Начало в номерах 9-10, 11-12 за 1999 год и в номерах 1, 2,3, 4 за 2000 год.

«Слава богу, он не снял квартиру с кулинарным роботом или с суперджакузи. Хакера, на два дня лишенного клавы, нельзя подпускать к бытовым приборам» – думал я, наблюдая, как Жиган перепрограммирует двухсотканальный TV-клиппер.

Странно, что прошлый квартиросъемщик оставил здесь этот забавный и редкий прибор. «Просвещенцы» в последние годы старались, чтобы такие «непрактичные» игрушки не появлялись в магазинах. Но не появиться совсем они не могли. Если на Западе телевизионная реклама развивалась постепенно, вместе со специальными жанрами вроде мини-сериалов, то на Россию она навалилась резко и неожиданно. И как следствие, породила разнообразные формы отторжения, среди которых было и особое интерактивное развлечение: одновременный просмотр нескольких фильмов путем постоянного переключения с канала на канал. Зарубежные телезрители тоже не гнушались подобными развлечениями. Нотолькоупрямые русские, не успевшие выработать иммунитета к рекламным роликами, дошли до того, что автоматизировали игру. Как объяснил мне Сергей, это стало возможно благодаря переходу на цифровое телевидение: буфферизация цифрового потока позволяла программе делать «пре-досмотр>- того, что будет показано в следующий момент на экране. Телевизионные приставки- клипперы первого поколения просто переключали телевизор на другую программу, когда начиналась реклама. В квартире, на которую переехал Жиган, стояла последняя, очень интеллектуализированная модель с немыслимым набором функций. Но с новым хозяином ей явно не повезло.

Часть комплектующих «Тины» и второго компа Сергея нужно было заменить – не только потому, что они пострадали от «электрошока», но и потому, что хакеров инопа отслеживали даже по конфигурации их машин. В ожидании выздоровления своих компов Жиган взялся за TV-клиппер. У меня сразу возникло подозрение, что в выборе «коктейля» он ориентируется на мою давешнюю историю о сладких грезах, превращающихся в старушек. Два часа назад Сергей запрограммировал приставку на отлов триллеров и детективов, требуя выдать в качестве результата мелодраму. Теперь, после того как мы вволю нахохотались над монстрами и маньяками, строящими друг другу глазки, Жиган пытался выжать из телевизионной приставки новый коллаж по противоположному принципу: из мыльных опер бедный клиппер должен был сделать фильм ужасов. К чести прибора, он замечательно справлялся со всеми задачами. Это означало, что жить ему осталось недолго.

«Хорошо функционирующая система – мертвая система» – таков был жизненный принцип Жигана; безотказные приборы только подзадоривали моего приятеля-взломшика. Он не успокоится, пока не вызовет в клиппере нетривиальную реакцию. Что ж, может быть, хоть это отвлечет его от мрачных мыслей, связанных с недавним нападением на «Тину», думал я.

Либо мы и вправду сильно поджарили синапсы напавшему на нас человеку, либо это было нечто иное, обладающее нечеловеческой логикой, либо мы просто вовремя смылись со старой квартиры Жигана, но никаких последствий эта история пока не имела. Вначале Жиган ругал Мэриан, но позже, успокоившись, заметил, что вряд ли это сделала она – у нее было гораздо больше возможностей атаковать компьютер во время нашей с ней беседы. Однако с тех пор Мэриан не отвечала на мои звонки и не появлялась нигде в Сети. И это расстраивало. История с неожиданно удачным «предсказанием» привела меня к следующему «предсказанию» и к невыполнимым об( щаниям в «Аргусе». Что мне делать со всем этим, я не знал, и чувствовал себя так, словно включился в какую-то игру, в которой один раз случайно выиграл, хотя и не знал правил. А Мэриан, кажется, знала. Но она молчит.

За неделю я прочел еще две лекции по литературе. Во время первой из них завязалась довольно интересная дискуссия о букве «М». А после второй мне прислали с анонимного адреса уморительнейшую анимашку «Ясунари Кавабата показывает Вите Пелевину зимовье горных раков». Было ли это намеком на нашу битву с паразитом? После нескольких часов просмотра телекоктейлей в новой квартире Жигана я решил, что мне самому тоже неплохо бы слегка поменять окружение, и в выходные отправился в Петергоф.

Раньше я часто бывал там – в Петергофе располагалась вторая половина Университета. По плану, Университет должны были перенести туда весь. Но как это часто случалось в годы социализма, дело было брошено на середине. Строительство шло медленно, город развивался в другую сторону, а потом Университет и вовсе обнищал, и никто больше не думал о переездах. В начале XXI века произошел окончательный раскол. Поговаривали, что петергофскую часть откупил огромным фантом неизвестный иностранный спонсор, которому оказалось дешевле держать «свой» исследовательский институт в России, чем перекачивать мозги за рубеж.

Про городскую же часть было известно, что она изрядно разбогатела после того, как ее наняли для изощренной избирательной кампании перед скандальными президентскими выборами 2004-го. Именно в Университете был тогда создан «идеальный кандидат», оттянувший на себя значительное число избирателей, и перед самым голосованием разоблаченный. Немногие знали, что разоблачение тоже было частью плана имагологов из Университета. «Идеальный» создавался специально по заказу одного из кандидатов – и как раз этому кандидату отдала свои голоса большая часть разозлившихся избирателей после того, как было раскрыто, что понравившийся им «идеальный» является «цифровой куклой». Таким образом победитель (имя которого стало позже ругательством, и потому теперь его редко упоминают вслух) убил сразу двух зайцев. Во-первых, обеспечил себе президентское кресло; во-вторых, став президентом, сразу же начал «разбираться с теми, кто пытался обмануть народ с помошью электронных СМИ». Под видом этих разбирательств была запушена давно подготовленная машина УСОРМа, введен тотальный контроль за Сетью и множество других «новшеств». На Западе стали со страхом поговаривать о «русско-китайской модели». К счастью, президент не особенно отличался от большинства российских правителей в отношении здоровья и потому вскоре скончался – как раз перед очередными выборами, ровно через четыре года после того, как «умер» созданный по его заказу «идеальный кандидат». Усовершенствованная Система Оперативно-Розыскных Мероприятий развалилась на частные охранно-сыскные агентства. А городская часть Университета продолжала процветать.

Между Университетами шло неявное, но ощутимое соперничество: как сыновья одного родителя, оба претендовали на отцовский титул. Каждая половина считала себя «старейшим университетом страны», отводя другой роль «юного пасынка». Однако соперничество порождало и дружбу. Именно в Петергофе я познакомился с Ритой, учившейся тогда на химическом. До того судьба редко посылала мне симпатичных женщин, которые были бы столь интересными собеседницами. На лестничной площадке общежития, куда мы одновременно вышли покурить, Рита в первую же минуту знакомства сообщила мне, что ненавидит Леннона, поскольку он очкарик. В общем, она мне сразу понравилась. К тому же я был старше, и с гораздо большей иронией относился к нашим с ней «физико-лириковым» спорам. Во время особенно жарких дискуссий я в шутку отбивался литературными примерами, из которых следовало, что обе спорящие стороны ущербны. Любимым аналогом здесь было «Основание» Азимова. «План Селдона» в точности описывал то, что произошло с Университетом и о чем мы любили спорить с Ритой. Ведь в Петергоф могли переехать любые факультеты – но переехали почему-то только естественные науки, гуманитарии же остались в городе. Дальнейшее разделение Университета на две половины создало два соперничающих «Основания». В городском Университете, где преподавал я, властвовала имагология – наука об образах и их воздействии на человека. Петергофский Университет, где училась Рита, делал ставку на новые технологии, на перекраивание природы. Это противостояние способствовало развитию обеих половин, сделав два Университета ведущими научными центрами страны.

В последние годы я редко бывал и в том, и в другом Университете. Однако в Петергоф все-таки ездил – из-за Парка, который я успел полюбить во время наших с Ритой прогулок. Когда-то мы вместе облазили все его закоулки, и больше – мы знали его как живое существо, открывающее свои секреты не всем, так что хоть трижды пройди той же самой тропинкой, запросто пропустишь самое важное. Но мы были терпеливы, мы приручали этого скрытного зверя несколько лет и потому знали, с какой стороны каждый дворец прячет свое эхо зимой, а каждый фонтан – свою радугу в дни весенних споров солнца с тучами; мы знали, где деревья бросают осенью самые красивые листья и где нужно сесть у залива летом, чтобы услышать в говоре волн детский смех, а не взрослую ругань. Иногда я ловил себя на самообмане, на том, что после расставания с Ритой в моих посещениях Парка сквозит тайная надежда снова столкнуться с ней там, среди зелени, размеченной мокрым золотом статуй и сухими вороньими перекличками. Я понимал, что это желание – психологический атавизм, остатки былой привычки, вряд ли я так уж хотел возобновить наши отношения, вряд ли скучал по ней и в общем-то даже знал, что говорить будет не о чем, обоим скорее всего будет неинтересно… но пустое, бессмысленное желание «просто случайно встретить» иногда появлялось. Да хоть бы и так, отвечал я себе и на этот раз, покупая крем-брюле на выходе из метро «Балтийская». Большинство открытий в своей жизни мы делаем, ища совсем не то, что находим.

Первое «открытие» ждало меня на вокзале. Красочный рекламный стенд сообщал, что сегодня состоится открытие фонтанов. Это звучало как добрый знак. Стенд также сообщал, что фонтаны будут теперь открывать в марте: в Парке установили систему искусственного подогрева, и весна там будет наступать на полтора месяца раньше. Я вспомнил, что слышат об этом в новостях. Комментатор еше иронизировал – мол, в этом году весна только в Петергофе и наступит. Смену сезонов стало трудно различать после того как американцы, с их неуемным стремлением контролировать чужое вооружение, сбили новый китайский спутник. Это был самый серьезный инцидент такого рода со времен американо-китайской «восьмичасовой войны». Китайцы бурно протестовали – спутник, по их словам, был метеорологический. Вероятно, в отношении термина они были правы: через три дни выяснилось, что спутник действительно имел дело с погодой, но не столько наблюдал, сколько втихаря управлял ею. Будучи лишь испорчен, но не сбит первым лазерным ударом, он успел основательно порушить климатическое равновесие прежде, чем его добили вторым выстрелом. Обешали, что через годик-другой все восстановится, а до тех пор нетерпеливых приглашали в места с искусственным климатом. Наконец-то одно такое появилось и у нас.

Рядом с рекламным стендом, как бы в подтверждение обещанных в Петергофе радостей весны, продавали воздушные шары-термики. Дети во все глаза глядели на огромную связку рвущихся в небо пузырей и тянули к стенлу родителей. Термики меняли цвет в зависимости от температуры воздуха, и с каждым порывом ветра по их круглым бокам пробегали радуги самой фантастической формы. Мне тоже захотелось купить один, но я сдержался – довольно глупо будет выглядеть пожилой человек с мыльным пузырем на веревочке. Я посмотрел расписание и выяснил, что электричка на Ломоносов отходит через десять минут.

Привычка садиться в четвертый от головы вагон возникла у меня еще в ранней молодости. В то время я часто играл сам с собой в такую игру: приходя на вокзал к только что поданной электричке, я пытался угадать, на какое место в поезде нужно сесть, чтобы потом ко мне подсела симпатичная девица, а не болтливый пенсионер. Большого успеха в этом угадывании я не достиг и в конце концов, чтобы избавиться от проблемы «буриданова осла», придумал себе постоянное место в четвертом вагоне. Как ни странно, с попутчиками с тех пор везло больше – возможно, просто из-за того, что с годами я сам все больше приближался к возрасту несимпатичного пенсионера, так что шансы оказаться рядом с другим таким же уродом снижались.

Вот и сейчас перед дверью четвертого вагона электрички на Ломоносов стояли миловидная светловолосая женщина и маленький мальчик. Оба глядели в небо и загораживали проход. Я поднял глаза и увидел синий пузырь-термик, который быстро поднимался к облакам и также быстро менял цвет Вскоре он был уже не синим, а же.],то-голубым, словно загадочный фрукт с картины Гогена.

– Зачем ты его отпустил, идиот?! – шипела миловидная мать.

Мальчик не отвечал, но было заметно, что он вовсе не расстроен потерей шарика. А даже наоборот, рад, и наверняка сделал это специально.

– Второй уже сегодня! – проворчала женшина и толкнула мальчика: – Дай же человеку пройти, ворона!

Ребенок тихонько хмыкнул и посторонился. Я еще раз глянул в небо. Термик стал совсем маленьким и совсем оранжевым: апельсин в облаках. Я подмигнул маленькому освободителю воздушных шариков и зашел в тамбур.

Через пару минут я с грустью убедился, что правило четвертого вагона на этот раз не сработало. Я уже было настроился на то, что рядом поедут блондинка с мальчиком. Но не успел я сесть, как на диванчике напротив меня расположилась скучная пара среднего возраста – как раз из тех, кого я не любил иметь в попутчиках. Мужчина открыл палмтоп и стал манипулировать какими-то таблицами. Женщина достала из сумочки ореол, похожий на дужку от наушников. Надев обруч на голову – концы дужки уперлись в виски, – она прикрыла глаза и улыбнулась. Какая-нибудь мыльная опера? Я непроизвольно улыбнулся тоже. Женщина коснулась пальцем края ореола, выражение ее лица поменялось. Потом еще раз, и еще. Я подумал, что она сама в этот момент выглядит как телевизор, который переключают с канала на канал.

Похоже, ни одна передача ее не устраивала. Женщина сняла обруч и громко, непонятно к кому обращаясь, проговорила:

– Что-то Шахерезада сегодня повторяется. Опять эта чушь про Синдбада с птицами…

Никакой реакции на ее слова не последовало. Я сосредоточенно смотрел в окно, словно там происходило самое важное событие моей жизни – такой способ действовал на большинство приставучих попутчиков. Женщина повернулась к своему спутнику:

– А что, этот новый Самсон все время делает одни и те же движения? Там ведь наверняка один и тот же ролик крутится? Мне сразу надоест на такое смотреть! Лучше бы в Кощейленд поехали!

– Что ты торопишься, Марта, ты же еще ничего не видела! – ответил мужчина, отрываясь от таблиц. Он со вздохом взглянул на меня, как бы приглашая в свидетели очередного доказательства того, что все женщины суть воплощения тупости и занудства.

– Фигуры Самсона и льва меняются с учетом случайных колебаний водяного напора, так что ни одно из движений никогда не повторяется.

– A-а… Это хорошо… Я тебе не мешаю?

Мужчина закрыл палмтоп, поняв, что поработать ему не дадут все равно.

– Нет, дорогая, – сказал он как можно слащавее. – Нисколечко не мешаешь. Вот на той неделе один тип привязался, тоже в поезде. Вот это было да-а…

– Хулиган?!

– Хуже. Просто псих. Но я это не сразу заметил, так что он умудрился втянуть меня в разговор.

– И о чем вы говорили? Неужели о твоей излюбленной недвижимости?

– Она явно язвила.

– Не совсем… Но началось, не поверишь, с нее. Пожилой такой мужик, но вида смирного, хотя и болезненного. Заглядывает мне через плечо, я как раз смотрю сводки… Да и говорит: «Недвижимостью занимаетесь? А я тоже… агент по недвижимости». Я сдуру и откликнись на такое. А он…

– Загипнотизировал тебя и личку сташил?! В субботу по криминальному показывали этого… ну как же его. маленький такой, а глазищи…

– Нет-нет, никаких псиэнов, и ничего он не стащил, – отмахнулся мужчина – Говорю же, смирный, немолодой. Ну вот, я его и спрашиваю так, шутя: а какой именно недвижимостью Вы занимаетесь? Может, самолетами? Это у нас в конторе дежурная шутка – самолеты по некоторым документам тоже «недвижимостью» называются. А он спокойно так говорит: «Самой настоящей – Недвижимостью». Я думаю: может, он тоже шутит? Говорю, «покойниками, что ли?» Он серьезно на меня поглядел и отвечает: «В частности».

– Точно псих! Чего ты не сдал его милиции?

– Так не делал он ничего! Подумаешь, у каждого свое чувство юмора. И потом он… как-то заинтриговал меня, что ли. В общем, я его попросил подробнее. И тут он мне странную такую теорию выдает. Мол, жизнь человека ускоряется, Недвижимости в ней мало остается, а ведь иногда нам так нужен покой… Я, конечно, его сразу спрашиваю – почем, мол, фунт Недвижимости на сегодняшнее утро, по курсу Центробанка? То есть принимаю вроде игру с этой его абстракцией. Мало ли что люди в наши дни продают.

– А он, конечно, за этого кота в мешке просит…

– Ничего он не просит! Он мне спокойненько так сообщает, что это у него бесплатно делается. Вроде бы как он не продает, а просто перераспределяет. Как, говорит, в бильярде: один шарик катится, другой стоит, потом стукнулись – первый встал, второй покатился. Тут я совсем увлекся – все же, думаю, не зря я политех закончил, меня на мякине не проведешь. А кто же, говорю, по шарикам- то бьет, кто решает, кому куда катиться? Вы, говорю, не Бог ли случайно?

– Зря ты так! Помнишь, мы смотрели по «Здоровью» про того типа, который все ходил и окна домов подсчитывал? Там еще врач говорил, что сумасшедшим нельзя перечить, особенно логикой доказывать, они от этого совсем звереют. Нужно с ними соглашаться во всем, разговаривать как можно мягче, а тем временем вызывать врачей.

– А он вовсе не зверел. Он говорит: да, могу иногда и я, да и другие могут, ничего сложного. И объясняет все очень складно! В нашем, говорит, бурном мире все меняется от небольших воздействий. Упала дохлая крыса в резервуар с питьевой водой – эпидемия чумы. Сказал врач пару слов по радио – кучу людей вылечил. И так далее. И все люди тоже в этом участвуют. Причем чем дальше, тем больше. Вроде как средств для такого тонкого взаимодействия у нас все больше становится. И поскольку, говорит, мы сами являемся частью этой системы, со всеми нашими мозгами-потрохами, то для того, чтоб сделать новое «распределение», даже необязательно на кнопки жать или слова говорить. Достаточно лишь ПОДУМАТЬ. Потому что мысль – это тоже некий физический процесс и может влиять на мир не хуже искры во взрывателе бомбы. Просто нужно правильно подумать, вот и все.

– Ага, по образовательному как раз недавно рассказывали, что есть такие спорщики, «софиты» называются. Тоже вроде психов, хотя и излагают все логично.

– Да, я примерно так и подумал, когда это услышал Ну, говорю, теория теорией, а на практике-то можете продемонстрировать? Он ничего не ответил, глаза прикрыл, на несколько секунд замер, и потом мелко так вздрогнул пару раз, руками в основном. Знаешь, как дирижеры во время концерта дергаются… И тут, прикинь – хлоп! Поезд со всего маху останавливается' Молодежь впереди заверещала, у кого-то комп с колен на пол грохнулся. И – тишина, ветер свеженький в окна… Тут я. натурально, испугался. Вроде как поверил даже. Но не долго это продолжалось. Машинист кричит из динамика: «Отпустите стоп-кран!», а вслед за тем и милиция проходит по вагону – ведут какого-то типа, он головой мотает так характерно, ну помнишь мы смотрели в новостях про тех, которые от «цифровой кислоты» с ума сошли… То есть совпало просто. Но очень удачно.

– А псих твой что?

– Да мне как-то неуютно с ним стало после этого. Надо, думаю, отвязаться уже. Говорю: ладно, если ваша Недвижимость бесплатно, тогда давайте. Он спрашивает – сколько? Я говорю: да побольше уж давайте, чего мелочиться. Он опять странно так на меня поглядел, сказал: «Как хотите». И ушел. В общем, это к тому, что не мешала бы ты мне делом заниматься, я и так ничего не успеваю!

Женщина фыркнула и снова надвинула ореол. Потыкав пальцами в настройку, она выбрала подходящий канал и больше не беспокоила своего собеседника, который с явным облегчением открыл палмтоп и углубился в сравнение чисел.

А со мной что-то происходило. Что-то случилось с тазами. Мир потерял краски. Люди выглядели уснувшими, в их одинаковых пластиковых лицах не читалось никаких индивидуальных черт… Одежда и предметы сделались однотонными, серо-коричневыми, как на старом черно-белом снимке, и так же, как на снимках, все окружающее казалось уменьшенным и отодвин' гым. За окном мчались поля грязного снега и мертвого леса, над ними висел тяжелый городской смог. Одиночным кадром промелькнуло видение: в центре огромного распаханного поля – короткий, не длиннее тридцати метров, отрезок старой дороги, с такими же короткими канавками с каждой стороны и несколькими засохшими березами вдоль этих канавок. Словно кто-то проковырял дырку в газетном пейзаже на уличном стенде, и проступил прошлый выпуск…

Но все это было лишь фоном для другого явления. То тут, то там в этом лишенном красок мире вспыхивали мелкие цветные кусочки: иконки на мониторе палмтопа у сидящего напротив мужчины, сверкающий золотистый обруч на голове его спутницы, маленький монитор для вызова милиции в голове вагона, блестящий фантик на полу в проходе, пролетевший за окном рекламный плакат, еще один – все они превратились в яркие блики, в рой разноцветных мух, образующих как бы огромный шевелящийся многоугольник-оригами с прозрачными гранями. Со звуками тоже творилось неладное: не тишина, но странное онемение разлилось вокруг, будто все окружающее отгородили от меня стеклянной стеной, притушив все звуки до гипнотизирующего шелеста. Отчетливо слышался только писк компьютерной игрушки в руках ребенка, с идя ше го где-то сзади. Точно в такт с этим монотонным попискиванием мелькали столбы за окном, черный провод спускался вниз, провисая дугой, и снова взбегал к изоляторам, и опять опускался, точно контур нарисованной карандашом волны…

– Что с вами? Вам плохо?

Мужчина оторвался от монитора и смотрел на меня. Кажется, он хлопнул меня по плечу?

– Ничего… ничего страшного. – Я тряхнул головой, краски и звуки вернулись.

– Взгляд у вас был какой-то… остановившийся.

– Так, немного ушел в себя. Я слышал Вашу историю… и она меня слегка испугала – Да уж, теперь не каждый день психа встретишь! – рассмеялся мужчина. Его спутница сняла ореол и глядела на меня с подозрением. Неудивительно: если я опять «провалился в себя», лицо у меня было не самое приятное. Черт, да она же просто отождествила меня с психом из только что услышанной истории! Я улыбнулся женщине, чтобы хоть как-то продемонстрировать свою «нормальность»… и мысленно поблагодарил ее за этот подозрительный взгляд, давший моим поискам новое направление.

– Не очень-то и хотелось бы с такими встречаться! – ответил я мужчине, продолжая улыбаться самой идиотской улыбкой, на какую только был способен (к тому же в голове промелькнула действительно смешная мысль о том, что когда улыбаешься сразу двоим людям, надо растягивать рот вдвое шире обычного). – Скажите, а где на Вас напал этот больной? Надо же знать, на каких поездах опасно ездить.

– Не беспокойтесь, он вряд ли такой уж постоянный приставала. Небось и забрали его уже куда следует. Да и было это совсем на другой линии, в Колпино, там он ко мне подсел. А вышел в Обухове.

– Спасибо, буду иметь в виду.

Поезд замедлился, подходя к станции. Я встал и пошел к выходу. Мужчина окликнул меня:

– Вы что-то уронили!

Я обернулся и со словами «да нет, это не мое, наверное кто-то другой…» потянулся к вещице, что лежала на сиденье в углу. «Ах да, точно!» – пробормотал я затем, разглядев предмет получше. Потом быстро схватил вещицу и выскочил на платформу, напоследок получив удар автоматической дверью в плечо.

Когда электричка отъехала, я разжал ладонь. Это была сережка, маленький обруч с натянутой внутри него паутинкой из тонких кожаных нитей. На нитях висело несколько черных и красных бисерин, а снизу под обручем болтались на таких же нитях три маленьких рыжих пера Я взял серьгу за крючок: перья заплясали на ветру, бисер задрожал в паутинке. О том, что так не бывает, в первую минуту я даже не подумал – настолько очевиден и однозначен стал для меня смысл произошедшего. Мэриан сдержала обещание, о котором сам я успел забыть.

На Московском вокзале было необыкновенно чисто, и это сразу сбило мой пыл. Старый Московский ассоциировался у меня с грязью и пожилыми, болезненного вида людьми, которые хорошо подходили под описание, данное мужчиной с палмтопом. Теперь здесь не было ни грязи, ни тех неопрятных бомжей, которые когда- то слонялись по Московскому толпами. Ближайшая электричка до Вишеры уходила через сорок минут. Ее еще не подали, и я отправился бродить по вокзалу.

В центре главного зала по-прежнему торчал бюст Петра I, но что-то в нем изменилось. Я подошел поближе. Да, памятник обновился. Правда, не так, как это было в девяносто-каком- то, когда голову Ленина заменили петровской. При очередной переделке обновилась не голова, а постамент. Вместо вертикального бетонного столба появились две соприкасающиеся концами дуги из полупрозрачного материала. Бюст Петра был зажат между ними, так что издалека вся композиция выглядела как огромный глаз, с железным бюстом царя в качестве зрачка. Или как огромный рот с мятым черносливом в губах… У меня возникла и более смелая ассоциация, и я вспомнил подкрепляющие эту версию слухи. Говорили, что последняя мэр города, ярая феминистка, развернула широкую, хотя и неявную кампанию против фаллических символов в городской архитектуре. Думе, посвятившей этому вопросу специальное закрытое заседание, как будто удалось отстоять некоторые крупные столбы и стамески, понатыканные на больших площадях. Но что касается столбиков поменьше, их спешно реконструировали с учетом новых политико-архитектурных веяний. Стало быть, Петр с Московского вокзала оказался одним из пострадавших.

Еще минут пять я прогуливался вокруг огромных губ, держащих петровскую голову, и от нечего делать пытался представить, как звучало бы пушкинское «Я памятник себе…», если бы и соответствующий Столп заменили на символ противоположного пола. Какое определение стоило бы тогда поставить вместо «выше»? На этом философском вопросе я основательно забуксовал и оглянулся вокруг в поисках нового способа убить время.

В углу зала светилась голубая вывеска Инфоцентра. А что, не поискать ли в Сети про хитрую сережку с перьями? Девушка в голубом костюме, скучавшая за стойкой, сама заинтересовалась моей идеей. Я даже пожалел ее: если просьба отсканировать серьгу-паутинку оказалась таким ярким событием в ее практике, то как же должно быть скучно ей сидеть тут целыми днями. Когда я ввел картинку в искалку, и на экран высыпались ссылки, администратор снова заскучала и отошла, но попросила рассказать потом, что я найду. Девушка села за свой монитор, и на экране перед ней появилось ее собственное лицо, словно отразившееся в зеркале. Под лицом кривлялся график. Ага, ясно, участвует в конкурсе красоты. Интересно, что нынче выступает критериями привлекательности? «Я ль на свете всех белее, всех коммуни-кабелее?», мысленно пропел я и вернулся к изучению результатов своего запроса.

Список названий найденных материалов ничем не выдавал особое отношение этих материалов к ушным украшениям. Достаточно сказать, что начинался он так: CNN. Покушение на премьер-министра Пакистана: снова тряпочная бомба Novocybersk- weekly. Искусство вандализма ВВС. Труд убил в обезьяне человека……….

Первую статью я отмел сразу после того, как она появилась на экране. В ней рассказывалось про нашумевшую бомбу в виде носового платка, подложенную в пиджак пакистанского премьера перед какими-то переговорами во время Второй Черноморской. Здесь же на рисунке схематично изображалась молекула только что появившейся тогда «тряпочной взрывчатки». Схема напоминала мою сережку – неудивительно, что искалка ошиблась.

Зато на «Искусстве вандализма» невозможно было не задержать взгляд. Тема, проигрыш которой я только что отметил в вокзальной архитектуре, вставала теперь в полный рост: после того как я щелкнул по ссылке, на экране появилось огромное слово Х.Й, белое на синем фоне.

Повинуясь какому-то древнему инстинкту, я поднял плечи и подался вперед, закрывая экран от воображаемых наблюдателей, стоящих за спиной. Потом покосился на администраторшу Инфоцентра. К счастью, она была поглощена изучением рейтинга своей привлекательности. Я расслабился и снова посмотрел на экран. Со второго взгляда можно было заметить две особенности. Во-первых, галочка над буквой «Й» была несколько крупнее, чем нужно, и все слово группировалось вокруг нее… Я вдруг понял, что эта галочка – не что иное, как логотип спортивной фирмы «Nike». Во-вторых, в уголке «плаката» можно было заметить маленький значок – символическое изображение головы человека, который смачно сплевывает.

Я узнал этот значок – «харе», особый вид граффити, изобретенный около 2003-го группой художников из Новосибирска. В статье рассказывалось о том, как движение «харе» возникло, как прокатилось по стране и почему заглохло Забавно, что автор статьи громко порицал «вандалов», однако между строк вполне ясно прочитывалось, что сам он в восторге от их выходок. История возникновения этого движения вообще выглядела у него как речь адвоката на суде. Многие профессии, писал он, повторяют одну и ту же печальную судьбу: сначала они дефицитны, потом модны, а потом, когда появляется целая волна специально обученных специалистов, их ремесло становится никому не нужным. Так было в начале века и с графиками-дизайнерами. Кризис полиграфии совпал с выходом нового поколения софта для производства визуальной продукции. Те, кому знание «Фотошопа» когда-то открывало дорогу в десятки контор, теперь оказались на улице. Кто-то бросился догонять технологию, в очередной раз обскакавшую человека, кто-то срочно переквалифицировался. А несколько графиков, потерявших работу в крупном рекламном агентстве Новосибирска, закатили акцию протеста. Вся методология рекламного бизнеса была брошена ими на то, чтобы преобразовать логотипы и слоганы известных фирм в нечто, вызывающее строго отрицательные эмоции. При этом «негативы» выполнялись так, что по- прежнему сильно напоминали оригинальную рекламу, так что отвращение, вызванное «подправленными версиями», распространялось и на оригинал.

Идея «харе», или «хакнутой рекламы» была подхвачена повсеместно. Некоторые даже умудрялись «подправлять» голографические стенды. Что касается галочки от «Nike», этот шедевр, как сообщалось в статье, появился в одну прекрасную ночь на здании центрального универмага в Новгороде, где провисел не закрашенным почти неделю, а затем перекочевал на другие стенды «Nike», а также в Сеть и на футболки неопанков. Эффект был достигнут: ассоциация злополучной галочки со словом из трех букв стала в общественном сознании настолько устойчивой, что человека в одежде от Nike могли запросто не пустить даже в «Тетрис».

Следующая статья называлась «Труд убил в обезьяне человека». Написал ее некто Бэнкс, доктор сразу трех неведомых мне наук. Я пробежал глазами несколько первых абзацев – тоже абсолютно ничего о серьгах.

«…о котором так много говорили научные противники Дарвина. А именно – что же заставило пресловутую обезьяну взять в руки каменный топор? Согласно нашей теории, это было лишь следствием способности Универсального Подражания. Фактически, в ходе так называемой эволюции в сторону человека обезьяна не приобрела новых талантов, а наоборот, лишилась некоторых своих обычных способностей. Это могло произойти, например, из-за появления оттопыренного большого пальца на руке, который, по Дарвину, якобы сделал кисть более приспособленной к использованию орудий труда; но куда более вероятно, что это было в первую очередь уродство, затруднявшее лазанье по деревьям! Чтобы выжить в новых условиях, обезьяна использовала механизм Универсального Подражания: она начала копировать других животных и даже предметы. Частным случаем такого «обезьяничания» стало использование орудий. Камни и палки стали реквизитом обезьяньего театра, играя роль «рогов», «когтей» и т.п. Ниже мы приведем несколько примеров, которые иллюстрируют подражание в ритуальных плясках, школах рукопашного боя, в именовании и других элементах культуры, берущих начало в древних культах священных животных…»

Вот ведь дурацкая привычка! Лезешь в энциклопедию за каким-ни- будь словом, но по дороге зачитываешься другими словами. Так и с сетевыми искалками. Мало того, что они ищут по непонятным принципам, из- за чего вначале всегда попадается куча совершенно левых вещей, которые скорее связаны между собой (как «бенц» и «Бэнкс»), чем с заданным ключом поиска. Так ведь мало того – еще и сам за это левое зацепляешься и забываешь даже, что искал! Я посмотрел на часы и пролистал еще немного.

«…что подражание с использованием предметов окружающей среды, которое привело к развитию так называемого Ассоциативного Мышления, по большому счету сыграло отрицательную роль в развитии самой способности Универсального Подражания. А именно: это привело к появлению человеческого общества, в котором изменению окружающего мира уделяется значительно больше внимания, чем изменению собственно человека…»

«…о cуществании альтернативного вида «людей», у которых, напротив, развилась способность изменять самих себя для приспособления к окружающему миру (в нашей терминологии – Универсальное Подражание-2, далее просто Подражание-2). Очевидно, такие существа-суперхамелеоны вряд ли стали бы жить группами, поскольку могли бы приспосабливаться к среде индивидуально, без разделения труда. Важно отметить, что в фольклоре любого народа можно найти упоминания о существах, практикующих Подражание-2 – оборотнях, ведьмах, колдунах, способных мгновенно изменять свой облик. В народных поверьях, как правило, утверждается, что они живут одиноко, в труднодоступных местах, в постоянной вражде с человеком, и лишь изредка вступают с ним в контакт. Отличительные черты этих существ, которые мы вывели в рамках нашей гипотезы с учетом особенностей Подражания-2, поразительным образом совпадают с тем, что мы встречаем в народных поверьях: странные отношения с зеркалами, несоответствие теней, негативная реакция собак и других настоящих животных, etc. В мифе о Лилит и ее потомках…

Странные отношения с зеркалами – это вообще женщинам свойственно, подумал я и еще раз взглянул на администраторшу. Она все изучала электронную страничку со своим изображением и рейтингом. Вспомнилось злосчастное «правильное зеркало», которое я купил однажды на Сенной для Риты. Продавец-кореец что- то лопотал про настоящую китайскую технологию, но мне больше понравились рамка и ручка – они были вырезаны из отличного березового капа, сейчас такого не найдешь. Рита расхохоталась, когда узнала, что я приобрел эту вешь только из-за ручки. «Посмотри внимательно на мое отражение!» – потребовала она. Я встал сзади и посмотрел. Честно говоря, до этого мне никогда не нравилось отражение Риты в зеркалах – казалось, зеркала ее портят, превращая симпатичную брюнетку в какую-то кривоватую ведьму. Но в этом, с рамкой из капа, она была такая же, как в жизни. «Все еще не заметил? Оно же не меняет лево и право! – наконец сжалилась надо мной Рита. – Из-за смены сторон в обычном зеркале женщины всегда недовольны своим отражением, там ведь получаешься не такая, какой себя ощущаешь. Я думаю, это из-за того, что при отражении как бы меняются местами полушария мозга – активная сторона лица другая и все такое. То есть практически ты видишь в зеркале другого человека. А это зеркало – правильное. Иногда ты все же умудряешься купить нечто сверхсовременное, Викки!» Через неделю восторг Риты сменился нервозностью – ей стало казаться, что лицо в «правильном зеркале» чересчур самостоятельно, словно это не отражение, а сестра-двойняшка, смотрящая из-за стекла. А еще через пару дней на нее нашла совсем жуткая депрессия, и как-то утром, в момент наихудшего приступа, она швырнула зеркальце в стену комнаты у меня дома. Стекло рассыпалось в мелкую фиолетовую пыль, не было ни одного осколка. Зато на месте удара в стене образовалась трещина: если смотреть в нее под определенным углом, можно было увидеть кусочек какого-то подоконника, расположенного явно снаружи дома, хотя с другой стороны пострадавшей стены, в кухне, никаких отверстий не появилось. Спустя три дня этот эффект пропал – трещина стала обычной трещиной, с темнотой внутри.

Но чертов Бэнкс! Все это ужасно интересно, только где же про серьги?! Я перестал читать и запустил поиск по документу Ага! На экране появилась часть текста, украшенная иллюстрацией: обруч с паутинкой и перьями, точь-в-точь как моя сережка.

«…является дримкетчер – тотем североамериканских индейцев, живших на территории США и Канады до завоевания этой земли европейцами. Считается, что дримкетчер помогает ловить хорошие сны и отгонять дурные. Очевидно, что прообразом дримкетчера послужила паутина. Любопытно, что в разных культурах отношение к паукам не совпадает, и если мы отметим на карте…»

Из дальнейшего текста я узнал лишь, что настоящий дримкетчер – величиной с тарелку, он вешается в вигваме у входа, а я обладаю миниатюрной копией. Про серьги-дримкетчеры ничего не было. После дримкетчеров Бэнкс перешел на другие символы и тотемы. Как мне показалось, он плавно подводил читателя к идее о том, что альтернативные люди-оборотни добились большего прогресса, чем люди обычные, и за счет этого оказываются по отношению к обычным людям на контролирующих ролях:

«…наиболее ярких делений на «рыбаков» и «рыб» мы находим в христианстве. Символы раннего христианства – Рыба и Сеть – появляются в первом публичном выступлении Христа, когда он обращается к своим первым ученикам-апостолам. Иисус обещает рыбакам Петру и Андрею сделать их «ловцами человеков». Заметим, что в дальнейшем тексте Нового Завета сложно найти такие места, где Христос столь откровенно говорит не о человеке вообще, но об управляющем звене своей системы (т.е. о ловцах). Любопытно также, что впоследствии символы Рыбы и Сети стали нести совершенно противоположный смысл. «Рыба» вместо уловляемого человека стала означать самого Христа (как аббревиатура его имени и титула). А знак «Сети» – две перекрещенные веревки – стали трактовать как «крест» (символ ловца стал символом «спасения» пойманного). Еще более странные искажения претерпели…»

К сожалению, у меня не было времени читать дальше. И как я понял, взглянув на часы, не было даже времени распечатать такой большой текст. Я послал ссылку себе домой, в двух словах рассказал девушке-администратору о том, что узнал о сережке-дримкетчере, и побежал на электричку.

Если человек исследует неожиданные отношения, возникающие между предметами и их названиями, то рано или поздно он доходит до понимания того, что между самими отношениями тоже могут возникать неожиданные отношения. Возьмем, к примеру, первое попавшееся на глаза, то есть ресторан. В конце двадцатого века в русский ресторан вернулся известный стиль сервиса, ушедший оттуда вместе с буржуями и рябчиками в известный день, когда первые дожевали вторых вместе с ананасами. Выражаясь конкретнее – вернулось использование уменьшительно-ласкательных суффиксов при назывании блюд. Конечно, «картошечки» и «селедочки» продолжали существовать и в советское время, однако по-настояшему ресторанное сюсюкание вновь развернулось только в 90-х. И тогда же величие и могущество русского языка вновь стали понятны даже для человека из простого, обслуживающе-персонального сословья. В самом деле, едва ли можно найти адекватную замену «селедочки» в каком-нибудь английском. В лучшем случае получится «небольшая селедка» или «немного селедки», что имеет оттенок скорее отрицательный. Здесь можно было бы порассуждать о том, какими приемами компенсируют этот серьезный недостаток своего языка американцы, ибо они все равно вынуждены как-то обрабатывать клиентов. Однако человек, интересующийся не просто отношениями, а отношениями отношений, в этом месте благоразумно останавливается и переходит от имен к собственно предметам.

Оказывается – и это подтверждают надежные свидетели – между самими блюдами русских и американских ресторанов существует не менее четко выраженное отношение. Грубо говоря, у американцев порции оказываются больше (мы говорим сейчас о состоянии на конец XX века). Так, одному моему знакомому, решившему в те годы поесть где-то в Техасе, на просьбу дать салат принесли разрезанный пополам кочан размером с его же голову. Плюс, естественно, помидоры, пармезан и прочий перец. Знакомый, привыкший к российскому ресторанному салату 80-х (созданному скорее для того, чтобы помечать центр тарелки для тех. кто целится в нее упасть), был шокирован и почти оскорблен. Не отвлекаясь на официальные причины такой разницы, выделим наконец основное: уменьшительно-ласкательное именование блюд в российских ресторанах оказалось в особой гармонии с уменьшительно-ласкательными размерами порций в тех же ресторанах по сравнению с американскими аналогами. Можно даже заподозрить, что само возвращение сюсюканья в русский ресторан было вызвано не просто крахом социализма, а некими более глубокими причинами, восстановившими сбитое когда-то равновесие, особый закон, который связывает отношения между размерами блюд и их названиями в разных странах. Это подтверждается и тем фактом, что сейчас, когда размеры порций примерно сравнялись, уменьшительно-ласкательные суффиксы встречаются только в подчеркнуто-ретроградских ресторанах нашей страны. «Фарфоровская», следующая станция «Сортировочная».

Голос, объявивший станцию, отвлек меня от размышлений, и взглянув на эти размышления как бы со стороны, я с изрядной долей сарказма отметил, что новая псевдотеория выдумана даже не из головы, а из желудка. Когда я выбежал из Инфоцентра, я увидел вывеску китайского ресторанчика, где неплохо готовили, но было уже поздно, электричка отходила через две минуты. Оставалось только строить теории. Ладно, на голодный желудок лучше думается.

В моем случае формула отношений между отношениями была хитрее. Итак, сначала ко мне попал один предмет без имени-истории (серьга) и одно описание предмета, но без самого предмета (агент по недвижимости). В Сети я нашел имя-историю сережки. Теперь я, наоборот, собирался искать агента по его легенде. Понятно, что поиск скорее всего будет осуществляться в лоб: предъявление описания-имени и сопоставление его с предметами. Но если считать, что между серьгой и агентом есть особая связь, то, как в ресторанном примере, может получиться что-то вроде математическое пропорции: «Отношение А к В эквивалентно отношению X к У», или просто А/В = Х/У.

Эквивалентность, выражающую здесь связь левой и правой части, будем считать доказанной: дримкетчер и история про агента попали ко мне в одно и то же время, в одном и том же месте, они оказались по разные стороны от видения – как по разные стороны знака тождества. Теперь В, А и X известны: это серьга, ее описание, а также описание агента. Значит, для нахождения неизвестного У (то есть самого агента) можно воспользоваться формулой, с помощью которой такие уравнения-пропорции решают.

Но что это за формула… То есть понятно, как она выглядит в этих значках, но как интерпретировать ее, если отойти от математики обратно к дримкетчеру и агенту? «Произведение крайних равно произведению средних» – это может означать, например, что «все произведения продаются», как написано на табличке из коллекции Жигана… «Сортировочная», следующая «Обухове».

Я пожалел, что со мной нет Чарли и Франческо. Вот с кем было замечательно обсуждать такие выдумки! Где они теперь, мои старые университетские приятели? Жиган для таких игр простоват, он принимает почти любые мои фантазии на «ура», однако на этом его участие в них заканчивается. Когда-то мы играли в подобные псевдотеории с Ритой, но она обычно уходила в другую крайность и своим скепсисом зарубала мои идеи на корню. Я представил, как Чарли, будь он здесь, вывалил бы на меня кучу формул еще более громоздких, а Франческо заявил бы, что это все ерунда, если не поставлено несколько независимых опытов, так что нам нужно срочно обойти десяток разноязычных ресторанов, замеряя порции собственным желудком («кстати, Вик, у нас в Мексике «прочий перец» считают первым, да-да, а уж потом всякие там капусты, будь они хоть с лошадиную голову»), а также обзвонить как можно больше торговцев недвижимостью и выяснить, какими снами они торгуют – плохими или хорошими («кстати, по-моему ты гонишь насчет того, что самолет это недвижимость, тут прокол в твоих условиях, да-да, я своими глазами видел один самолет, он был сама движимость, да- да, на колесиках ехал, быстро-быстро, нет-нет, не изнутри, знаю-знаю, изнутри самолета все что угодно можно увилеть, но я-то видел снаружи, да, через дырочку в заборе, ну да, издалека, нет-нет, не тележка из супермаркета, я уверен, это был настояший самолет, довольно большой и на колесиках, да, своими глазами, нет, не проверял…»)

Как бы то ни было, сейчас коллективный «мозговой штурм» отменялся по причине отсутствия коллектива, а из моих собственных размышлений следовал по крайней мере один вполне практичный вывод: с дримкетчером все выяснилось так быстро потому, что он был штуковиной уникальной; поиск же человека по столь общему описанию будет идти значительно дольше.

Вначале это было даже интересно. Я выходил на платформах между центром и Малой Вишерой, прогуливался по небольшим провинциальным городишкам, на вокзалах которых еще сохранились деревянные сиденья, а в чистом воздухе ощущалось то провинциальное спокойствие, которое, казалось, не нарушается веками. Радостное чувство оторванности, столь ценимое мною раньше и как-то позабытое в последнее время, наполнило меня с новой силой. Никто не знает, где я, и здесь никто не знает меня – словно ребенок, убежавший из дома, бродил я по маленьким городкам, сидел в пустых залах ожидания, расспрашивал кассирш и контролеров, милиционеров и редких бомжей, говоря им, что ищу брата, с которым у меня здесь (на этом вокзале, в этом буфете) назначена встреча, да как-то вот разошлись – может, видели ею? Эта легенда тоже подкрепляла чувство новизны: вот так просто, с парой слов про несуществующего брата, делаешься другим человеком, и кажется, никто уже не вернет тебя на место, в твою настоящую реальность.

Через четыре дня все это смертельно надоело. Никто ничего не знал об «агенте по недвижимости». Провинциальные городки уже не вызывали во мне никакого восторга. Все они были одинаковые. В каждом чувствовалось, что это городок пристроен к большой дороге, а не дорога к городку. А окончательно доконала меня встреча с псиэном.

Никто точно не знал, откуда взялись эти существа, похожие на сусликов, но с непропорционально большой головой и огромными неприятными глазами. Говорили, что они – потомки тех редких электрических собак, которые выжили во время Целлофанового Мора. Впрочем, откуда взялись электрические собаки, тоже никто толком не знал. По одной из версий, они были результатом генетических экспериментов в Англии. Там якобы пытались вывести собак, способных накапливать и сбрасывать в случае необходимости электрический заряд – как это делают электрические угри и скаты. Эксперимент поначалу сочли неудавшимся – собаки с новым геном никак не проявляли желаемых свойств… Но свойства эти проявились у следующего поколения. И не только в лаборатории – видимо, часть собак после эксперимента сбежали и размножились на воле.

Однако более популярной была версия «электрической чумы»: чудо нанотехнологии, вырвавшееся, как утверждали, из самой IBM Research Lab в Цюрихе. Что именно хотели там получить, неизвестно. Но предполагалось, что эти искусственные вирусы, размножившись и распространившись по всему телу зараженного ими существа, образовывали сеть из миллиардов электрических наноузлов, так что тело превращалось в своего рода антенну. Согласно этой версии, достаточно было сбежать одной лабораторной собаке, чтобы разразилось то «электрическое бешенство», которое и прокатилось пять лет назад по всей Еврафрике.

Первые месяцы это смахивало на обычное бешенство. Вскоре стали поступать сообщения о дворнягах, вспыхивающих без видимой причины и моментально сгорающих. Потом было замечено, что «бешеные» собаки бросаются не на кого попало, а на людей с мобильными телефонами, ноутбуками и другими электро- и радиоприборами. Более ого, оказалось, что зараженные электрической чумой четвероногие сами создают сильные наводки в работе приемников, телевизоров и другой чувствительной техники. И тогда началась паника. А вслед за ней – массовое избиение и самих «ходячих микроволновок», и всех остальных собак. Даже убитый электрический пес мог ударить током, поэтому их с величайшей осторожностью паковали в пластик, из-за чего Мор и назвали Целлофановым.

Досталось и других животным, особенно после сообщения из Берлина о том, что в городском зоопарке средь бела дня «самопроизвольно вспыхнули» жирафы и зебры. В Прибаптике ополчились даже на белок. Но к тому времени паника стала спадать, и в некоторых зоопарках звери все-таки остались живы.

Через пару дней и об электрических собаках никто уже не говорил с придыханием – вероятно, зараженные псы и сами были не особенно живучи, и эпидемия закончилась их быстрым вымиранием. Но через три года после Мора появились псиэны. По виду они не очень-то годились в родню собакам. Однако была одна черта, которая заставляла заподозрить в них потомков электрических псов – сильные наводки, которые псиэны создавали уже не в электроприборах, а в головах людей. Взглянувший в глаза псиэна рисковал получить, как минимум, депрессивный психоз, как максимум – полную потерю памяти. Попытки поймать псиэна неизменно кончались сообщениями о нескольких новых пациентах психбольницы. К тому же большеголовые суслики обитали в основном в провинциях, редко попа 1ались людям на глаза, были вполне живучи и ни на какие приманки не покупались. Тем более удивительным оказалось следующее известие об этих странных зверьках: их начали приручать бомжи, отправляя псиэнов выпрашивать деньги.

О появлении псиэна в вагоне я узнал еше до того, как он дошел до моей скамейки: по вагону прокатился испуганный шепот, и пассажиры, пряча глаза, начали доставать лички. Глазастый суслик ковылял по проходу, ненадолго останавливался у каждого диванчика и шел дальше. На его спине, словно игрушечный рюкзачок, болтался портативный кассовый аппарат – из тех, какими снабжают продавцов мороженого. Пассажир, к которому подходил зверек, проводил личкой по желобу сканера, сбрасывая кредиты со своей карточки на неведомый банковский счет Считалось, что червонца вполне достаточно, чтобы зверек отвязался. Большинство пассажиров, как я понял, ехали этой электричкой не в первый раз и уже были знакомы с процедурой добровольно-обязательных пожертвований – нарываться на промывку мозгов за жадность никто не решался. Почему, интересно, его ухитряются приручить именно бомжи, думал я, пока псиэн был еще далеко. Может, потому, что у ниших ничего нет, а чуткий зверек улавливает это и доверяет им? На моем счету, согласно индикатору лички, оставалась последняя тридцатка. Я дважды нажал на соответствующий квадратик, приготовившись скинуть все эти кредиты псиэну, с тайной надеждой, что уласться задобрить зверька. Вдруг через него или его хозяев можно будет что-то узнать о человеке, которого я ищу.

Однако чертов суслик просто проигнорировал меня! Задержавшись буквально на секунду у ножки моего сиденья, он как ни в чем не бывало потопал дальше, даже не дождавшись, когда я проведу личкой по его рюкзачку! Это было уже чересчур – получается, что псиэн принял меня за нищего и не удостоил внимания!

На Московском я вышел из поезда в твердой уверенности, что с меня хватит. И с чего я взял, что «агент по недвижимости» как-то причастен к моим фокусам с предсказаниями? Только на том основании, что он и я – два психа с похожими заморочками, а это слишком много для случайного совпадения? Вдобавок на счету осталась всего тридцатка. Довольно гоняться за тенью, пора домой. Я в последний раз оглядел вокзал и спустился в переход. Навстречу из туннеля летели звуки, больше всего напоминающие то, что слышится, когда соседи сверху передвигают тяжелую мебель по линолеуму.

Ниший в драной хламиде – в прошлой жизни она могла быть и плащ- палаткой, и макинтошем от Юдашкина – выдувал эти звуки из деревянной блок-флейты. Вряд ли их можно было назвать музыкой. Правда, время от времени серия из трех-четырех писков образовывала нечто, смутно знакомое – но тут же, не дав вспомнить, намек на мелодию обрывался очередным немыслимым пассажем. Казалось, все старания исполнителя были направлены на то, чтобы раздражать прохожих всей этой какофонией с неудавшимся припоминанием. Я заранее ускорил шаг, намереваясь пройти туннель побыстрее. Но еше через несколько шагов увидел на полу перед горе-флейтистом нечто, что зацепило глаз и не отпускало, пока я не подошел ближе. Изяшная хрустальная фигурка – рюмка в форме женского торса? – стояла на краю грязной картонки, которую нищий использовал в качестве подстилки для своего «полулотоса».

– Купи вечность, добрый человек.

Ни в интонации сидящего на полубомжа, ни в его лице не было ни капли просительности. Казалось, он отвечает на какой-то будничный вопрос.

Я взял хрусталь в руки. У рюмки не было дна! Это были песочные часы – без песка и без крышечек, которыми обычно закрыты оба конца сосуда.

– Купить не смогу, – сказал я. – А вот обменять…

– Не из Новых Нетских часом? – В глазах бомжа заиграли веселые искорки.

– Нет, но… люблю меняться, – ответил я. О том, что деньги у меня были на исходе, я тактично умолчал.

– Ясно, – подмигнул бомж. – Я тоже люблю. Чего у тебя?

Я вынул брелок с нью-йоркским «песчаным долларом» – совершенно бесполезный теперь, когда личка заменила все мои ключи. Отстегнув от брелка посеребренную ракушку, я положил ее на картонку, справа от таких же бесполезных песочных часов без песка. Потом подвинул ракушку немного вперед, как того требовал ритуал обмена – странная современная причуда, которой меня научил Саид. Бомж некоторое время рассматривал оба предмета.

– Песок, – сказал он наконец и подвинул часы вперед.

– Песок, – согласился я и снял хрустальную фигурку с картонки.

Обмен состоялся. Бомж, однако, не стал прятать «песчаный доллар», а оставил его на картонке – вероятно, до следующего обмена.

– А сигаретки не будет? – спросил он.

– Будет.

Он потянулся к предложенной пачке, но не стал брать сигарету:

– У тебя ж последняя…

– Ну, оставишь половину.

Нищий с удовольствием закурил и неожиданно спросил все тем же будничным голосом, словно мы давно знакомы:

– Ищешь Куба?

– Кого? – переспросил я.

– Был у нас такой. У него фамилия была чудная. Толи Кубилин, то ли Кубарев. А звали просто Кубом.

– А кто Вам сказал, что я кого-то ишу?

– Дак у тебя во лбу написано.

Ослышался ли я, или он так и сказал: «во лбу»?

– Я ишу человека, который называл себя «агент по недвижимости».

– Это Куб и был. Только он себя такими мудреными словами мог называть. Еще он был «распределитель бабочек» и как-то там еше… не помню уж.

– А почему «был»?

– Так помер он. Аккурат неделю назад и отбросил коньки.

Больше мне нечего было узнавать. Я взял протянутый мне окурок. Нищий, продолжая меня разглядывать, поинтересовался:

– А ты часом не родственник ли? Лицом-то похож.

– Родственник. Брат… двоюродный.

– То-то я и смотрю. И не жлобишься, покурить дал. Куб такой же был. Вокруг него много народу толклось. Он всегда выпивку мог достать или еще чего. Но сам не крал и не просил никогда. А только всегда знал, где дверь забыли закрыть или излишки какие остаются, или еще чего. Феномен был, одно слово. Только очень невеселый по жизни. В молодости дров наломал, его и мучило. Какую-то там сеть не так сделал…

– Сеть? – Я оживился. – Компьютерную? Но ее же делал не один человек. Тысячи людей на это работали много лет.

– Не знаю, кто там работал и какая сеть. А Куб ее не сам делал, верно. Он только помог, как он всегда делал. Что-то там наперед увидел-распределил по чьей-то просьбе, вот сеть и вышла неверной. Куб тоже говорил: все равно сама бы выросла, но только чуток попозже. И совсем другая, Не знаю, чего у него там не вышло. Сам- то я в этом ни бум-бум. Да и он говорил всегда туманно, словно Моисей какой. Ну, вроде того, что сети разные бывают. И вот у него из-за той ошибки получилась не то чтобы оросительная сеть или там рыболовная. А какая-то другая получилась, неверная. Паучиная, что ли.

Я заметил, что курю фильтр. Вот значит как. Наломал непонятных дров с Сетью и помер. Ничего не скажешь, идеальный агент по недвижимости. Врачу испелися сам.

– А ты, если родственник, так может, тоже можешь, это… выпивки достать или еще чего? А?

Похоже, этот бомж смотрел на мир так же рационально, как Жиган. И еще какая-то мысль летала рядом в воздухе, точно полупрозрачная бабочка. Я следил за ней, затаив дыхание и стараясь не упустить ее из вида, пока она не сядет и…

– А может, и могу! – сказал я и подкинул на ладони пустые песочные часы.

– Заметано! Я всегда здесь. Заходи, если что. Помянем братана.

Он снова взялся на флейту, давая понять, что разговор окончен. Я уже отошел метров на двадцать, когда почувствовал едва заметный толчок в затылок – словно кто-то легким щелчком сбил с моей головы невидимую кепку. Я обернулся: из кармана бомжовской хламиды на меня глядел псиэн. Бомж дунул в свою дудку, извлекая из нее визг колес тормозящего поезда, и зверек спрятался обратно. Я подумал, что наше с псиэном отношение к музыке в чем-то сходно.

В экстрасенсов я никогда не верил. Но надежда, вспыхнувшая во время разговора на вокзале, поколебала мое неверие. Правда, дома меня снова стал терзать скептицизм. Тем не менее я очистил письменный стол и полез в сервант. Там стоял Хрустальный Паук, приз за победу в каком-то сетевом конкурсе лет пятнадцать назад. Приз был чем-то средним между большой рюмкой и маленькой вазочкой для варенья: стеклянная посудина в виде паука, лежащего на спине. Во время вечеринок в моей квартире я использовал эту штуку как пепельницу. А иногда от скуки ловил ею мух на столе, переворачивая рюмку вверх дном – так что Паук вставал на лапы, и бедная муха металась в его хрустальных объятиях.

«Махнемся?» – спросил я у серванта. Затем вынул пустые песочные часы, полученные от бомжа, и поставил на полку рядом с Пауком. По ритуалу, сервант должен был теперь сказать: «Хрусталь», если бы умел говорить и хотел меняться. Однако говорить он не умел. Зато я, разглядывая две прозрачные безделушки, заметил, что в них есть еще более глубокое сходство: Хрустальный Паук был поразительно похож на увеличенную половинку от хрустальных часов. Я даже не знал, как выразить покороче это свойство. Хорошо, что сервант неразумен, а то бы и у него была такая же проблема, и это наверняка затруднило бы наш обмен. Я снял Паука с полки и поставил на стол.

Теперь надо добавить другие «коэффициенты», которые фигурировали в моем уравнении об умершем «брате». Я вынул серьгу-дримкетчер, повесил на люстру и сел в кресло под ней. Итак, достаточно подумать?

Я стал думать, что Хрустальный Паук съезжает по столу к краю, падает и разбивается вдребезги. Паук не двигался. Я представлял, что он начинает покачиваться, что сдвигается хотя бы чуть-чуть. Ничего подобного. Я дважды снимал дримкетчер с люстры и сжимал в руке, потом вешал обратно. Я проверял, не приклеился ли Паук к столу – при касании рукой он легко скользил по полировке. Я поставил его на самый край и снова пытался сдвинуть мыслью. Бесполезно.

Битых полчаса я упорно сверлил взглядом злосчастную рюмку-вазочку, мысленно повторяя «упади и разбейся» и все больше чувствуя себя идиотом. Ежу понятно, что стекляшка тяжелая, и никакой мысленный образ, никакой приказ не заставит ее сдвинуться. Надеяться на это мог только сумасшедший. Устав от дурацкого опыта, я не заметил, как задремал.

Когда я проснулся, уже стемнело. Черт, я же забыл позвонить Сергею, договориться об очередном выступлении Робина! Я вскочил, бросился к телефону… и громкий хрустальный звон разлетелся по комнате. Я совсем забыл про Паука – и сбил его рукой в темноте. «Падает и разбивается вдребезги…»

Я улыбнулся и вслед за этим понял, что теперь, если смотреть со стороны, я уж точно выгляжу полным идиотом. Улыбающимся идиотом. Впрочем, кто может увидеть, как улыбается человек, стоящий один посреди темной комнаты? Я отдернул занавеску. Битый хрусталь на полу вспыхнул лунным светом, словно россыпь светляков.

Не собирая осколков, я осторожно прошел между ними к телефону и позвонил Сергею. Только лишь мы обменялись приветствиями, он резко спросил:

– Профессор, Вы случайно не подсели на диоксид?

– Нет… а что? – удивленно пробормотал я.

– Голос у Вас подозрительно счастливый. Как у хакера, который впервые залез в комп системы безопасности во дворце иранского аятоллы и обнаружил, что целых четыре камы внутреннего наблюдения установлены в купальне гарема.

– Во-первых, не четыре, а всего две. К тому же вторая стоит под водой и через нее редко что видно. Хотя, если посчастливится…

– Все-все, Док, не растекайтесь мышью по древу, – перебил Жиган. – Извините, что устроил вам проверку. Думал, мало ли… вдруг это не Вы.

– А кто?!

– Не знаю. Тут какая-то ерунда происходит. При встрече расскажу подробнее.

Мы договорились встретиться в Нет-кафе «Гостинного двора» в два часа ночи. Потом я завел будильник, включил комп и набрал адрес Мэриан. К моему удивлению, в этот вечер не было ни отказов, ни проверок с помощью сфинкса – сразу раздался знакомый голос.

– Да?

– Здравствуй Я получил твою сережку.

– Понравилась?

В голосе Мэриан была какая-то печаль. Или тревога. Сговорились они все, что ли?

– Да, очень красивая штучка… и неожиданная. Спасибо.

– Извини, что в прошлый раз сделала глупость и отключилась первой… К вам кто-то залез, я знаю. Если бы ты первым положил трубку, такого не случилось бы. Это известная дырка, через которую можно легко поймать второго, оставшегося на линии, в тот момент, когда первый отсоединяется. Если я остаюсь второй, со мной такая бяка не проходит, потому что я не… В общем, у меня на эту бочку есть затычка. Но я не догадалась, что у тебя такой затычки может и не быть.

– Ничего, вроде бы обошлось. Как… как твои дела?

– Дела… как дела. Ты ведь звонишь, чтобы услышать продолжение сказки?

– Не обязательно. Можно и просто так поговорить… Ты снова будешь меня подкалывать, да?

– Нет. У меня сейчас мало времени. Но ты должен узнать, что было дальше с Голосом. Поэтому я буду рассказывать… сколько успею.

– Подожди, я хотел спросить про сны! Каждый раз после того, как ты рассказываешь…

– Потом, все потом. А впрочем, одну вещь я тебе скажу сейчас, пока ты там шуршишь и устраиваешься. Чтобы не забыть сон, вспоминай его сразу после того, как проснешься. И пока не вспомнишь полностью – не смотри ни в окно, ни в зеркало. Иначе сразу все забудешь. Ни в окно, ни в зеркало – запомнил? А теперь слушай продолжение.

Продолжение следует.

ВАШ ИНТЕЛЛЕКТ- ВАШЕ БОГАТСТВО!

Мало кто жалуется на свой ум, но не хотите ли вы:

– узнать, а насколько же вы умны?

– приехать в Москву, чтобы сразиться в интеллектуальных баталиях с такими же, как вы? – понять, какими именно интеллектуальными способностями вас наделила Природа?

Мы дадим вам возможность в этом разобраться. Мы – это редакции журналов «Знание – сила», «Химия и жизнь», «Наука и жизнь», Институт психологии Российской академии наук, Окружное управление образования г. Зеленограда совместно с Зеленоградским психолого-медико-социальным центром ищем интеллектуально одаренных людей, для чего в марте 2000 года уже провели первый фестиваль интеллектуальных игр «Зеленый шум – 2000», в котором приняли участие представители 12 городов России. Призы уехали в Казань и Ковров, Долгопрудный и Переслав ль-Залесский. Остались кое-какие и в Зеленограде.

Чтобы расширить рамки фестиваля и дать возможность участвовать в нем жителям других городов России, мы организуем заочный открытый фестиваль интеллектуальных игр «Зеленый шум». Для всех желающих принять в нем участие на страницах этих журналов будут представлены задания по пяти номинациям: пространственно- комбинаторная, числовая, словесная, логическая, а также вопросы на эрудицию, составленные в духе известной телевизионной викторины «Своя игра». Задания методологически выдержаны в духе требований программы ЮНЕСКО «Евроталант» для молодых людей в возрасте до двадцати трех лет.

Тем, кто до 15 декабря 2000 года успешно справится с заданиями (по всем номинациям или некоторым из них), будет предоставлена возможность встретиться на втором фестивале интеллектуальных игр «Зеленый шум – 2001», который состоится в г. Зеленограде в феврале – марте 2001 года.