-фантастический рассказ американского писателя Клиффорда Саймака.
Путешествие в страну битых бутылок.
Цветные фотодокументы из жизни аборигенов Новой Гвинеи.
Конан Дойль в роли Шерлока Холмса.
Отрывок из книги Диксона Карра.

УКРАДЕННАЯ СКАЗКА
«Странная девочка была эта русалочка — такая тихая, задумчивая».
Г. X. Андерсен

Помните задумчивую русалку из сказки Ганса Христиана Андерсена?
У входа в копенгагенскую гавань, среди волн, на огромном камне сидит печальная бронзовая русалка, пришедшая из сказки. Вот уже более пятидесяти лет встречает и провожает она взором своих «синих, как глубокое море», глаз проплывающие мимо нее корабли.
Сегодня нельзя представить себе Копенгаген без «Русалочки» так же, как Данию без великого сказочника Андерсена. Спросите датчанина, что изображено на гербе страны? Не всякий даст точный ответ. Герб Дании — один из самых сложных. На нем нарисованы серебряный крест и лебедь, увенчанный золотой короной, лошадь с всадником и три короны, конская голова, шесть львов, баран, медведь, шестнадцать сердец и... дракон.
Но многие на вопрос о гербе отвечают: «Русалочка».
Не мало повидала маленькая бронзовая фигурка за полувековую жизнь. Постоянно ее окружали внимание и забота, ей поклонялись, ее любили, ею гордились. Для юношей она служила идеалом женской красоты, и они втайне желали, чтобы их избранница походила на нее. Моряки, уходя в море, приходили на Лангелинни — набережную, откуда видно «Русалочку», попрощаться с ней, а вернувшись из плавания, являлись сюда с цветами.
...Ранним утром 25 апреля 1964 года копенгагенцы были ошеломлены неожиданной вестью: совершено злодеяние! Ночью неизвестные вандалы отрезали и унесли с собой голову скульптуры.
На ноги была поставлена вся полиция. На место преступления прибыли опытные детективы и криминалисты. Полицейские собаки-ищейки искали след.
За поимку преступника было обещано вознаграждение сначала в три тысячи, а затем в семь тысяч крон. Но виновных так и не удалось найти.
Уютный уголок на Лангелинни опустел. «Тело» русалки погрузили на грузовик и через весь город отвезли в мастерскую — датская общественность решила восстановить «Русалочку».
Но для этого надо иметь точную копию. В копенгагенском Музее изобразительных искусств обнаружили гипсовый слепок, выполненный еще самим скульптором. В эти печальные дни вспомнили и историю «Русалочки».
...В 1910 году владелец пивоваренного завода Карл Якобсен решил поставить памятник знаменитому персонажу андерсеновской сказки. Создание памятника он поручил молодому скульптору Эдварду Эриксену. Самой подходящей моделью для своей работы скульптору показалась его жена Элине, тогда балерина. Три года спустя бронзовая фигура «Русалочки» — Элине была установлена у входа в порт...
...Начались реставрационные работы. Отлить новую бронзовую голову было поручено сыну того мастера, который в свое время отливал всю скульптуру.
Более месяца ушло на восстановление. И все это время датчане следили за ходом «лечения», которое обошлось, как потом подсчитали, в 15 тысяч крон. В адрес муниципалитета Копенгагена приходили сотни писем из разных концов земли, многие письма были от ребят. Они писали, что возмущены тем, что случилось, и опечалены судьбой персонажа из их любимой сказки, надеялись, что скоро «Русалочка» вновь займет свое прежнее место.


ВОКРУГ СВЕТА
№ 2 ФЕВРАЛЬ 1965
СОДЕРЖАНИЕ
Л. ФИЛИМОНОВ — Сисим, открой дверь!.......							1
РЭЙ БРЭДБЕРИ — Солнце и тень..........								6
Акулы объявляют голодовку ........								9
B. СКОСЫРЕВ — Науру..............								10
C. ПОЛЯКОВ — Племя «голого леса»..........							10
А. БОГДАНОВ — Под сенью колоссов.........							11
Везувий просыпается................									14
Аспид дает бой..................									14
«Мисс Чили» — 1700 лет..............								15
Призраки Беркшира................									16
По океану — в холодильнике.............								16
Ла-Манш — рубикон сенсаций............								16
Фавн выходит из моря...............									17
МАКСИМ ЦАГАРАЕВ — Земля Нарекая.........							18
ВАЛЕНТИН БЕРЕСТОВ — Колодец...........							19
ДЖОРДЖ МАЙКС — Как стать англичанином.......						21
РОЛЬФ БЛОМБЕРГ — Люди джунглей..........							26
A. ТАРАН — Дорога ведет к Шипке..........							32
Озеро с кочующими берегами............								36
Кто вы, маски?.................									40
И. МОЖЕЙКО — Удивительное рядом.........							42
И. ТИМАШЕВ — Горы и тундра............								44
Пестрый мир..................										46
Как человек обрел землю.............									48
Г. КАЛИНОВСКИЙ — Секрет правого борта......							49
Звери просят помощи.............									53
ДЖОН СТЕЙНБЕК — Чаша золота..........							54
Кровавая традиция ................									62
B. ЛЕВИН — О времени и календаре.........							65
МИЛОШ ВРБА — Всем станциям в Крконоше!.....						69
АЛЕН БОМБАР — Слово капитану «Еретика».......						70
Попутного ветра!.................									71
ИРЖИ ТАБОРСКИ — Под парусами — за магнитной стрелкой 					72
С этюдником по свету................									73
Путешествие, сократившее королевство.........							73
В. КИСЕЛЕВ — Стихия проверяет солдата.........							74
Честь, отвага, мужество...............									75
В. ЧИЧКОВ — Алая жемчужина...........								76
Ю. ПОПКОВ — Человек и его дело.........								76
АЛЕКСАНДР НАСИБОВ — Камера под водой.......						78
Р. БЕЛОУСОВ — Украденная сказка..........							79

Главный редактор В. С. САПАРИН
Члены редакционной коллегии: В. И. АККУРАТОВ,
Е. Н. ВАСИЛЬЕВА, И. М. ЗАБЕЛИН, В. Л. КУДРЯВЦЕВ, Л. Д. ПЛАТОВ
П. Н. РЕШЕТОВ, Ю. Б, САВЕНКОВ (ответственный секретарь),
А. И. СОЛОВЬЕВ, В. С. ЧЕРНЕЦОВ, В. М. ЧИЧКОВ.
Оформление В. Чернецова и Т. Гороховской
Рукописи не возвращаются.
Технический редактор А. Бугрова
ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»
Наш адрес: Москва, А-30, Сущевская, 21. Телефоны: для справок
Д 1-15-00, доб. 2-29; отделы «Наша Родина» — 2-68; иностранный —
2-85; 3-58; литературы — 3-93; науки — 3-38; иллюстрации — 3-16;
приложение «Искатель» — 4-10.
А02518. Подп. к печ. 26/1 1965 г. Бум. 84xl08Vi6. Печ. л. 5(8,4). Уч.-изд. л. 12.0. Тираж 600 000 экз. Заказ 2304. Цена 60 коп,
Типография «Красное знамя» изд-ва «Молодая гвардия». Москва, А-30,
Сущевская, 2.1,

И вот первого июня большая праздничная толпа собралась на набережной. На глазах у жителей датской столицы закутанную в покрывало «Русалочку» водрузили на старое место, где она просидела 52 года. Усыпанную цветами любимицу приветствовали сотни датчан.
К «Русалочке» приставили полицейского. Отныне она постоянно будет под наблюдением, даже ночью ее освещает специально установленный прожектор.
Среди тех, кто пришел на свидание с «Русалочкой» в торжественный день ее второго рождения, была и 85-летняя Элине Эриксен.  Андерсеновская «Русалочка» снова приветливо встречает всех, кто приплывает в датскую столицу.
Р. БЕЛОУСОВ
На третьей странице обложки: ЧИЛИ. Здесь часты ветры, дожди и туманы. Огромные ледяные поля и глет-черы высылают свои форпосты — гигантские айсберги в океан. Их подхватывает или холодное Перуанское течение, то самое, которое перенесло знаменитый «Кон-Тики» в Полинезию, или Антарктическое течение. Оно несет «дары» южночилийских ледников в Атлантический океан и даже в Индийский. Изучение процесса образования айсбергов в этой части мира имеет большое значение для океанской и морской навигации.
На снимке: глетчер Сан-Рафаэль в Южном Чили.
ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ!
Вот уже второй номер журнала выходит в новом формате, на 80 страницах, с большим, чем прежде, количеством цветных иллюстраций. Больше событий, фактов, мест земного шара стало попадать в объектив «Вокруг света».
Редакция стремится использовать новые возможности для более широкого и яркого показа нашей Родины, рассказа о странах и народах мира, о молодом поколении планеты, представители которого соберутся летом этого года на IX Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Алжире.
Ждем ваших откликов, замечаний и предложений по улучшению журнала.
Редакция
ВЫПИСЫВАЙТЕ НАУЧНО-ПОПУЛЯРНЫЕ БРОШЮРЫ ИЗДАТЕЛЬСТВА «ЗНАНИЕ»
I. «Новое в жизни, науке, технике»
Двенадцать серий брошюр, объединенных под этим названием, призваны нести в народ самое новое и самое интересное в важнейших областях знаний: развитии марксистско-ленинской теории и практике коммунистического строительства, в экономике, естественных и точных науках, литературе и искусстве, международных событиях, жизни молодежи.
Авторы брошюр — ведущие ученые, общественные и политические деятели, специалисты народного хозяйства и передовики труда, мастера литературы и искусства, писатели и журналисты.
Брошюры написаны занимательно и ярко, выпускаются в красочных обложках. Рассчитаны на лекторов, пропагандистов и слушателей сети партийного просвещения, агитаторов, партийных, комсомольских, хозяйственных работников, преподавателей учебных заведений и учащихся, а также на широкий круг читателей.
По сериям «История», «Философия», «Экономика», «Техника», «Сельское хозяйство», «Литература и искусство», «Международная», «Биология и медицина», «Физика, математика, астрономия», «Молодежная» выходит по 2 брошюры в месяц, объемом 2,5 печатного листа каждая.
Подписная цена на одну серию: на год—1 р. 80 к., на полугодие — 90 коп., на квартал — 45 коп., на месяц — 15 коп.
По сериям «Химия», «Естествознание и религия» выходит по 1 брошюре в месяц, объемом 3 печатных листа каждая.
Подписная цена: на год—1 р. 08 к., на полугодие — 54 коп., на квартал — 27 коп., на месяц -— 9 коп.
II. «Народный университет»
Эта серия рассчитана на слушателей народных университетов и лиц, занимающихся самообразованием. Брошюры излагают основы наук и выходят по семи факультетам: естественнонаучному, технико-экономическому, сельскохозяйственному, литературы и искусства, правовых знаний, педагогическому, здоровья.
Каждая брошюра, кроме основного текста по теме, содержит рекомендательные списки литературы, советы по работе с книгой, указания, как закрепить и углубить полученные знания, как применять их в практической деятельности.
По каждому факультету выходит 3—6 брошюр в квартал, общим объемом 15 печатных листов.
Подписная цена на один факультет: на год—1 р. 80 к., на полугодие — 90 коп., на квартал — 45 коп.
Подписка принимается в пунктах подписки «Союзпечати», отделениях связи, городских и районных узлах связи, почтамтах, а также общественными распространителями печати на предприятиях, в учреждениях и организациях.
В каталоге «Союзпечати» на 1965 год брошюры «Новое в жизни, науке, технике» и «Народный университет» помещены под индексами 70057—70075.
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ЗНАНИЕ»