Сотрудничество с журналом «Знание – сила» для меня важнейший этап жизни. Ровно треть века тому назад, в 1967 году, Нина Сергеевна Филиппова пригласила меня в состав редколлегии журнала, где я обнаружил своих давних друзей Тоника Эйдельмана и Рому Подольного и обрел новых – Гришу Зеленко, Галю Вельскую… И не только друзей – ауру доброжелательства, забавных розыгрышей на фоне всепоглощающей преданности руководящей журналом идее, лежащей в основе его названия. С нежностью вспоминая прошедшие годы, я горжусь замечательными затеями, в которых мне довелось принять активное участие, – циклами «Таинственные века» и «День века». И если у меня был какой-то успех в популяризации науки, то во многом он обеспечен работой в любимом журнале.

Дорогие друзья! Примите мои сердечные поздравления с нашим общим юбилеем!

Валентин Янин

В шекспировские времена весь мир был Лондоном, Стратфордом-на-Эйвоне, елизаветинской Англией, «Италией моей мечты», Данией-тюрьмой, солнечным Кипром, а дальше – лишь отдельные ярлыки: «Америка», «Московия», «Индия». Их наклеивали на «пустые яшички» сознания, ибо почти никаких реальных фактов в них не было.

Еще в 1553 году, незадолго до рождения Шекспира, от берегов Англии отплывает флотилия из трех кораблей. Их капитанам рекомендовано, как писали позднейшие историки, «самое обходительное обращение с туземцами». Куда же они держат путь? Каких туземцев намерены беречь? Суда взяли курс на норд-ост и, обогнув Норвегию, оказались в бурном море, обильном льдами. Здесь флотилия распалась, и один из кораблей вошел в устье неведомой реки. Аборигены, открытые англичанами, пояснили, что они – подданные царя московского Иоанна IV. Поблизости лежали известные нам Холмогоры. Так соплеменники Шекспира, пустившись северным морским путем в Индию, открыли для себя Московию, чья неведомая им прежде столица оказалась «в целом больше, чем Лондон с предместьями».

Другой любимец муз и невольный преемник Шекспира, испанец Кальдерон, сделал главной героиней драмы «Жизнь есть сон» московскую принцессу Росауру, которая, «покинув край родной», бредет «среди песков пустынь» и «запутанных утесов» (!) в Полонию, то поднимаясь на вершину, то скатываясь к пропасти. География в его пьесе странна и дика; ее прощает лишь то, что действие происходило «почти на краю света». События Смутного времени, в течение многих лет волновавшие русских и поляков, прошли практически незамеченными для жителей Испании, долетев до них лишь в виде каких-то фантастических слухов.

Идет год 1634-й. Воистину мал и странен «весь мир» твой, Господи, если в нем не помещается большая часть планеты. Справедливости ради отметим, что так же убог и скромен был внешний мир в представлении рядового москвича XVI-XV1I веков. Так, в перечне русских литературных памятников XVI века мы найдем «Послание о Мономаховом венце» и «Домострой», «Повесть о Петре и Февронии» и «Казанскую историю», но напрасно будем искать хоть несколько страничек, названных «Сказание о плавании Крестофора Колона за Индейское море». Их нет! В восточной части Европы попросту не заметили величайшего географического открытия. Оно как будто произошло не в мире, а за его пределами.

Но постепенно европейские державы сближались. Их покрыла сеть дорог, по которым из страны в страну мчались путешественники, чьи письма и рассказы сообщали о придворных событиях и деревенских обычаях, о диковинках культуры и курьезах хозяйства, о доблести нравов и подвигах глупости – обо всем, что осталось бы неведомо упрямым домоседам. «На свете чудеса рассеяны повсюду»- твердили они, «из дальних странствий возвратясь», пусть и не гнушаясь в своих рассказах легким хвастовством. Эти повесы, не жалевшие сил и денег на путешествия, становились первыми репортерами и «уравнителями времени»: они приводили европейскую жизнь к общему знаменателю. Изысканные аристократы, они явились прообразом торопливых журналюг начала XX века, соединявших пункт А с пунктом В вовремя переданной новостью.

В век Просвещения «путевые заметки» стали учебником жизни. Авторы дневников понемногу пробивали стены, разделявшие страны Европы.

Что Лоренс Стерн своим «Сентиментальным путешествием» под девизом «Надо будет самому удостовериться», что Николай Карамзин своими «Письмами русского путешественника» («приятнейшая мечта моего воображения… сбылась») одинаково приучили публику, пусть даже знавшую их книги лишь по заголовку, повторять то и дело в рассуждениях и беседах: «А что там у них во Франции? А что в Германии? А что поделывают англичане?»

В конце XVIII века «весь мир» становится всей Европой – от Москвы до Мадрида. Волны новостей перекатываются по этой части света, немедленно взбаламучивая, взвихряя нестойкие умы, еще не прикрепившиеся к кондовым, консервативным устоям государства. Волны новостей, впервые захлестнувшие Европу, порождают вначале томление духа, а затем и романтические мечтания. Тысячи молодых людей, взбудораженные этим штормом, внезапно соединившим множество стран, ищут себя, то пускаясь в революцию, то в военные походы, то погружаясь в сплин, то сочиняя стихи. Они не знают покоя, они мечутся, как металась лодка несчастного Шелли в волнах итальянского залива.

Бастилия и Наполеон – вот два подводных вулкана, породивших эту «бурю в стакане воды». «В чем, в чем?» – переспросите вы. Но не правда ли, Европа, на взгляд современного человека, – это «стакан воды», поставленный у входа в огромную комнату, куда мы так долго не стремились войти и малейшую рябь в стакане принимали за вселенскую бурю? Огромная комната в этой метафоре, конечно же, весь мир, недавно почти неведомый нам.

Еще картографы конца XVIII века, изображая мир, не жалели белой краски. Северо-запад Америки и Центральная Азия, Амазония и джунгли Индонезии, внутренние области Африки и Австралии были им неизвестны. А значит, жители этих обширных районов планеты даже не представляли себе, что есть Европа и Англия, есть города и театральные здания, что в одном из этих городов жил и в одном из театров работал человек, сказавший, что…

Нет, непонятно. «Нас не существует», «их не существует». Это – даже не обмен колкостями дикарей и колонизаторов. Это факт! На часах «год 1800». На карте мира – отдельные конгломераты держав и диких племен, столь надежно разделенных языками, верованиями, историческими традициями, что даже время течет в них по-своему, и один его поток не сливается с другим.

На лондонских или петербургских часах тысяча восьмисотый год, а весь мир напоминает заснеженную пустыню. Уже теплеет. Скоро придет весна. Кое-где под снегом бегут ручейки, не сливаясь друг с другом, протачивая свои одинокие желобки. Лишь изредка заметны проталины. Вот одна из них, напоминающая огромную лапу ели. Она залита водой. Все ручейки времени слились здесь в единый поток. В Европе – оттепель, Наполеон у ворот, на дворе – весна романтизма.

Конечно, происходящие события переживаются еще не единовременно, не сиюминутно. Но все-таки трижды права была Анна Павловна Шерер, «фрейлина и приближенная императрицы, встречая важного и чиновного князя Василия» известием: «1енуя и Лукка – поместья фамилии Бонапарте». Разрозненная Европа прямо на ее глазах превратилась в единый театр… военных действий.

Весь XIX век европейские колонизаторы на десятках фронтов от Чечни и Коканда до Кохинхины, Алжира и Конго ведут странную войну. Они сражаются… с временем. Бременем белого человека стало само время, непослушное, непокорное, разлившееся на множество мелких потоков. Их надо было свести воедино. Линейное время Биг-Бена или Курантов пробивает устои патриархальной культуры, словно удар тарана проламывает врата ветхой крепости.

Год 1901, начало нового века, с одинаковым увлечением встречают на разных широтах или меридианах – всюду, где есть форпосты европейских империй, где вспоминают, что «у нас в Лондоне…» или «когда я был в последний раз в Париже…» Пуля, газета и броские бусы, проданные в ближайшей лавке, заставляют туземцев жить по навязанному им закону, жить по европейскому времени.

Лишь когда нация-победитель переживает кризис, эта устоявшаяся связь рвется. Обратный процесс – процесс отторжения колонии и разрыва с правящей нацией – становится обретением утраченного когда-то времени. В поисках собственного пути малый народ блуждает в далеком прошлом. Его вожатыми на этом пути становятся тени забытой эпохи: разбогатевшие работорговиы, военные вожди, жрецы. Впрочем, через некоторое время и эта «освобожденная нация» стремится вернуться в лоно единого времени. В Реке времени не вернуться вспять. Из нее не выйти даже единожды.

Один и тот же поток затопил все части света. Мы и не заметили, как наступил «всемирный потоп времени». Почти все население Земли видит одни и те же события «в прямом эфире». А ведь даже лет двадцать назад жители СССР могли в лучшем случае узнавать о них из заметки в газете или минутного сюжетика, переданного в конце телепрограммы «Время». (Для молодого читателя поясню, что это был едва ли не единственный выпуск новостей на ТВ, и напоминал он больше всего таблицу умножения, старательно прочитываемую изо дня в день. Текст самих новостей, возможно, даже не менялся; менялись лишь некоторые имена собственные. Вместо Индиры Ганди любвеобильный Брежнев целовал Тодора Живкова, а комбайны катились уже не по Кулундинской степи, а по Ленинскому району Куйбышевской области.)

Сегодня телевидение стало зеркалом, неотступно направленным на нас. Оно постоянно выхватывает то одного, то другого человека толпы, делая его героем дня, а его жизнь – достоянием зрителей. События, происходящие в его жизни, одновременно могут стать фактом из жизни всех остальных землян. Я уж не говорю о компьютерной сети, позволившей нам странствовать по планете почти с космической скоростью.

Два этих средства – самый мощный «камертон времени», когда-либо существовавший на нашей планете. Они задают единый такт всем земным событиям. Отныне любой исторический казус разыгрывается на сцене, возле которой напряженно застыло все население планеты. Три с половиной миллиарда зрителей, следивших за открытием Сиднейской олимпиады, – наглядный тому пример.

В новое тысячелетие человечество входит, впервые став по-настоящему «единым организмом». Мы все живем в одном времени. Все, что совершается в одной части организма, немедленно отзывается в другой, самой дальней его части. Отныне ни один процесс, протекающий в этой «всемирной деревне», не может протекать бесконтрольно, если вредит всему организму.

На протяжении всей истории такое понятие, как «обшая планета», было бессмыслицей. Земля являла собой территорию, заселенную множеством державных организмов, каждый из которых был наделен своей «времяносной системой». Последние пять столетий европейцы настойчиво стремились проникнуть в соседние части света, освоить их, заселить, подчинить своему времени. В конце концов, по жилам многочисленных государств, разбросанных по всем пяти континентам, побежало одно и то же время, И тогда свершилось чудо! Безжизненная прежде смесь превратилась в единое целое и живое: в одну страну – планету Земля. А мы, ее прежнее население, стали одной нацией – землянами.

Конечно, на фоне многочисленных локальных конфликтов это звучит очень оптимистично, но это и есть «вектор развития» нашей планеты в новом тысячелетии.

XX век был временем напряженного соперничества различных политических систем. Эта междоусобная борьба лишь мешала нам справиться с проблемами, которые угрожают человечеству. Нельзя успешно бороться с экологическими бедствиями в одной отдельно взятой стране. Любые изменения окружающей среды затрагивают всю нашу планету. Воздух, вода, земля не имеют границ.

Междоусобная борьба вредила развитию науки, мешала разумному освоению природных богатств, сдерживала космические исследования.

Последние десятилетия ознаменовались стремлением раапичных государств решать проблемы коллегиально, в рамках международных программ и проектов.

Только совместная деятельность – залог процветания всего человечества. Мы – хозяева всей нашей планеты. Лишь подобное отношение к миру, в котором мы живем, превратит простую календарную дату в подлинный рубеж новой эпохи.

Наконец-то среди игр азартных (то есть не имеющих никакого иного смысла, кроме азарта) и коммерческих (предполагающих наличие интеллекта и крепких нервов) появились новые, проникнутые высоким смыслом – и вместе с тем дарящие возбуждение азарта и удовольствие от решения логических задач. Собственно, они появились не вчера; после всяких там толкинистов, наверное, по логике постоянного возрастания сложности и возвышенности обязательно должна была появиться и игра в сценарии развития страны, и клубы любителей этой игры, и собственные издания. Например, «Клуб 2015».

«Все началось, естественно, 17 августа 1998 года». В одной дате – предлагаемые условия: никому объяснять не надо, что тогда случилось и послужило поводом для дискуссий о возможном будущем страны. Ударило тогда по всем, но более всего, как констатирует то же предисловие книги «Сценарии для России», выпущенной Клубом, ударило по профессионалам бизнеса и вообще профессионалам, представителям среднего класса, тем, кто добился успеха, принципиально не воруя и не обманывая государство. Собравшись после катастрофы, они решили, что часть вины за происшедшее обязаны взять на себя: занимались только своими делами, более ничем не интересовались, позволили событиям развиваться, мягко говоря, не по лучшему сценарию… Потому и принялись за исправление ошибок.

Звучит очень серьезно. Вряд ли стоит поддаваться на эту серьезность, не то возникнет соблазн задать много недоуменных вопросов. Например, откуда такая уверенность этих профессионалов от бизнеса и от кабинетного труда, что, не будь они столь увлечены своими делами, а будь более дальновидны, они могли бы взять политическую власть в стране в свои руки или хотя бы оказывать на нее определяющее влияние? Кто бы это им, интересно, вот так сразу взял и отдал власть? И еще: если они – высокие профессионалы в чем-то, кто сказал, что они непременно стали бы отличными политиками? Ну и так далее, и так далее…

Но сама конструкция книги (состоящей из двух повестей, одной телевизионной пьесы, трех статей-сценариев и кучи материалов для самостоятельного изготовления подобных сценариев любым желающим) как бы предостерегает от звериной серьезности, с которой перед нами без конца разворачивают разного рода – но почти всегда крайне неутешительные – научные прогнозы. Составители сознательно выбрали форму сценариев, а не прогнозов, которых, на их взгляд, и так слишком много. Добавим: выбор удачен еще и потому, что допускает и даже предполагает игру таких плохо формализуемых сил, как художественная интуиция, образное видение ситуации – при сознательной условности схем и заведомо ограниченном количестве учитываемых параметров.

Это, наверное, интересно – играющие бизнесмены. Особенно когда играют люди серьезные, а не чучела гороховые в малиновых пиджаках, созданные фантазиями низкооплачиваемых бюджетников. Мы даже не заметили, как в обществе изменилось отношение к ним, людям успешного, эффективного бизнеса, а ведь именно они, по наблюдениям социологов, в последние годы стали наивысшим авторитетом для старшеклассников и старшеклассниц, потеснив артистов, академиков и космонавтов. Да они и сами, похоже, стали себя уважать. Психологи рассказывали, что прежде, разбогатев, некоторые из них терялись и теряли смысл жизни; теперь вот они размышляют о будущем, причем не своем и своего дела, а о будущем страны, связывая с ним судьбы свою и своей семьи самым непосредственным образом.

Причем сначала они предоставляют слово не экономистам и не профессиональным футурологам, а писателям.

А. Кабакову, А. Гельману и Д. Драгунскому, судя по всему, предложили написать три сценария ближайшего будущего России: худший – средний – лучший; именно этому принципу подчинена структура всей книги. Однако художественная интуиция и чувствительность к преобладающим в обществе настроениям не дали осуществиться последнему варианту: он тоже получился какой-то не слишком светлый.

Мне совсем не хотелось бы разбирать литературные достоинства этих произведений; скажу только, что проглотила я их, не отрываясь. Наверняка по этому поводу, как и по сути развернутых перед нами картин, можно сказать многое. В своей неоднозначности, объемности, насыщенности аллюзиями художественное слово всегда говорит больше, чем, как кажется, хочет сказать.

Меня поразило одно обстоятельство: насколько мы в своем видении будущего повязаны прошлым, насколько обречены нести его в себе.

В любом художественном сценарии: плохом, среднем, хорошем – есть тема зоны, тюрьмы, незаконных арестов, государственного насилия.

Александр Кабаков, «Приговоренный (Невозвращенец-П)»: «Вот вам и свобода, – вслух сказал он сам себе и испугался… Один из охранников мгновенно перестал храпеть, как бы прислушиваясь, что еще ляпнет поднадзорный-» Александр Гельман, «Претендент»: «Отцу удалось убелить Думу принять поправку к закону, которая разрешала сотрудникам органов борьбы с организованной преступностью в течение двух лет по своему усмотрению применять оружие на поражение. И поправкой этой, скажем так, активно пользовались…»

Денис Драгунский, «Версия плюс»: «На первый допрос меня позвали через двенадцать дней… Выходя из камеры, я оглянулся. На двери в жестяной кармашек была всунута картонка с моим номером – К-2015. В алфавите тридцать три буквы. Четыре разряда цифр. Значит, они собираются изолировать примерно триста тысяч человек…»

Мне это кажется в высшей степени знаменательным: мы до сих пор больны ГУЛАГом, обречены воспроизводить его в своих фантазиях, мы не изжили его и долго еще не изживем. Вы представляете себе такие же фантазии в подобных обстоятельствах у трех американских писателей? Английских? У французов или даже итальянцев?

Мы, правда, ничего и не делаем для того, чтобы изжить прошлое. Мы гордо отказались от люстрации, мы даже членораздельно не осудили идеологию и партию, принесшие стране неисчислимые бедствия, парламент всерьез обсуждает, не вернуть ли на место Железного Феликса. Многим кажется, что это теперь вообще не актуально. Было и прошло. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, а мы должны все простить, все забыть и двигаться дальше. Ан нет, не выходит.

Конечно, мне могут сказать, что это произведения всего лишь трех писателей, что составители сборника, возможно, специально их так подобрали, а на самом деле…

А на самом деле, проведите эксперимент: опросите ближнее свое окружение, что оно думает о будущем России. И засеките, на какой минуте возникнет тема повальных арестов как варианта вполне допускаемого, даже ожидаемого. Совершенно независимо от возраста, образования и интересов участников разговора.

Это уже не игра, это очень серьезно.

Мне кажется, сборник вполне можно считать такого рода экспериментом. Конечно, можно себе представить такую книгу о том, что будет через пятнадцать лет – в каком-нибудь российском городе, в какой-нибудь семье – без всякого государственного насилия, без посадок, допросов и прочих традиционных ужасов. Но эти трое писали именно сценарии будущего страны, пусть художественные. Они, разумеется, вышелушивали из прожитого и передуманного самое главное, что определяет ближайшее будущее России.

Получается: определяет его то, что мы до сих пор не разобрались со своим прошлым. Что разобраться с ним для нашего будущего не менее важно, чем разобраться с налогами, ограничениями власти на местах и в Центре и соблюдением одинаковых правил игры для всех, кто действует на рынке.

Вырастет ли гражданское общество из граждан, постоянно держащих в подсознании возможность немотивированного ареста?

Кто может контролировать действия власти в стране, где нет гражданского общества?

А теперь перед нами три сценария будущего России: самый плохой, средний и, наконец, наилучший, развернутые журналистами, работающими в экономической и социальной проблематике, – Светланой Бабаевой, Андреем Галиевым и Андреем Колесниковым. Их статьи активно и долго обсуждались в Клубе, то есть входящими в него бизнесменами и прочими любителями игры в будущее. Можете и вы воспринять эти статьи как заготовки, материалы для такой игры.

Самое худшее, вплоть до полного исчезновения с политической карты мира, случится, если Россия решит восстановить свой статус сверхдержавы, опираясь на военную мощь и противопоставляя себя развитому миру. Тогда – снова жесткая централизация ресурсов, без которой ВПК не восстановишь. Множество людей снова получат работу и некий гарантированный минимум, который со временем, естественно, начинает уменьшаться, ибо ВПК, как когда-то, будет вытягивать из страны все соки. Противостояние внешним врагам, без которых невозможно обосновать бесконечную гонку вооружений, усилится необходимостью уберечь народ от вредных сопоставлений собственного уровня жизни с уровнем жизни трудящихся других стран; все это кончается железным занавесом, подпираемым как изнутри (по вышеозначенным причинам), так и извне, стремлением нормальных людей дистанцироваться от источающего угрозы гиганта.

«Мягкий» вариант того же сценария – распад России. В любом случае сценарий подталкивает к выводу: «делай ноги», пока не поздно, в такой стране делать нечего.

Второй сценарий – «сказка о потерянном времени»: правительство не ставит перед собой бредовых задач подготовиться к победе в третьей мировой войне, но постоянно занято латанием дыр, которые никогда не переводятся. По сути, оно решает в принципе не решаемую задачу: как выполнить все взятые на себя обязательства и никого при этом не обидеть – ни вороватых чиновников, ни приватизировавших политическую власть во многих регионах бандитов, ни несчастных бюджетников. Ничего не меняя в структуре ни экономики, ни политической системы, правительство обрекает себя на необходимость опять-таки добиваться централизации или по крайней мере контроля Центра за финансовыми потоками, поскольку средств ему катастрофически не хватает. Разумеется, финансовые и ресурсные потоки всячески уклоняются от подобного контроля, и все большая часть экономики уходит в тень, никем не контролируемая, развиваясь (если это можно назвать развитием) отнюдь не по законам рынка.

Это сценарий, при котором нет суровой необходимости немедленно подыскивать себе другую страну проживания, но детей лучше бы куда-нибудь отсюда отправить, ибо вряд ли у них здесь есть будущее.

Наконец, третий, наилучший сценарий, при котором «и у нас самих, и у наших детей есть время и место для нормальной жизни». Это, как сознают и сами авторы, вариант «чуда», точнее, даже серии чудес. Средний класс, то есть те самые профессиональные и эффективные бизнесмены, дружно идут во власть, дабы пресечь возможность нерациональных ее решений. Более того: уставший от воровства, невнятицы и бестолковщины народ их поддерживает, хотя они честно предупреждают, что лучше будет не сразу (я сразу вспомнила, как в одном доме мне растолковывали причину непопулярности Егора Гайдара: как может быть популярен политик, который долдонит одно и то же: «Плохо, плохо, а будет еще хуже!..») Власть под их давлением немедленно умеряет свои аппетиты, и мы получаем искомое всеми либералами мира маленькое, но сильное государство, которое само себя все время сокращает, уступая пространство жизни экономической и политической самодеятельности. Сначала по всей стране возникают острова эффективного хозяйствования и разумного жизнеустройства; постепенно отставшие регионы поглощаются ими, в них растворяются. Иностранные предприниматели жесточайшим образом конкурируют друг с другом за право вложить средства в бурно развивающиеся территории. Жить с каждым днем все лучше и все веселее.

Сказка о витязе на распутье была, пожалуй, более реалистичной – там, если вы помните, вообще не было «лучшего» сценария, на каждой тропе приходилось что-то терять и оставалось только решать, какую цену ты готов заплатить за право двигаться вперед. Впрочем, если выигрыш определять осуществимостью…

Сценарии написаны были в марте- апреле 1999 года; некоторые детали угаданы в них с поразительной точностью – например, замена губернаторов в Совете Федерации на представителей регионов или обсуждение возможности переноса парламента в Санкт-Петербург. Впрочем, необходимость ограничить своеволие местных баронов к тому времени была уже очевидной. Хотя задним числом легко говорить об очевидности…

Итак, сценаристы указывают на несколько точек бифуркации, решение в которых определяет, на их взгляд, дальнейшее развитие событий в стране. Это имперские амбиции власти, ее притязания вернуть себе статус руководителей сверхдержавы, размахивающей ядерным оружием – путь к новому фашизму. Это недостаток воли и отсутствие стратегического мышления все у той же власти, более всего стремящейся к самосохранению, но не умеющей даже этого добиваться целеустремленно и последовательно. Это, наконец, способность власти к самоограничению, к диалогу с собственными гражданами, к открытой и прозрачной политике – что как раз и предполагает недюжинную политическую волю в выстраивании долгосрочной стратегии.

Как видим, все это – характеристики власти. В этой игре только она имеет значение, она одна может выдернуть страну за волосы из болота – и может ее окончательно погубить, причем в самое ближайшее время: пятнадцать лет, оглянуться не успеешь.

То ли у нас в стране действительно в конце концов все зависит от власти, то ли нынешним деловым людям в наследство досталась интеллигентская привычка, закрепленная веками, постоянно заглядывать в лицо власти и в выражении его искать ответы на все вопросы?

Конечно, идя объемности сценариям не хватает независимых переменных. Например, какова будет в ближайшие пятнадцать лет динамика цен на нефть? Каковы будут урожаи в нашей зоне рискованного земледелия? Хватит ли нефтедолларов на то, чтобы обеспечить взрастание нового непуганного поколения, которое примет общемировые стандарты поведения, предполагающие работу вместо воровства? Впрочем, это уже явно выходит за границы ближайших пятнадцати лет.

Все-таки нефтедоллары сами по себе, как и сами по себе урожаи, ничего кардинально в нашей жизни не изменят. Сценаристы правы, считая ключевыми серьезные институциональные изменения жизнеустройства.

Условность и схематичность сценариев тоже постоянно следует держать в уме и не принимать их за реальную программу действий. Иначе того и гляди окажешься перед парадоксами, никаким сценарием не предусмотренными. Например, чубайсова задачка с отключением электричества в целых городах. Он в своем праве: за все надо платить. Жители тоже в своем праве: они честно платили, и квитанции могут предъявить. Если их деньги украдены или использованы не по назначению, кто-то должен за это ответить – и уж в любом случае не пациент, которому делают операцию при свечах. Но это не дело энергетиков, призывать |убернаторов к ответу, их дело отключать электричество за неуплату. Если же счета оплатит федеральный бюджет, как это неоднократно и делалось, ситуация будет повториться снова и снова…

Я к тому, что рыночные отношения сами по себе тоже не работают, как и нефтедоллары, как и высокие или низкие урожаи. То есть в жизни не работают, как мы за последние десять лет убедились на собственной шкуре. А в игре – вполне могут работать. Особенно, если все помнят, что это – игра.

Между прочим, Георгий Петрович Щедровицкий давно уже научил нас, что игра – дело очень серьезное. Он создал высокий жанр деловой игры, в ведении которой ему не было равных. Я думаю, было бы очень неплохо, если бы составление сценариев будущего России стало массовым увлечением. Ну, если и не вполне массовым, то хотя бы достаточно распространенным – вместе с Клубами, в которых эти сценарии обсуждали бы.

В игре, как известно, ярко проявляются характеры; по предъявленным нам сценариям будущего ясно видны наши сегодняшние проблемы и особенности. О двух я уже говорила: зависимость от неизжитого прошлого – и глубокая внутренняя зависимость от власти. Есть и третья: нетерпение.

Конечно, в торговле важно, купят ли товар сегодня, будет ли оборот средств постоянен и как его ускорить – тут невозможно ориентироваться на моды будущих поколений. Живое производство тоже требует ближней стратегии – чтобы тебя не обогнали в ближайшие пять лет, сегодня надо потихоньку разрабатывать новые модели и прикупать новое оборудование. Но уже выбирая желаемую профессию для детей и выстраивая под этот выбор его образование, мы задумываем нечто не на ближайшие годы.

Так кто же это выбирает? Вот сам вырастет…

У нас довольно сложные, судя по всему, отношения с временем: никак не научимся оценивать его более или менее правильно. Как и всем людям на свете, нам приходится одновременно участвовать в процессах разной длительности, разной «фундаментальности», что ли, то есть жить в разных измерениях. Отказавшись сегодня смириться с халтурным сочинением сына, я одновременно решаю ближнюю проблему его школьной успеваемости и стратегическую, на всю его жизнь вперед рассчитанную проблему профессионализма, в любой деятельности не терпящего халтуры. Так вот если для ближней задачи моего сегодняшнего усилия, может, и хватит – хотя бы для получения конкретной пятерки и соответственной оценки в четверти, то вторая проблема в принципе не решаема быстро и однозначно.

Новый общественный договор власти и граждан, на котором построен весь оптимистический сценарий, в ближайшие пятнадцать лет невозможен – ни власть, ни граждане к этому совершенно не готовы. И гражданское общество, как говорит опыт других стран, за пятнадцать лет не строится. Но это совсем не значит, что мы поэтому обречены в лучшем случае на невнятное, в худшем – на фашистское будущее. Одновременно идет множество разнонаправленных процессов, да еще и, как мы говорили, разной степени глубины и длительности. От конкретного усилия каждого из нас зависит, какой процесс окажется хоть чуточку сильнее, а какой потеряет хоть крупицу – из множества ежедневных выборов ткется будущее. Но это совсем не значит, что сегодняшний ваш выбор завтра будет вознагражден, а через пятнадцать лет принесет неоспоримый результат…

Нетерпение, как мне кажется, не менее опасно, чем зависимость от прошлого или от власти: оно может порождать лишь экстремальные решения и экстремальное поведение, вроде всяческих войн и революций, и оно совсем не способствует созидательной работе.

Так что, надеюсь, однажды на очередном заседании подобного Клуба обсудят вопрос: сколько времени необходимо для серьезных, коренных сдвигов в обществе, в политической системе, в экономическом укладе. Чтобы изменения не требовали новых повальных арестов, а складывались бы из накопленных маленьких сдвигов, из прорастания новых ценностей и норм в новых генерациях, из осмысления и осознанного расставания со своим прошлым…

4 (16) 1819 года русская экспедиция под командованием капитана второго ранга Беллинсгаузена и его помощника – лейтенанта Лазарева отбыла в далекие просторы Антарктики.

Английский путешественник Джеймс Кук, исследовавший южное полушарие в 1772-1775 годах, утверждал, что никакого материка там не существует. В своем отчете о плавании Кук писал: «Я обошел океан Южного полушария на высоких широтах и совершил это таким образом, что неоспоримо отверг возможность существования материка…»

Но русские моряки не устрашились опасности путешествия в далеких водах Антарктики. Они решили провести собственные исследования и проверить правильность утверждения Кука.

16 января 1820 года корабли подошли к бесконечному ледяному полю, занимавшему все видимое пространство. Дальше идти было нельзя, и моряки с сожалением отошли от этого неприступного барьера. Между тем они были вблизи того района антарктического материка, который в 1930 году получил название Земли принцессы Марты. Еще дважды после этого экспедиция подходила к берегам Антарктиды, названным много времени спустя Землей принцессы Ранхильды и Землей королевы Мод.

В первых числах марта 1820 года Беллинсгаузен и Лазарев вынуждены были отправиться в австралийский порт Джексон (ныне Сидней), чтобы там отремонтировать корабли и дать отдых изнуренным командам.

В канун Нового года экспедиция снова пересекла Южный полярный круг. А 10 января 1821 года дозорные «Востока» увидели землю. Это был большой остров. Его назвали именем Петра I.

Воодушевленная зтим открытием, экспедиция двинулась дальше. Люди прониклись уверенностью, что где-то поблизости должен быть материк. И их ожидания не были обмануты.

17 января 1821 года снова показалась земля. Это был длинный берег с возвышавшейся над ним величественной горой. Чувство большой радости охватило русских исследователей. Наконец-то они достигли цели! Беллинсгаузен и Лазарев справедливо считали, что ими открыта часть Антарктиды, которую они назвали Землей Александра!.

Итак русские моряки Беллинсгаузен и Лазарев четырежды подходили к берегам Антарктиды и доказали существование шестой части света. Кроме того, они уточнили очертания открытых Куком земель, нанесли на карту 29 новых островов и собрали ценнейшие сведения о жизни морей и островов Южного Заполярья.

Давным-давно, еше до экономических реформ я активно занимался наукой и параллельно с изучением элементарных частиц писал научно-популярные статьи. С тех пор многое изменилось, я ушел из науки и стал к ней относиться очень скептически, однако ностальгия по ушедшим временам нет-нет да и тревожила душу. Поэтому я с удовольствием отправился на выставку «Наука. Научные приборы 2000». Это уже четвертая международная выставка новейших технологий и приборов для научных исследований. Она опять появилась на территории Экспоцентра на Красной Пресне после семилетнего перерыва. Три предыдущие экспозиции по этой тематике проводились в Москве в 1983, 1988 и 1993 годах. Определенную окраску моему посещению придавал факт получения Нобелевской премии по физике за 2000 год российским физиком Жоресом Алферовым. Надежда на то, что не все еще потеряно для российской науки, взволновала не только наших парламентариев, но даже таких скептиков, как я. С этими мыслями я и отправился на выставку.

Последние годы я сотрудничаю с телекоммуникационными и компьютерными журналами, поэтому хожу на все выставки Экспоцентра, связанные с информационными технологиями. Когда их экспонаты занимают не все пять павильонов Экспоцентра, посетители начинают сетовать на то, что пришли тяжелые времена. У научных приборов и «Науки-2000» сил хватило только на половину самого маленького пятого павильона. Хотя в каталоге присутствовало более сотни участников (из них 8 – из США, 6 – из Германии, два – из Белоруссии и даже один из Швейцарии), вряд ли можно было назвать эту выставку мало-мальски представительной. Собрались те, кого удалось собрать. Однако не будем привередничать и отправимся в поход по выставке.

Обойти ее удалось минут за 15. Скорее всего, сотня участников была оптимистичной надеждой организаторов. У некоторых стендов научно- исследовательских институтов сидели молодые люди с бородами и вдумчиво читали книги. Привыкший к назойливому зазыванию очаровательных владелиц стендов крупных компаний на «связных» выставках, я был слегка обескуражен столь «невыставочным» поведением научных экспонентов. Постоял несколько минут, стараясь привлечь внимание размерами своей фигуры. Безуспешно. Пришлось подать голос. Молодой ученый с явным неудовольствием оторвал взор от книги и молча посмотрел на меня. Далее последовал странный диалог, состоявший из последовательности вопросов. Я: «Скажите, пожалуйста, нет ли у вас брошюры с кратким описанием деятельности вашего института?» Он: «Неужели вы думаете, что всю деятельность ОГРОМНОГО института можно вместить в краткую брошюру???!!!!» – Я: «Скажите, пожалуйста, нет ли у вас сайта в Интернете, где я мог бы узнать поподробнее о вашем институте?» Он: «Нет, конечно, вы представляете, сколько людей надо было оторвать от науки, чтобы вносить ВСЮ ИНФОРМАЦИЮ в Интернет?» Тут я понял всю бессмысленность диалога.

Следующая отрицательная эмоция ждала меня на небольшом стенде с надписью «МГУ им. Ломоносова, НИИЯФ». Мои тесть и теща по сорок с лишним лет отработали в МГУ (который и строили в начале пятидесятых), моя жена трудится там в настоящее время, а дети собираются туда поступать через пару лет. Поэтому к МГУ, где около тридцати факультетов, более сотни кафедр и почти тридцать тысяч студентов, профессоров и преподавателей, у меня особое отношение. То, что все это разнообразие удалось уместить б двухметровый стенд, вызвало некоторое удивление, и я решил посмотреть экспозицию поближе. Главную ее часть занимал огромный терминал компьютера, на котором демонстрировался фильм. Ради справедливости стоит отметить, что в этом случае буквально через мгновение после моей остановки перед экраном появился молодой человек ненаучного вида и поинтересовался, чем он может быть мне полезным. Я задал прямолинейный вопрос, что общего у него и его компьютера с МГУ? После пятнадцатиминутной речи о широких, глубоких и всесторонних связях его лично и его компании «Домашний кинотеатр» с московским университетом, мне удалось понять, что его компания снимает помещение для работы в корпусах университета и это – единственная связь.

Кроме домашнего кинотеатра, на стенде МГУ были выставлены несколько лабораторных работ для студентов (непонятно, кого они могли заинтересовать на этой выставке) и пара плакатов с перечислением того, чем занимаются некоторые факультеты.

«И это выставка российская «Наука-2000» – хотелось мне закричать голосом, полным сарказма и боли. Впечатление усугублялось тем, что за несколько дней до посещения этой выставки я был в президиуме РАН на праздновании 75-летия «Bell laboratories». Это всего-навсего научное подразделение одной из американских высокотехнологичных компаний Lucent Technologies, но ее сотрудники за прошедшие 75 лет получили 12 Нобелевских премий и ежедневно патентуют по три изобретения. Так вот вице-президент этих самых Bell Laboratories посетовал, что за отведенный ему час он успеет рассказать лишь об одном направлении деятельности одного из отделений. И за этот час он… Не буду вспоминать, чтобы не расстраиваться из-за принципиальной разницы «их науки» и «нашей науки». Вернемся на выставку и попытаемся сконцентрироваться на положительных эмоциях. Были и они.

Часть вторая, рационально-позитивная

Больше всего на выставке мне понравилась экспозиция ассоциации «Цифровые изображения». Оказывается, умение тщательно проанализировать изображение может быть полезно в самых разных отраслях жизнедеятельности человека. В ассоциацию входят самые разные организации, о деятельности которых я и расскажу.

В Институте информационных технологий ( www.iitvision.ru ) этим занимается лаборатория компьютерного зрения. Разработаны технологии обработки изображений и анализа сцен, ближней и дальней фотограмметрии, трехмерной визуализации и виртуальной реальности. Они начинают успешно применяться в машинном зрении, технических измерениях, системах анализа документов, медицинской диагностики и картографии. В институте создан цифровой фотограмметрический комплекс для ЭВМ, позволяющий автоматически восстанавливать трехмерную цифровую модель местности по изображениям, полученным путем аэро- и космической фотосъемки. Кроме этого, стоит упомянуть систему восстановления трехмерной формы предметов по их стереоизображениям, полученным с двух видеокамер. Есть и более практические разработки: система автоматизированного измерения объема круглых лесоматериалов и система автоматического измерения угла схождения сварного шва.

Научно-внедренческое предприятие «Центр-ЭСТАгео» умеет определять запасы полезных ископаемых, анализируя фотографии земной поверхности.

Технопарк «Курчатовский» предложил специальный рентгеновский комплекс «РТИ», который может выявлять дефекты в сварных швах и стенках металлических и пластмассовых труб, проверять багаж и личные вещи пассажиров, использоваться как медицинский рентгеновский аппарат.

Компания «Видеоскан» занимается разработкой и производством серийных, специальных и уникальных устройств ввода/вывода изображений в компьютер для нормальных и жестких (-400С – +850С) условий эксплуатации. Эти устройства принимают телевизионные сигналы от видеокамер или любых других устройств и выводят его в формате, удобном для потребителя. При этом по пути от ввода до вывода изображений можно проводить их отбор, сортировку и другие операции.

Кроме чисто технических применений, системы обработки изображений в настоящее время очень важны для перевода в Интернет самых разных произведений искусства – от картин и гобеленов до изображений памятников архитектуры.

НПП «Эконике» представила на выставке вольтамперометрический анализатор «Экотест-ВА». Он сделан на основе микропроцессора и позволяет анализировать самые разные жидкости, почву, корма, пищевые продукты, лекарства. На этот прибор приятно смотреть, он красив и удобен.

А вот санкт-петербургская фирма «Экрос» (это название представляет собой сокращение слов «Экология России»), которая недавно отметила свое десятилетие, представила оборудование современных лабораторий для анализа нефтепродуктов, точнее, специальные модульные лабораторные комплексы. Красивые, удобные и (по словам хозяев) совсем недорогие, они ничем не уступали зарубежному оборудованию. Немаловажно и то, что их можно получить «под ключ» через два-три месяца после заказа и некоторой предоплаты. «Экрос» – первая российская компания, производящая металлическую мебель. Металл рассчитан на длительный срок использования – 20 лет и больше, что очень важно при длительной эксплуатации мебели в лабораториях. Сейчас «Экрос» выпускает более 80 наименований лабораторной мебели.

Сибирский лазерный центр представил на выставке лазерный стоматологический аппарат «Мелаз-С», который обеспечивает безболезненное и комфортное лечение, работает бесконтактно, бесшумно, не дает вибраций, снижает психологические нагрузки на пациента. А лазерный хирургический аппарат «Мелаз» успешно применяется в качестве хирургического инструмента при проведении операций в самых разных областях хирургии. Благодаря уникальным свойствам лазерного излучения операции сопровождаются минимальными потерями крови. Стерилизующее действие излучения значительно сокращает сроки заживления послеоперационных ран. Процессорная система управления контролирует все блоки аппарата, содержит в памяти восстановленные режимы для различных процедур и поддерживает их в процессе работы. Не менее интересна и первая отечественная ультрафиолетовая офтальмологическая система «Медипекс» для микрохирургии глаза.

Некоторым особняком от российских фирм стояли стенды американских и немецких компаний. На них было много красивых проспектов, выставленные приборы блестели, сверкали и переливались всеми цветами радуги, на них даже раздавали бесплатные ручки и целлофановые пакеты (что мгновенно приводило к скоплению практически всех посетителей выставки у одного стенда), но это была «не наша наука» и «не наши приборы», поэтому особого интереса не вызвали. В основном, это были наборы самого разного оборудования для научных лабораторий.

Послесловие, печальное с едва заметной искоркой надежды.

В общем, кое-что на выставке привлекло мое внимание. Были и другие стенды, и другие экспонаты, но нигде не было ничего по-настоящему выдающегося, от чего удивление взяло бы за душу и выставка стала бы настоящей выставкой, а не обычным социалистическим отчетом о проделанной работе. К сожалению, времена гордости за российскую науку ушли в прошлое безвозвратно. Без денег науку делать нельзя, а денег сейчас у России нет. Единственная крохотная надежда заключается в том, что небольшим коммерческим фирмам будет выгодно изготавливать какие-нибудь научные приборы. Они будут процветать и лет через 75 смогут дорасти до положения «Лабораторий Белла», вот тогда … внуки наших внуков опять будут с достоинством делать доклады о работах российских лабораторий на мировых форумах. До тех пор остается только надеяться на лучшее и делать что-то более эффективное, жизненно полезное и выгодное, чем чистая наука. Хотя бы выпускать научно-популярный журнал.

Кстати, мне все чаше кажется, что «Знание – сила» – лозунг ушедшего века. Сейчас его стоит сменить на «Воплощенное знание – сила».

– Мы знаем время физическое и историческое, психологическое и социальное, субъективное и объективное, измеряемое и переживаемое. Циклическое, линейное и ветвящееся. Равномерное и скачкообразное. Летящее и стоящее на месте. Пустое и насыщенное. Время математиков и философов, астрономов и поэтов, домохозяек и бездельников.

Но что такое время для человека вообще? Как оно вообще возможно и почему мы можем о нем говорить? Что предшествует всем этим многообразным временам, что держит их вместе?

– М не иногда кажется, что самые глубокие вопросы о времени человек задает в детстве. Ребенку говорят: «Прошел час». Вопрос: час чего прошел? Как ответить? Капля воды, кусочек дерева, моток проволоки, килограмм крупы, я применяю некоторую меру к какому-то предмету, веществу, я могу измерить это. Но когда говорят «час времени», я не знаю, что я меряю. Впоследствии ребенок поймет, что мы сравниваем различные процессы и выбираем какой-то из них в качестве меры: колебания маятника, изменения звездного неба, частоту излучения, биение сердца…

Но что позволяет нам сравнивать длительности различных процессов? Ведь если мы применяем к ним одну и ту же меру, то тем самым мы уравниваем их перед ней. Секундами можно измерить бег скакуна, продолжительность футбольного матча, полет пули, а можно, например, человеческую жизнь. Одной мерой? Мне, я помню. с детства казалось это очень странным.

Конечно, охоту к детским вопросам хорошо отбивает учеба. Например, когда мы в школе узнаем, что время – это «путь, деленный на скорость», после привыкаем и к тому, что один из двух близнецов, проделавший космическое путешествие с субсветовой скоростью, окажется моложе другого, не рискнувшего на подобное приключение, а еше позже узнаем, что в микромире время способно менять направление, наш просвещенный ум просто раздувается от гордости. Нам кажется, что мы сегодня куда умнее Августина, который более шестнадцати веков назад признавался: пока его никто не спрашивает о том, что такое время, он это понимает, но когда хочет ответить на такой вопрос, попадает в тупик. «Душа моя горит желанием проникнуть в эту необъяснимую для нее тайну» – говорил он. А мы просто заглядываем в учебник физики и думаем, что тайны уже нет…

А не предположить ли, что время – это такая категория, которая может менять свой смысл в зависимости от того, к какому роду предметов она относится? Например, есть время физических (химических, геологических, космических и т. п.) процессов. вообще говоря, процессов в неживой природе. Но уже применение временных характеристик к живым объектам может иметь некий иной смысл. Ну а когда мы переходим к человеку, его истории, духовной жизни, специфика времени возрастает паки и паки. Вот я и предлагаю обозначить это как «человеческое» время.

Когда мы, например, говорим, что смертельно больному человеку осталось жить трое суток, мы измерили физическое существование этого человека двадцатью четырьмя часами, помноженными на три. Но означает ли это, что время, оставшееся ему на жизнь, равняется этим часам? Ведь оно может быть измерено совсем по- другому: болью, страхом, надеждой или отчаянием, достоинством или распадом личности, последними словами или поступками… У Е. Винокурова есть стихотворение «Когда не раскрывается парашют», смысл такой: все, больше не на что надеяться, и тебе еще осталось несколько секунд уже абсолютно свободного падения, что делать?

Что «больше» – мгновение (пусть и последнего) полета, счастья, гениального озарения, достижения заветной цели или астрономические годы прозябания? Как сказано у А. Вознесенского:

Человеческое время может быть измерено свободой или ее отсутствием. «Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог». Но свобода может стать невыносимым бременем, и тогда человек бежит от нее (Э Фромм написал целый трактат об этом бегстве) – куда? В безвременье, в тягучую длительность однообразия. Вспомним и то, что высшая ценность мига – соблазн Мефистофеля, которым он пытается загнать в безвыходный тупик Фауста…

С другой стороны, счастье, горе, оптимизм, пессимизм, отчаяние, надежда очень зависят от переживания времени. Религиозная вера, например, может придать времени совершенно особый, ни с чем не сопоставимый и не соизмеримый смысл. Время человека может отличаться не только наполненностью или пустотой, но и ценностью. Есть множество различных ценностных миров, в которых человек проживает свое физическое время. И жизнь может рассматриваться с точки зрения соотношения этих миров, возможности перехода из одного мира в другой или пребывания одновременно в различных ценностных мирах. Единство или раздробленность (сейчас в моде словечко «плюрализм») человеческого сознания тоже очень сильно зависит от целостного или «расколотого» времени. В одно время – негодяй, а в другое – благородный человек; сегодня согрешу, а завтра покаюсь. «Подпольный человек» у Достоевского вообще считал, что после сорока лет могут жить только подонки (к каковым и себя с уничижением паче гордости относил).

Но возможно и другое переживание времени: время греха не кончается, не сменяется временем раскаяния. Мой грех всегда со мной, нет забвения, нет прощения (даже свыше). Это совершенно иное мироощущение – страшное, дремучее, беспросветное.

Все эти диковинные изукрашенные фигурки – часы.

По ним не только узнавали время – ими любовались, гордились, в них вкладывали огромные средства. Эстетику корпуса часов определяло отношение человека к времени: его хотелось приручить> казалось возможным подкупить, ему стремились придать форму чего-то знакомого, очень простого.

Человеческое время (в этом явное его отличие от физического) неоднородно, в нем есть выделенные «точки» – значительные события, «чудные мгновенья», «звездные часы» или моменты упадка, позора, скорби. В отличие от физического времени, оно может быть дискретным, иметь внутри себя пустоты, провалы, лакуны…

Но вы видите, как только мы начинаем говорить о «человеческом» времени, сразу ясно, что, по сравнению с физическим временем, мы теряем ряд важных для рационального рассуждения качеств, например точность или однозначность.

– А что приобретаем?

– Прежде всего – насыщение мысли эмоциями, интуициями, воображением, живой жизнью духа. Это ближе сердцу, чем язык физического естествознания и математики (Б. Паскаль говорил: «Мы познаем истину не одним разумом, но и сердцем»). Кроме того, мы получаем особый язык, чтобы говорить о человеке не как о «вещи среди вещей», не как о физическом, физиологическом или социальном объекте… А ведь до сих пор философская антропология считает своим несомненным достижением попытку синтеза естественнонаучных и философско-метафизических представлений о человеке…

– А вы считаете, что это принципиально не синтезируемо ?

– Я не очень-то верю в такой синтез… Рассуждать, не выпадая в банальность, о времени сразу в терминах жизни и смерти и в терминах секунд или суток слишком трудно. А язык, о котором я говорил, он существует издавна. Это язык высокого искусства и философского размышления, обращенного к образу, облеченному в понятийную форму (Я. Голосовкер называл это «мыслеобразом», мне этот термин нравится).

Философия и по сей день следует двум разным стратегиям. С одной стороны, это «метафизика», позволяющая рационально рассуждать о том, что выходит за пределы чувственного опыта. С другой стороны, это ориентация на научную рациональность. По-моему, эти стратегии не исчерпывают универсум философской мысли. Я думаю, возможна такая философия, которая активно пользуется средствами выражения, близкими искусству, чтобы передать главные смыслы человеческого бытия.

– Но ведь попытки такого рода уже делались. Как же выглядели их результаты?

– Нечто подобное было у С. Кьеркегора в философии жизни, в экзистенциализме. Время – элемент «фундаментальной онтологии» (в ней нет объектов, независимых от человеческого существования). В такой онтологии «время» – то, что связано с моим существованием. О человеке – обо мне, о тебе – нельзя говорить в терминах физического времени хотя бы потому, что для нас нет бесконечности. Человек переживает время как то, что неизбежно заканчивается вместе с ним. Бытие принципиально конечно – это «бытие-к-смерти». «Идет за часом час, и каждый миг уносит частицу бытия» – это не описание всем известного физиологического процесса, поэзия и философия здесь касаются сокровеннейшего человеческого переживания.

Временность бытия – трагедия человека. Она захватывает и отношение к истории. Если история – это осмысленная память о прошлом, ее ценность – в существовании перспективы будущего. Но если будущее – это прекращение бытия, то прошлое проваливается в «жерло вечности» (Державин), и попытка связать его с будущим – только мучение, безнадежное испытание того, что человек может противопоставить смерти. Франсиско де Кеведо писал:

О смертный наш ярем! О злая участь! Ни дня не жить, не выплатив оброка, Взимаемого смертью самовластно! И ради смерти, и живя и мучась, Под пыткой постигать, как одинока, Как беззащитна жизнь и как напрасна…

Но история противостоит «временности». Младая жизнь, играющая у «гробового входа», прорыв нетленной части моего «я» за пределы конечного времени (Пушкин) – это иное мировоззрение, другое человеческое измерение времени. Освободиться от «временности» можно по рецепту Кириллова из «Бесов» Достоевского актом «своеволия», самоубийством, а можно – по завету Б. Пастернака:

Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну, Ты – вечности заложник У времени в плену!

Будущее и прошлое – это характеристики человеческого времени, когда человек ошущает себя частью бесконечности. Он входит в существующее и выходит из существующего, и оно продолжается, несмотря на то, что в нем уже нет человека. Только в этом случае и прошлое, и будущее имеют смысл.

«Человеческое время» – условие личностного мировоззрения. Я бы сказал так: вообще всякое мировоззрение – это определенное переживание времени. Но ощущение, переживание времени – глубоко индивидуальная характеристика человека. Уже поэтому нет абсолютной меры «человеческого времени». Мы говорим о «культурном времени» какой-то исторической эпохи, например о циклическом времени античности, об эсхатологическом времени христианства, о линейном времени в прогрессистской философии и мифологии, но все-таки это скорее «ценности» культуры, с которыми очень индивидуально соотносятся личностные переживания времени.

Человеческое время – это жизнь души, атрибуция человеческого существования.

А почему же философы не всегда обращали на это внимание?Такова логика развития нашей культуры. Европейская культура вначале интересовалась тем, что есть общего у предметов, вещей, людей- А затем выяснилось, что самое интересное для человека – все-таки не то, что у него общего с миром и со всеми остальными людьми, а чем он от них отличается.

Но что, по-вашему, особенно характеризует текущую эпоху в ее отношениях со временем? Каков европейский человек рубежа тысячелетий и каково его время?

Скажем, по отношению к XIX веку XX век действительно внес в отношения человека со временем очень существенные изменения. Прежде всего, это ставшая почти очевидностью возможная конечность человечества в целом. Конечность – не в смысле космического, природного времени, а как мироощущение, мировоззрение.

Секуляризация мысли, увенчавшаяся «смертью Бога», перемещение религии на периферию сознания и культуры – все это не могло не сказаться на отношениях человека со временем. Мы видим, что «вера» (я осознанно ставлю кавычки) для огромных, возможно, преобладающих масс людей стала чем-то вроде идеологии, часто – орудием ксенофобии, опознавательным знаком «для своих»…

Нынешний европейский человек ценит время своей физической жизни несравненно выше какой-то там вечности. Смыслы, которыми эта жизнь наполняется, утратили связь с трансценденцией. Зато они прямо-таки срослись с земными благами, их количеством и интенсивностью… Изгнанные из Храма торговцы не просто вернулись в него, они приватизировали Храм, обжили его и приспособили для своих нужд.

Современный европеец очень ценит время. Высшая оценка: время – деньги. Время стало таким, каким стал человек.

Мало кому сейчас хочется отправиться на поиски «утраченного времени»: мы скорее склонны к забвению. Ценность времени теперь определяется тем, какое количество и качество благ в него вмещается. Слова о высшей ценности человеческой жизни, потеряв сакральный смысл, превратились в инструмент рекламы, политической или фармацевтической.

Когда-то продажа времени считалась грехом. Время принадлежало Богу, и ростовщики, торгующие временем, были преступны перед Богом. Сейчас время покупается и продается в дозволенных и недозволенных законами формах. Сколько стоит время бизнеса, можно узнать у чиновника- взяточника. Сколько стоит время «любви», скажет любая проститутка. Сколько стоит время отдыха на средиземноморском курорте, скажет клерк туристической фирмы. Можно купить свободу от времени, вколов в вену героин. Самый смешной пример торговли временем из еще не забытой истории – продать свое место в очереди за каким-то «дефицитом» тому, кто стоит в конце этой очереди.

Характерная двойственность: время переживается, но временем торгуют; это значит, что торгуют переживанием, то есть внутренним миром человека. Продавая и покупая время, человек торгует самим собой.

Остается ли он в итоге человеком? Вот в чем вопрос, сказал бы Гамлет.

Что еше изменилось? Время стало быстрее. Это совершенно очевидно. На протяжении жизни одного поколения меняются государственные границы и общественно-политические строи, религии, законы, технические системы, истощаются природные ресурсы… Юность пролетает со скоростью невообразимой, ибо нужно успеть подготовиться к зрелости (набраться знаний, умений, сколотить капиталец, обзавестись нужными знакомствами). А зрелость, едва наступив, сменяется усталой старостью… Современный человек сменил пушкинскую «телегу жизни» на суперэкспресс, и только изредка слышен сдавленный хрип: «Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее, умоляю вас вскачь не лететь!». Куда там…

Время стало прерывным. Когда-то время сына крестьянина было продолжением времени его отца, а у того – его деда и так далее. Время было однородным, одинаковым, вмешало в себя похожие до неразличимости события, с большого расстояния они все сливались… Сейчас между человеческими переживаниями времени существуют лакуны, заполненные пустым физическим пребыванием. Люди разных времен могут быть не похожими, как обитатели разных миров.

На смену стремительно исчезающему прошлому приходит короткое будущее. В будущее заглядывают на «разумный» срок: через три года я закончу вуз, через два года я расплачусь по долгам, через двадцать лет исчерпаются нефтяные запасы данного месторождения. С более отдаленным будущим нас связывает только смутная тревога, от которой мы пытаемся заслониться иронией. Но это меняет наше переживание настоящего. Никто больше не верит в ушедший «золотой век», и никто не надеется на то, что он когда-нибудь наступит. Все надежды – на настоящее; а если надежды не сбываются – сейчас, немедленно, некогда ждать! – их сменяют скепсис и разочарование.

Футурологи, экологи, эсхатологи, сектанты и псевдопророки – кому только не лень стращать близким окончанием времен! Но лишь немногие, внимающие им, впадают в истерику и суицид, большинство людей с ироническим оптимизмом отгоняют от себя назойливые призраки. В конец света никто не верит не потому, что это так уж невероятно, а потому, что его осознание несовместно с мельканием настоящего.

Историческое время выходит из круга важных человеческих переживаний, разве что в лучшем случае вызывает любопытство, в худшем – осмеивается в анекдотах. История как наука здесь бессильна: ее знание поселяется в книгах, диссертациях, музеях и уходит из жизни, перестает быть экзистенциально значимым. Поэтому историческое время так легко сливается с физической длительностью. Океан космического времени поглощает островки времени человеческого.

Я уже говорил, что время переживается глубоко личностно. Но если в былые времена люди по-разному переживали некое общее для всех или большинства из них время, то в наши дни в одних и тех же домах живут, по одним улицам ходят, одни и те же передачи ТВ смотрят люди из разных человеческих времен. Сосуществуют разные культуры, разные ценностные миры, разные до взаимной неузнаваемости, до несоизмеримости. Может быть, в этом одна из причин того остервенения, с каким иногда теряющие человеческий облик сограждане терзают друг друга.

Когда-то философы мечтали отыскать, открыть «родовую сущность» человека. Сейчас – после объявленной «смерти Бога» – не столь уж дикой кажется мысль о том, что ее нет, единой человеческой сущности, а есть множество различных человеческих типов, сосуществующих, но не составляющих единого. Если, не дай Бог, это верно, человечество может оказаться в положении «внезапно смертного» Миши Берлиоза, если Аннушка уже разлила свое масло…

Мы говорили о «человеческом времени», а пришли к «человеческой сущности». Но мы не сбились с пути, просто одно неразрывно связано с другим. Хочется верить, что расхожий слоган врет: время – это не деньги, время – это Человек.

Беседу записала Ольга Балла

Такова тема открытого конкурса на соискание Германской студенческой премии. Учащиеся всех вузов и факультетов в Германии и за ее пределами до апреля 2001 года могут присылать научные работы на эту тему и претендовать на премию в размере 250 тысяч евро. Цель конкурса, устраиваемого фондом Кербера один раз в два года, – побудить молодых ученых к творчеству в раскрытии актуальной темы и внести свой вклад в создание достойного будущего.

С посадкой на комете

В Европейской космической администрации полным ходом идут работы по проекту «Розетта», согласно которому между 2011 и 2013 годами будет «на месте» изучаться комета Виртаанена. Согласно планам, космическому аппарату предстоит выйти «на перехват» к этой комете на расстояние всего около ста километров и переместиться на околокометную круговую орбиту.

Затем с борта аппарата будет спущен посадочный отсек, несущий, в частности, два принципиально новых, изготовленных в Великобритании прибора – твердотельных химических анализатора. Эти приборы должны исследовать состав ядра кометы и окружающей его комы, которые, как полагают, являются остатками первичной материи, мало изменившейся со времени образования Солнечной системы.

Из баллончика по медведю

При охоте в глухих местах или в туристических походах возможны случайные нежелательные встречи с крупным хищником, например, с медведем.

Особенно опасны внезапные встречи с медведицами в сопровождении медвежат. Тогда зверь, считая, что малышам грозит опасность, мгновенно бросается в атаку. Во избежание трагедии специалисты Отдела охоты и рыболовства американского штата Вайоминг рекомендуют при внезапной встрече с медведем использовать аэрозольный баллончик с красным перцем. Его достаточно широкая струя выбрасывается на расстояние до семи с половиной метров. Применение баллончика всегда эффективно и мгновенно обращает медведя в бегство. Таким образом удается сохранить жизнь и человеку, и медведю.

Искусственная печень

Болезнью печени в мире страдают 1,6 миллиона человек. Единственным шансом выжить для многих является трансплантация. Но часто не хватает времени и донорских органов. До сих пор не было эффективного средства, с помощью которого, как при диализе почек, можно было бы очищать печень от токсичных веществ. Теперь у людей с больной печенью появилась надежда. Немецкие ученые из Ростока создали аппарат, освобождающий печень от ядов. Он очищает кровь вне тела и возвращает ее обратно, отравленные же ядом молекулы отсасываются, как пылесосом. Химик Штефан Альдингер и физик Вальтер Герике совместно с ростокскими врачами подготовили аппарат искусственной печени к серийному производству и вывели его на рынок. Интерес к технологии, не имеющей аналогов, велик. Ученые полагают, что понадобится 20 тысяч таких аппаратов во всем мире.

Существует предположение, что массовые вымирания живых существ в ходе эволюции Земли происходили в результате резкого изменения климата, которые в свою очередь были вызваны падением метеоритов. Однако уже давно широко обсуждается и другая точка зрения на такие катастрофические изменения климата, которые привели к вымиранию, например, динозавров – извержения вулканов. И геологи из университета в Буффало, создав компьютерную модель, описывающую взаимодействие климата и вулканов, впервые доказали большую вероятность такого влияния. Обширные базальтовые извержения (до 200 километров), на их взгляд, приводили к высвобождению огромного количества тепла и пепла. Облака газа и пепла, поднимаясь в верхние слои атмосферы, в свою очередь. существенно изменяли климат Земли.

Мы не видим течение времени. Лишь события напоминают о нем и,; повторяясь, отмеряют его промежутки. С незапамятных времен люди пользовались чередой фактов, как отрывным календарем. Приход зимы служил мерилом года, а появление Луны – мерилом суток.

Как время стало видимым?

Для египтян первыми «водяными часами» стал Нил, раз в год затоплявший наделы крестьян. Сходный опыт «измерения времени» накопили и другие древние народы, ведь ранние цивилизации чаще всего зарождались по берегам крупных рек. Их опыт можно было выразить следующей формулой: «Часами называется некий сосуд, постепенно наполняемый временем» (другой вариант: «Сосуд, из которого постепенно изливается время». – А.З.). За равные промежутки он вбирает в себя (или теряет) равные количества времени».

Если пометить стенки сосуда штрихами, то мы будем непрестанно следить за тем, как прибывает время – капля по капле, часть за частью. Само время, правда, остается невидимым для нас. Его заменяет вода, ведь ее течение столь же равномерно, как и бег времени. Так, толика нильской воды, налитая в сосуд, уподобилась малой части года. Вытекая оттуда, она отсчитывала время.

Римские солнечные часы

Чем неудобны водяные и песочные часы?

Позднее по этому же принципу были устроены и песочные часы. Как их водяной прототип, они были очень чувствительны к помехам. Случайно опрокинутые часы знаменовали, что «времени больше не будет». Камешек, попавший в плохо просеянный песок, останавливал мгновение «посильнее, чем «Фауст» Гете».

Но не только из-за этого часы были неудобны в быту. Они не хранили память «о всем протекшем времени». Они лишь отмеряли конечные его промежутки – от первой капли до последней песчинки. Подобные часы неудобно носить с сооой. Их надр то и дело переворачивать, да еще запоминать, сколько промежутков времени они уже отмерили.

Другое дело – наши карманные часы. Засидевшись с гостями и случайно глянув на часы, я увижу «точное» в нашем гони мании время, то есть тот же показатель времени, что и на всех остальных часах в моем доме, на моей улице, в моем городе и (чаще всего) в моей стране. А вот на песочных часах, аккуратно положенных в карман несколько часов назад, время замрет на одной и той же отметке, стоит лишь пересыпаться песку.

Как тень стала измерять время?

Итак, карманные часы устроены по другому принципу. В описанных выше моделях вещество, заменявшее время, лишь убывало или прибывало, то есть предполагалось, что время течет вдоль некой воображаемой оси. А вот в часах другого типа оно перекатывалось по кругу. Подобные часы появились гораздо раньше водяных или песочных.

Китайские часы-дракон

…Знойный южный день. Лень сдвинуться с места. Не шелохнется листва, не пропоет птица и не пробежит зверь. Природа словно засыпает, однако покой ее обманчив. Пустынная гладь охвачена неприметным движением.

Предавшись полуденному сну, замерло все: дома, животные, люди, деревья.

А подле них, по земле, беспрерывно скользят тени, следуя за Солнцем.

Изнуренный жарой пастух, лежа на земле и вбив рядом с собой колышек, может лениво, сквозь дрему, следить за колыханием тени. «Когда тень приблизится ко мне, я поднимусь и соберу стадо, ибо Солнце клонится на закат, а переход до селения долог, и я не хотел бы, чтобы сумерки застали меня в пути». Завтра все повторится. Сложная человеческая культура зарождается в пустынях, лесах и полях. «Немного нужно для наитий: кто потерял в песке колчан, кто выменял коня – событий рассеивается туман» (0. Мандельштам).

Итак, еще в каменном веке люди стали использовать периодичность движений Солнца и Луны для измерения времени.

Песочные часы

Чем плохи солнечные часы?

Постоянные наблюдения помогли точно разметить циферблат – круг, который описывала тень, следовавшая за Солнцем. Однако всегда ли выручали солнечные часы? Они появились на юге; там они исправно служили; ими пользовались большую часть дня. А вот попробуйте жить по солнечный часам в туманном Лондоне или на русском Севере, где облака бегут так низко, что едва не задевают крыши домов.

На исходе средних веков в Северной Италии и странах Центральной Европы пытаются построить иные часы – механические. Формой они напоминают солнечные. Вот только по циферблату, отмеряя время, движется не тень, а стрелка.

Зато по своей сути эти часы близки водяным. Роль воды в них выполняет гиря, маятник или пружина. Эти детали накапливают энергию, «наполняют» ею часы, а потом, капля за каплей, отдают ее, то бишь «отдают» время.

Проблемы, исследования, раздумья

Владилен Барашенков, Эдворд Капусник

«Как это печально! – пробормотал вдруг Дориан Грей, все еще не отводя глаз от своего портрета.- Кен печально!

Я состарюсь, стону противным уродом, а мои портрет будет вечно молод. Он никогда не станет старше, чем в этот июньский день… Ах, если бы могло быть наоборот! Если бы старел этот портрет, а я навсегда остался молодым! За это… за это я отдал бы все на свете. Да, ничего не пожалел бы!

Лаборант измеряет расстояние между двумя маркированными генами.

В ядро клетки вводится новая наследственная информация.

В поисках утраченного времени

Ради вечной молодости и красоты оскаруайльдовский Дориан Грей заложил свою душу; но превозмочь бренность человеческого бытия не дано было и ему. И все же люди продолжают мечтать, и современные ученые подчас грезят о жизни вечной столь же упорно, как и сновидцы былых столетий. Так, генетики вознамерились разгадать тайну неизбежного распада клеток и молекул, составляющих их. Тайна сия неизреченна еемь, и человек, познаша причину, понуждающую малейшие его частицы старети, буде воля добра, сей жестокосердый механизм остановит сподвигнется. Быть может, скоро в наших руках появятся инструменты, с помощью которых мы властны будем повернуть вспять тончайшее колесико клеточных часов. Да, издревле нас алечет мечта о живой воде, и, раз уже не расплескана она посреди отдаленных ландшафтов, не дано ли нам обрести ее за оболочками молекул и клеток?

В последние десятилетия геронтологи накопили множество – нередко противоречивых – деталей и фактов. Из этого материала были изваяны целых две теории старения: «теория нарастания дефектов» и «теория запрограммированной смерти». Сторонники первой считают, что наши клетки, равно как и ДНК, изнашиваются, ведь они подвержены вредному влиянию окружающей среды. Итак, дефекты нарастают, клетки старятся. Приверженцы другой теории убеждены, что и старение, и смерть суть неизбежные состояния организма. Их механизмы – словно часовые мины – изначально заложены внутри каждой клетки. Для любого вида живой материи характерна своя программа старения. Все решено на генетическом уровне: еще среда не успела «заесть», а смертный приговор уже вынесен.

Расшифровывая геном, ученые подспудно преследовали одну удивительную цель. Все их успехи – лишь шажки на пути к ней. Выступая в январе 2000 года на мировом экономическом форуме в Давосе, Уильям Хэзелтайн. гарвардский профессор биофизики и руководитель фирмы Human Genome Sciences, так выговорил этот манящий маршрут, которым, не подозревая или не надеясь, упорно бредут ученые: «Используя скрытые возможности организма, нужно научиться восстанавливать то, что потрачено болезнью или старостью. Человеку положено жить 120- 130 лет». Смерть – это череда болезней. Если разомкнуть ее цепочку, если помешать ей свиться, смерти не будет?

Ахиллес защищается от мародеров

На пути к смерти лежит старость – неодолимое море болезней. Можно ли справиться с ними? Под старость сам организм перестает слушаться человека и помогать ему. Он пренебрегает многими своими обязанностями. Он вырабатывает все меньше антител, нейтрализующих вирусы и бактерии. Пожилые люди подвержены инфекционным болезням. Так, они нередко умирают от воспаления легких.

Все активнее ведут себя свободные радикалы – агрессивные молекулы, возникающие в процессе обмена веществ. Они разрушают митохондрии – «электростанции», размещенные внутри наших клеток. В результате возникает «энергетический кризис». Клетки слабеют.

Организм не только не препятствует разрушительным процессам, протекающим внутри него, но и сам активно… демонтирует себя. Под старость активность большинства генетических программ снижается. Можно назвать лишь несколько исключений. Упомянем, например, «коллагеназную программу». Коллаген – это белок, составляющий основу соединительной ткани. Он содержится в костях, сухожилиях, связках. Он крепит наше тело; при его нехватке кожа становится дряблой. Однако с возрастом все активнее действует особая генетическая программа: организм вырабатывает большое количество фермента коллагеназы. Между тем единственная задача этого фермента заключается именно в разрушении коллагена, то бишь основы ткани. Складки и морщины – вот самая безобидная мета, оставляемая безжалостным ферментом. Хуже другое: из-за него кости делаются хрупкими, как стекло, и ломаются даже при небольших нагрузках.

Молодой организм борется с разрушительными процессами; организм стариков покоряется им. Тело молодого человека – это арена кипучей деятельности: специальные «ремонтные программы» исправляют генетические дефекты; иммунная система убивает возбудителей болезней; ферменты расправляются со свободными радикалами, прежде чем те успеют навредить. Организм стариков – это крепость, покинутая армией. После битвы она принадлежат мародерам – микробам, свободным радикалам, агрессивным ферментам и пр., расточающим все накопленные за многие лета запасы;

Врачи и генетики все лучше понимают, как действуют механизмы старения. Остается надеяться, что придет время, и они научатся возвращать человеку – этой «машине, занятой обменом веществ», – способности, утраченные им с возрастом. Уже к 2020 году медики станут выращивать из пары клеток любой орган тела. Вот уж тогда организм не будет отторгать эти «заведомо родные» почки или сердце после их пересадки пациенту. В своей фирме (HGS) Хэзелтайн намерен заняться изготовлением «запасных частей» организма: «Мы будем обновлять тело до тех пор, пока оно не выздоровеет».

Если врач, как футбольный вратарь, отражает любой удар, то победителем из этой игры выходит он, а непотревоженными вратами, в которые не забит ни один мяч. высится за ним тело пациента, коего лечили всеми возможными средствами, зная грозящие ему беды. Даже у Ахиллеса была уязвима пята, но что ждать человеку, чья «роковая генетическая карта», наконец, до последней черточки истолкована? Никакой внезапной угрозы!

Остается, как в шахматах, сбросить фигуры с доски, загодя найдя управу и на неизлечимых ферзей, и на неприметных пешек, а потом торжественно объявить: «Партия и на этот раз заканчивается вничью». Можно жить еще не один год. Триумф медицины продолжается.

Почему женщины стареют медленнее?

Прежде чем говорить о поисках генов, которые можно выключить, чтобы замедлить старение, обратим внимание на один удивительный факт. Впрочем, мы уже привыкли к нему: женщины живут дольше мужчин и дольше их остаются бодрыми и активными. Подобная картина наблюдается всюду: и в промышленно развитых странах, и у первобытных народов. У многих видов животных самки тоже живут дольше самцов. Почему же в природе сложился такой дисбаланс?

Биологи предлагают несколько неожиданных ответов. Все они – как и следовало думать – вертятся вокруг секса и потомства. Эволюция благоволит всему, что позволяет приносить здоровое и обильное потомство. В этом случае особь способна надежно сохранить свои собственные гены, передав их своим детенышам. При этом возможности мужчины и женщины изначально разнятся.

Роды у особей женского пола обычно протекают очень тяжко, с риском для жизни. Они отнимают у самок немало сил, поэтому у некоторых видов животных новорожденные малыши оказываются на попечении энергичных «бабушек». Благодаря их опеке малыши выживают и достигают детородного возраста. Активность бабушек не должна удивлять: оберегая своих внуков, они помогают сохраниться своим генам, переданным по наследству малышам. Пусть бабушки давно уже неспособны рожать, они хлопотливо заботятся о продолжении своего рода, опекая позднюю его поросль.

У мужчин ситуация совсем иная: зачинать детей – дело нехитрое. Чтобы сохранить свои гены, надо почаще спариваться, оплодотворяя все, что движется. С эволюционно-биологической точки зрения, самец всегда стремится нарушить моногамную связь. Пусть он и не успеет позаботиться о потомстве, что-то из посеянного им выживет. Чтобы понравиться самкам и соблазнить их, чтобы доказать свое первенство среди прочей мужской породы, самцы крыс, каменных козлов и людей старательно наращивают мускулы, очаровывают спортивными рекордами и со всей жестокостью борются за высшие места в социальной иерархии. Короче говоря, в «пору расцвета» самцы напрягают все свои силы, чтобы добиться успеха, и… растрачивают силы, умеряя отведенный им срок жизни. Изнуренные в жизненной борьбе, они покидают этот мир раньше самок-зрительнии. Как показывает статистика, энергии, растраченной мужчинами в этих передрягах, хватило бы на добрых семь лет жизни.

Впрочем, у них есть шанс избежать этой печальной судьбы. Статистика показывает, что кастраты живут в среднем на четырнадцать лет дольше обычных самцов. Так что хочешь жить, умей выбирать, товарищ мужчина!

Жертвы редкого наследственного заболевания Progeria infantilis начинают стареть с первых лет жизни. На фотографии: два подростка-ровесника, один из которых болен прогерией.

Известна и другая разновидность этого недуга – Progeria adultorum, или синдром Венера.

Люди, страдающие им, начинают стариться в двадцатилетием возрасте.

Человек завидует червю

В последние годы ученые обнаружили несколько генов, которые отвечают за процессы старения, правда, пока им понятны лишь причины старения отдельных примитивных организмов.

Например, биолог Зигфрид Хекими из Монреаля научился продлевать жизнь червям. Его подопечные – сущие мафусаилы. Вместо девяти дней, как написано им на роду, черви из его лаборатории готовы ползать по земной юдоли целых пятьдесят суток. Сравнение поможет уяснить всю необычность этого факта. Представьте себе, что стараниями врачей продолжительность жизни женщин достигла 440 лет! В это невозможно поверить. Но черви-то живут! Что же случилось с ними? Хекими «выключил» один из генов червя (он окрестил этот ген «clock-1»), и тогда смерть на какое-то время отшатнулась от животного. Правда, результат опыта остался не вполне понятен самому ученому. Хотя он и узнал, что случается при бездействии данного гена, но так и не выяснил, что именно совершается в организме червя при активном его участии.

Не менее удачные опыты провела и Цинтия Кенион из Калифорнийского университета (Сан-Франциско). Она исследовала червя Caenorhabditis elegans. После некоторых манипуляций с генами червь в проведенных ей опытах жил в четыре раза дольше своих диких родичей. «Если такое удастся с человеком, – мечтает исследовательница, – мы будем жить до 360 лет».

В лаборатории профессора Хайнца Озивача из Франкфуртского университета выросли грибы-рекордсмены. Их срок жизни увеличился по той же причине – у них выключен «ген старения». «Вероятно, речь идет о «клеточном переключателе», который инициирует другие генетические программы», – говорит биолог. Пока этот «переключатель» не включен, программа старения не работает. Митохондрии в клетках долгоживущих грибов защищены от действия свободных радикалов, правда, непонятно как.

Профессор Джеральд Шелленберг, молекулярный генетик из Сиэтлского университета, несколько лучше понимает, как действует обнаруженный им ген старения. Шелленберг исследовал больных, страдаюших синдромом Вернера. Эти пациенты старятся поразительно быстро. Их организм начинает дряхлеть уже в двадцать лет. До пятидесяти никто из больных не дотягивает.

Шелленберг выяснил, что у пациентов, страдающих синдромом Вернера, разрушаются так называемые геликазы – ферменты, играющие важную роль при удвоении наследственной информации (репликация происходит всякий раз при делении клетки). Геликазы занимаются тем, что расплетают плотно скрученную двойную спираль ДНК. дабы можно было сделать копию каждой ее половины. Без геликаз спираль ДНК рвется, и всякий раз при делении клетки возникает вредная мутация. Шелленберг предположил, что у здоровых людей геликазы с возрастом тоже начинают работать все хуже.

Волее полусотни человек завещали поместить их тело в термошкафы с жидким азотом.

Надежде на жизнь в далеком будущем стоит 120 тысяч долларов.

Три упомянутых выше гена – это всего лишь крохотная часть механизма старения. По оценкам некоторых исследователей, в этом механизме задействовано до 7000 генов. Неизвестно пока, кто инициирует их деятельность и как взаимосвязаны все эти гены. Впрочем, пару «биологических часов», отсчитывающих возраст человека, исследователи все-таки обнаружили:

* теломеры, крохотные концевые участки хромосом. Всякий раз, когда клетка делится, каждая изтеломер утрачивает частичку. Когда теломеры будут израсходованы, клетка состарится и отомрет;

* сам процесс обмена веществ.

Похоже, что каждый живой организм запрограммирован на определенную интенсивность обмена веществ – так же, как автомобиль запрограммирован на определенный километраж. Если машина ездит мало, она и изнашивается мало. Червимутанты, опекаемые Зигфридом Хекими, живут дольше, потому что живут… «медленнее». Они медленнее обычного поглощают пищу, переваривают ее, движутся, занимаются сексом – все проделывается ими без всякой торопливости, словно в полусне.

Описанный трюк с обменом веществ можно воспроизвести и в опытах с более высокоразвитыми организмами. Не нужно даже вмешиваться в их генетику, манипулируя «переключателями» и вызывая мутацию. Американский медик, профессор Ричард Уэйндрух из Мэдисонского университета (штат Висконсин) взял и посадил подопытных мышей и крыс на очень строгую диету. Животные получали лишь две трети необходимых им калорий, впрочем, все нужные им витамины и микроэлементы в пище присутствовали. Выявился интересный факт: тощие зверьки жили на этом свете на целую треть дольше упитанных особей.

Чем это можно объяснить? В клетках «хиляков» перерабатывается меньше питательных веществ и, значит, выделяется меньше вредных продуктов обмена, например, свободных радикалов. Непоправимые дефекты в протеинах, ДНК и митохондриях возникают намного позже обычного. С другой стороны, эти «постящиеся» клетки неохотно размножаются.

Что хорошо для мышей, для человека – ..? Ученые пока еще не могут продолжить эту фразу и дать категоричный ответ. Если удастся доказать, что менее калорийная пиша продлевает человеку жизнь, на вооружении у нас появится первый метод, с помощью которого можно и впрямь прибавить несколько лет к биологически запрограммированному сроку жизни.

Подчеркнем, первый метод. Достижения медицины впечатляют нас… и обманывают. Да, врачи сейчас с успехом оперируют тех, кому за семьдесят, но их мастерство неспособно повлиять на абсолютную продолжительность жизни особей вида Homo sapiens. Например, и в XVII1 столетии были свои «мафусаилы», доживавшие пусть не до 969 лет, а до 90 лет. Старцы, достигшие этого рубежа, могли надеяться, что проживут в среднем еще 2,5 года. Нынешние девяностолетние вправе рассчитывать на три года. Как видите, на вершине пирамиды показатели почти не изменились.

И все-таки, если послушать генетиков, – чем и оправдывающих себя, так это неразобранной абракадаброй из миллиардов знаков, неистолкованным геномом, – то возможности их науки воистину безграничны. Даже смерть когда-то будет упразднена. Ведь и смерть – как у Кощея Бессмертного в игле – прячется у нас в генах. Сто двадцать. Триста шестьдесят. Четыреста сорок… Кто больше? Аукцион медицинских обещаний продолжается. Воистину мы с нашей средней продолжительностью жизни (54 или 55? Кто меньше?) кажемся незваными гостями на этом празднике чужого здоровья. С какой бы радостью многие из нас согласились, например, клонировать себя, лишь бы продлить свое бытие до тех пор, пока «унтер-держава» снова не начнет возвращать свои суперпозиции!

Развитие европейского исторического чувство и следствия его, исторической мысли постепенно смещало центр внимания от того, что считалось познанием себя, в направлении того, что все более осознавалось как познание Другого.

В том числе и в самом себе.

Бестиарий, средневековый трактат о зверях и их символическом значении, одно из самых излюбленных сочинений средневековья. Трактат особо выделяет гидру (есть подозрение, что речь идет о речной выдре, ставшей мифологическим животным) и подробно рассказывает о ее битве с крокодилом, символом смерти и ада.

Становление историзма, характерной черты мировосприятия европейского Нового времени, по сути, не что иное, как развитие все более тонкого, детального умения чувствовать и видеть прошлое как Другое – не обязательно чужое, но непременно другое. То есть это – постепенное становление, кристаллизация чувства Другого, обрастание его сугубо интеллектуальными средствами – только спроецированное на время.

В этом смысле интеллектуальная судьба Средневековья оказалась исключительной. Ему досталась в европейской мысли роль Другого par excellence. Так случилось скорее всего потому, что в глазах европейцев нескольких последних веков оно было источником и средоточием таких установок, ценностей, моделей поведения, типов организации жизни, с активного и сознательного отвержения которых некогда начало себя Новое время.

Такая роль, определенная Средним векам в составе схемы «Древний мир – Средние века – Новое время», оказалась весьма независимой как от того, где проводятся временные границы этого периода, так даже и от того, какое содержание в это понятие вкладывается (а оно могло изменяться вплоть до неоднократных переходов в собственную противоположность). Все это именно потому и оставалось в конечном счете несущественным, что главным, «сюжетообразующим» было не это, а роль Другого, которую Средневековье неизменно играло на всех этапах «постсредневековой» европейской истории (которая сама же и определила себя как «постсредневековую»).

Новое время в своей новизне, увы, оказалось не таким уж самостоятельным: оно слишком сильно было привязано к тому, от чего отталкивалось. Это роковым образом сказалось на его интеллектуальной судьбе: внутри всех представлений о Новом времени неизменно сохранялся образ его Другого, преодолением которого оно претендовало быть.

Новое время по самому своему замыслу таково, что не может наступить сразу после своей древней основы, как бы она ни понималась – античность или первохристианство. Древности вообще и античности в частности, отведена была в «триадическом» мирочувствовании роль основы основ, истока всех ценностей – чего-то настолько всеобщего, настолько исходного, что оспаривать это было бы слишком катастрофично и по большому счету вообще мало мыслимо. Нужен был надежный предмет для отталкивания – им и стало Средневековье. С принятием «триадической» схемы истории европейцы встроили Другого в себя.

Европейское историческое сознание, выделив «Средневековье» в некую особую единицу, завело себе область «тени», куда могло проецировать, складывать все, чем оно само в данный момент не склонно было себя считать.

Оборот «Средние века» возник в XV-XVI веках в устах итальянских гуманистов. Все время, прошедшее с момента падения Римской империи до их собственного времени, они чувствовали и объявляли «темными» веками европейской культуры, по сути не имевшими собственного позитивного содержания: «средними» между великой древностью и ее наступающим возрождением. Тогда-то впервые «новые» времена были древности противопоставлены и объявлено, что сама древность погибла. Ни то. ни другое доселе не было очевидным.

Монстры, населяющие мир Иеронима Босха, питаются человечиной и владычествуют над людьми.

Хотя человек, живший в средние века, чувствовал себя в античности, на самом деле его представления о мире существенно изменились. Демоны окружавшие людей, стали неотъемлемой частью их повседневности.

Прежде вообще не было «анахронизмов». Средневековый автор мог написать, например, что древняя римлянка «пошла к мессе», мог назвать Катилину королем, а жену его королевой; не говоря уже о том, что библейские персонажи изображались исключительно в современных художнику одеждах и интерьерах. Подобные вещи не резали ни слуха, ни глаза, потому что время было единым. Разрыв, скачок в нем был до тех пор только один: Рождество Христово. И совсем неспроста метафорику, образность этого первого разрыва во многом переняли гуманисты, когда говорили о своем втором! Так, если в глазах христиан тьма язычества с пришествием Христа сменилась светом Откровения, то и гуманисты, весьма, кстати, очарованные язычеством, говорили о «тьме» и «свете»: о «темных» веках, которые пришли на смену «веку света» …

Здесь, кстати, и одно из начал новоевропейского исторического активизма: «тьму» надлежало преодолеть, выйти снова к «свету» – но сделать это можно было лишь активными и сознательными усилиями.

Итак, время до тех пор было единым, была непрерывность жизни. То есть она чувствовалась вопреки всем реальным прерывностям. Поэтому даже положения римского права воспринимались как действующие и применимые и по сей день. Да что римское право! Сама римская империя для того человека, о котором мы теперь знаем, что он был «средневековый», вовсе и не думала кончаться: она продолжалась, и он жил именно в ней- Разве что император располагался уже не в Риме, и границы проходили немного иначе… Но власть-то была той же самой! Даже язык был тем же самым: латынь. Руины античных сооружений не только не представляли ценности – на них обращали не больше внимания, чем вообще настены собственного дома: они и были этими стенами. Между собственной повседневностью и той древностью, от которой они остались, не чувствовалось дистанции, которая побуждала бы ее преодолеть – или хотя бы измерить.

«Чужое» для европейцев до тех пор располагалось более в пространстве, чем во времени.

На каждой мессе в средневековом соборе взор молящихся непременно находил сцену страшного tуда – посмертных испытаний души, чтобы еще в этой жизни убоялась она греха.

Оборот «Средние века» родился как имя потери. Это было имя с привкусом досады, несамостоятельное, почти не-имя: ни то, ни се, а так, посередине. Его возникновение и было знаком того, что Римская империя, на самом деле, кончилась. Чтобы «возрождать» древность – а для этого выяснять, какой она вообше была, – необходимо было понять, что ее больше нет. Новоевропейский историзм начался с чувства утраты.

Чувство это навсегда сохранилось в его составе, независимо от того, насколько оно осознавалось, – и время от времени выходило на поверхность. Ирония же судьбы состояла в том, что предметом этого чувства на протяжении истории не раз предстояло стать именно Средним векам.

Чувство «Средневековья» у первых создателей этого понятия-образа, гуманистов, – которое они передали, закрепив своим авторитетом, последующим эпохам, – радикально определялось тем, что это время для них было еще совсем недавно, совсем рядом. К нему невозможно было относиться спокойно, безразлично, слишком все это было близко. Это было фактом личного переживания и опыта; все они сами не только родились в «Средних веках», но, по сути, и жили в них. Вокруг еще были Средние века, и преодолеть их надлежало собственным, личным, личностным усилием!

Дракон на восточном портале Нотр-Дам де Пари.

Так эпоха впервые была выделена, увидена как нечто целое, с единым характером – через оценку ее, с помошью эмоционально выраженного к ней отношения. Это создало цельность, предшествующую всем будущим пониманиям и критическим анализам. Из этого потом вырастет чувство, а затем и понимание исторической эпохи вообще как взаимосвязанности громадного множества разнородных, но одновременных явлений, которые принесут настоящие плоды, может быть, только в XX веке.

Что до пристрастности, она тоже навсегда осталась в составе представления о «Средних веках» и очень во многом определяла потом его интеллектуальную судьбу. Спорность как бы въелась в самые структуры этого представления.

«Средние века», «долгая ночь готического варварства», родились как помеха – мешающие видеть древность, от которой отделяют, – и благодаря этому замечены. Во всяком случае, так была создана предпосылка их будущей замеченноети, а затем и того огромного интеллектуального пласта, который составили исследования Средневековья в нашем столетии.

И вечно будет убивать младенцев Ирод на портале собора Гауди, воспроизводящего эстетику средневековых соборов на рубеже XIX-XX веков.

Очень важно, что с введением гуманистами в оборот концепта «Средних веков» изменилась – причем именно на уровне ее переживания! – сама структура прошлого: в нем стали различаться прошлое далекое и близкое. Причем они получили совершенно принципиально разную ценностную окраску и нагрузку. (Как бы ни менялось впоследствии содержание этих категорий, сам факт их наличия и различия остался неизменным.)

Иными словами: словесный оборот «Средние века» создал то самое чувство времени – большого исторического времени, – с которым мы живем и по сей день. Именно с этих пор европеец стал чувствовать свое настоящее (время, которым средневековое.

Если средневековье – темные века, в чем притягательность его эстетики и его идеологии, устремлявшей каменную душу соборов пряма к небесам?

Архитектор Гауди в век модерна попытался воспроизвести эту архитектурную симфонию готических соборов. мировосприятие, по существу, пренебрегало) как время решающее: ведь именно между ним и великой древностью посредничали «Средние века», ведь это в нем «Средние века» должны были быть преодолены.

«Другое» и «Чужое» стали с этих пор ничуть не менее активно, чем в пространстве, размещаться и во времени тоже, а европейский историзм отныне мог расти, питаемый все более острым, все более детальным чувством Другого во времени.

«Триадическая» схема – рожденная, казалось бы, из вполне частных потребностей самоосмысления локальной группы интеллектуалов, – оказалась необыкновенно пластичной. Позже что только в нее не вписывалось, включая и марксистскую историческую схему, которая заполнила ее собственным содержанием, позволила обнаружить «Средневековье» решительно во всех частях света, где только можно было отыскать что-нибудь похожее на феодальные отношения, и превратила его таким образом во «всемирно-историческую эпоху». Именно к «триаде» гуманистов восходит то деление истории на «древнюю», «среднюю» и «новую», с которой современные люди давно живут как с очевидностью, хотя от очевидности это довольно далеко. И тем сильнее это действует на восприятие исторических событий, чем более кажется очевидным.

В морях средневековья кораблям угрожали чудовища самые разнообразные.

Творцы и идеологи Просвещения продолжили линию напряженного, страстного, неизбежно предвзятого отношения к «Средневековью». (Кстати, именно им мы обязаны термином «феодализм», который затем прирос к Средним векам как их синоним.) Под их перьями «Средневековье» окончательно оформляется как символ невежества, темноты, косности, несвободы во всех смыслах – и духовной, и социальной.

Но именно усилия просветителей привели к тому, что эти века стали приобретать новое, невиданное прежде значение. Начал складываться новый «топос». И положил ему начало романтик Новалис в 1799-м в статье «Христианский мир или Европа», дерзнувший восславить Средние века. Он первым увидел в них счастливую эпоху «цельности», единства, общности – время единой христианской культуры, которая процветала под водительством Церкви – и была погублена Реформацией, началом всех бед нового времени.

Но более того, он обещал, что это время вернется. «Нужно только терпеливо ждать, и оно придет, должно прийти, это святое время, когда прекратятся навеки все войны и новый Иерусалим станет столицей мира».

Отсюда берет начало романтическая тоска по Средним векам, традиция понимания их как утраченного мира всеобщей связанности, гарантированной осмысленности существования, в своем роде даже безопасности (ведь традиции защищают!) – причем все это как в духовном, так и в социальном смысле. Где прежде видели только косность – увидели устойчивость. Где чувствовали оковы личной свободы – почувствовали защищенность и оправданность.

Национальные Средневековья были вскоре с энтузиазмом открыты сторонниками молодых европейских национализмов первой половины XIX века.

Актеры в масках зверей обыгрывали и пародировали средневековую символику на полях Евангелия ХШ века.

Усомнившись в «прогрессе» еше до Первой мировой войны, европейцы обратились к «Средним векам» как к хранилищу новых-старых смыслов.

В 1887-м, еще задолго до всяких потрясений, немецкий мыслитель Фердинанд Теннис издает книгу «Общность и общество». (Она станет весьма популярной у европейских интеллектуалов XX века.) В ней сказано: характерные для Средних веков «органичные» отношения между людьми, в которые человек включен как в «общность» (семейные, родственные, соседские…), с началом нового времени сменяются связями «формальными», основанными на интересах, договорах, механическом производстве, экономическом обмене… – короче говоря, на индивидуализме и рационализме («общество»). И вот вывод: ценности утрачены, солидарность распалась, «культура» же переродилась в «цивилизацию» (сказано еще до Шпенглера!) – а это, разумеется, означает ее гибель. (Так представления о Средних веках встроились в начавший складываться уже тогда топос неминуемой и ближайшей гибели европейской культуры-цивилизации.)

В это же время в европейском искусстве образы Возрождения, символы «прогресса» потихонечку вытеснялись на периферию; образы Средневековья становились все более модными и популярными.

В Средневековье чувствуют что-то свое люди весьма разных ценностных и стилистических ориентаций. Архитектура начала века увлекается готическими мотивами: «новая готика». Вальтер Гропиус, основатель «Баухауза», видел свой идеал в средневековом цехе строителей, которые не разделялись бы на «художников» и «ремесленников». Он же увидел в готическом соборе такой синтез «архитектуры, пластики и живописи», основой которого может быть только духовное единство, которое, в свою очередь, – на основе «новой, грядущей веры» – необходимо опять найти и воплотить в архитектурных формах. «Средневековье» интенсивно насыщается мотивами утраченной цельности. Реальные содержания реального Средневековья не имеют в подобных случаях никакого настоящего значения. Понятие работает как форма для собирания актуальных смыслов, для придания им нужного порядка и нужной связности.

Первая мировая война с ее катастрофическими результатами еще усиливает эти настроения. В 1919-м Йохан Хейзинга пишет свою «Осень Средневековья»; Европа всматривается в увядающее Средневековье, как в зеркало, ищет в этой «зрелой и надламывающейся» эпохе сама себя.

Русская катастрофа заставила говорить о «Новом Средневековье» и наших соотечественников. Н.А. Бердяев, выпустивший в 1924-м книгу с таким названием, провозгласил, в совершенном соответствии с популярными настроениями, конец «рационалистического» нового времени и наступление эпохи иррационализма, который, в свою очередь, признавался «средневековым».

Люди в средние века умели v смеяться и высмеивать – кок в этих пародийных изображениях рыцарей но полях псалтыри ХШ века.

Топос «Нового Средневековья» (вместе и с «единством», и с «цельностью», и с «образностью», и со «служением») немедленно делается, особенно в Германии, активнейшей частью политического дискурса. Закономерный итог этого – врастание топоса, и чрезвычайно органичное, в идеологию фашистов, которые объявили свой рейх воплощением и торжеством именно «Нового Средневековья». Надо полагать, на некоторое время это дискредитировало связанную со Средневековьем тематику и образность. Однако лишь на некоторое время: смысловой потенциал «Средневековья» слишком велик, чтобы вмещаться в какую бы то ни было идеологию.

На середину века вообще приходится взрыв и исследовательского, и читательского интереса к Средневековью. Внимание исторической науки начинает в это время отчетливо смещаться от создания «конструкций» прошлых эпох к их «реконструкциям», то есть к попыткам воссоздать те образы исчезнувших социальных миров, с которыми жили сами их обитатели (история ментальностей, историческая культурная антропология). Совсем не случайно, что в наибольшей степени это было осуществлено именно на средневековом материале. Когда стал интересен Другой сам по себе, европейская мысль обратилась к своему традиционному Другому – Средневековью. «Реконструирующие» труды историков приобрели огромную популярность* в том числе и среди читателей-неспециалистов. Рост культурного спроса на тему Другого – свидетельство усиливающейся культурной тревоги, культурного неудобства. А они, в свою очередь, нарабатывают смысловой и эмоциональный материал для нового культурного кризиса, устойчивая тема которого – «конец Нового времени».

Представления о неминуемом конце, характерные для всего XX века и особенно для последнего времени, формировались на образах, идеях, ценностях, иллюзиях, некогда вытесненных в понятие «Средневековья» как в своеобразный резервуар- И их снова оттуда извлекают, опираясь на солидную уже к этому времени традицию такого «извлечения».

На протяжении всего XX века время от времени возникает мысль о том, что-де нам, европейцам, либо необходимо, либо грядет – вне зависимости от наших желаний и потребностей – «Новое Средневековье». Из лексикона религиозных мыслителей оборот «Новое Средневековье» давно перешел в язык публицистов и политиков, а это уже явное свидетельство превращения его в общее место. Подобно всякому общему месту, он открыт различным наполнениям, вплоть до самых противоположных.

В 1950-м католический теолог Ромао Гвардини провозглашает (совершенно уже, надо сказать, традиционным образом) «Конец Нового времени». Грядет, сообщает он, новая эпоха, и означает она конец личностной культуры. Идеалом автора оказывается, разумеется. Средневековье – с его восприятием мира как целого, где у всего есть свое естественное место; с его чувством «общности» и «цельности», на котором держалась и метафизика Средневековья, и его общество. Конец Нового времени и закат индивидуализма приветствуются как возможность возвращения к утраченной цельности. Все эти мотивы уже никого не поражают и не шокируют- Культурный топос состоялся.

В преодолении главной черты Нового времени – «индивидуализма» – на протяжении всего века видят единственную альтернативу «самоуничтожению западной культуры».

Новая популярность Средневековья у европейцев, начиная с рубежа 70-х годов, возможно, связана с поражениями молодежных движений конца 60-х с очередным спадом технократических воодушевлений, последним пиком которых как раз и были 60-е годы. Связан этот интерес и с резким ростом, начиная с 70-х годов, обшекультурной тревожности в результате «фрустрации» очень сильных и напряженных ожиданий, пиком и крахом которых стал опять-таки конец 60-х; и с эсхатологическими ожиданиями той или иной степени радикальности.

Наконец, в эпоху, которая привыкла считать себя временем общекультурного «кризиса идентичности», то есть при острой нехватке Своего, обостряется потребность в Другом. Не это ли – источник очередного увлечения Средневековьем, обилия «мифов» о нем? Кстати, жанр фэнтези, любимое чтение европейцев последних десятилетий века, переполнен именно «средневековой» образностью как чем-то «подлинным», «неиспорченным», «первичным» (в отличие, допустим, от античности, которая предстает массовому чувству как что-то. во-первых, слишком далекое, во-вторых, слишком «рациональное» в своей образцовости). То-то бы гуманисты удивились.

Краткий обзор интеллектуальных злоключений «Средневековья» укрепляет нас в мысли о том, что это никакое не «понятие». Оно слишком растяжимо, расплывчато, с одной стороны, и слишком напряженно по возможным к нему отношениям, с другой, чтобы быть понятием. Это общекультурная тема. Поэтому оно с равным успехом возникает и в историографии, и в идеологии, и в публицистике. Поэтому оно может вмещать в себя столь различные, до противоположности, содержания. Поэтому оно не нуждается в четких границах – в однозначном, раз и навсегда, определении того, когда «началось» и когда «кончилось» Средневековье. «Средневековье» – это угол зрения.

Трюки обезьян на полях армянского Евангелия XIV века напоминают современные цирковые номера – их выступления мало с тех пор изменились.

От «темных» Средних веков гуманистов и просветителей до идеализируемого Средневековья романтизма, от « Нового Средневековья» религиозных интеллектуалов первых десятилетий нашего века до подробных реконструкций средневековой ментальности Школы Анналов и заявлений Умберто Эко о том, что «Средние века уже начались» – тянется, ветвясь, некая единая логика, и это – «логика» отношения к Другому, а еще точнее – выработки этого Другого в себе, уточнение и изобретение все новых и новых аспектов его «инаковости».

Именно поэтому представления о «Средних веках» неустранимы. Нам, европейцам, нужны «Средние века», и потребность в них лежит совсем в другой плоскости, чем построение каких бы то ни было концепций, а потому ими и не вытесняется. Это Другое, глубоко вращенное в Свое: для отталкивания ли, для притяжения, для домысливания, для забвения – может меняться как угодно, но важно, чтобы оно непременно было.

Выделение некогда Средневековья как особой эпохи имело в европейской интеллектуальной истории две линии последствий – в известном смысле даже противоположных друг другу. О первой – историзме – мы уже говорили. Вторую же слишком легко упрекнуть в анти историзме: это тоже видение во времени Другого, однако совсем не «реального» исторического Другого, а некоторой возможности для актуализации собственных смыслов. Другого- зеркала. Для полноценного исторического самочувствия необходимо и то, и другое.

Если бы Средневековья не было, его следовало бы выдумать. Его и выдумали – и продолжают выдумывать, и будут продолжать, пока будут длиться европейская историческая мысль и европейское историческое чувство.

Пластмассы стали обыденным материалом в быту и на производстве, сильно потеснив металлы и древесину. Каждый год на химических заводах всего мира потребляется 270 миллионов тонн газа и нефти для производства разных сортов пластмасс. Скоро станет возможным для этих целей использовать пшеницу и кукурузу.

Согласно разным подсчетам, землянам хватит нефти еще на 80 лет, газа – на 70, а угля на 700 лет. Нефть и газ используются и как топливо для индустрии, транспорта и в быту, и как сырье для химической промышленности, где также требуется энергия, получаемая все от тех же нефти и газа. К тому же эти ресурсы расходуются не только при производстве пластмасс, но и при их утилизации. А еще стоит вспомнить о вредных выбросах в атмосферу на всех стадиях производства и утилизации пластика.

Поэтому есть смысл подумать над тем, как бы поэкономней использовать эти не возобновляемые полезные ископаемые.

Подобные размышления натолкнули ученых на мысль найти иные исходные вещества для производства пластиков. Американская химическая компания Cargill и фирма Dow Polimers разработали технологию, которая позволит получать пластмассу из широко возобновляемых ресурсов – пшеницы и кукурузы. У предложенного решения есть и другие полезные побочные свойства: пластик, изготовленный по такой технологии, может очень легко утилизироваться.

Три года назад химики этих фирм объединили свои усилия в разработке технологии получения из сахара растений пластика, который носит название полилактид (ПЛА). Специально подобранные микроорганизмы трансформируют сахар, содержащийся в стеблях и листьях растений, в молочную кислоту, после чего ее молекулы образуют цепочки пластика, очень схожего с тем, что используется при изготовлении пластмассовых бутылок или одноразовой посуды.

Иллюстрация Юрия Сарафанова

Попробуем разобраться, почему именно такой вид пластика и по такой технологии привлек к себе внимание. На протяжении ряда лет многие компании развивают технологии изготовления пластика под названием полигидроксиалканат. Так же, как и полилактид, этот вид пластика может изготовляться из растений и легко перерабатывается при утилизации. Правда, при его получении применяется бактерия Ralstonia eutropha, которая напрямую перерабатывает сахар в пластик.

Однако появление полигидроксиалканата (ПГА) не привело к резкому изменению ситуации – слишком дорог был он в изготовлении. Поэтому, когда наступила эра генетически измененных растений, эти разработки обрели второе дыхание. Среди пионеров этого бизнеса – компания Monsanto, которая стала разрабатывать методику выращивания растений уже с пластиком в листьях. В 1992 году впервые было получено растение резуховидка (Arabidopsis thaliana) с малым количеством пластика ПГА, а вскоре были начаты работы по инициированию образования пластика в листьях зерновых.

Впрочем, все шло не так гладко – листья растению нужны все-таки для фотосинтеза, а помещение туда «зеленого пластика» вовсе не способствовало их нормальному росту. Возникли и другие трудности: извлечение сырья для пластика из таких листьев требует совершенно иной технологии, нежели та, которая существует на перерабатывающих заводах. К тому же, при подсчете количества энергии и материалов, необходимых для получения пластика ПГА, выяснилось, что выгодней получать его традиционным путем. Производство одного килограмма ПГА из листьев требует в три раза больше энергии, чем стандартное производство полиэтилена. Схожие цифры получаются, если сравнить, во что обходится изготовление килограмма П ГА традиционным путем из растений при помощи микробиологической ферментации.

Именно поэтому фирма Monsanto объявила в прошлом году о прекращении работ по созданию технологии для изготовления, извлечения пластика из растений.

И на сегодняшний день только пластик полилактид (ПЛА) может быть приспособлен для коммерческого извлечения из растений – на его изготовление затрачивается от 20 до 50 процентов энергии, необходимой при традиционном производстве пластика.

Сейчас уже строится первая фабрика по переработке полилактида из растений. Тем не менее остаются многочисленные вопросы – каковы производственные перспективы новой технологии, стоимость перехода всей промышленности на такую технологию, как быстро может это произойти? Остается надеяться, что борцы за экологию в промышленно развитых странах сумеют использовать свой вес и влияние для быстрейшего прогресса в этой области. А тогда нам придется вместо разработки новых месторождений нефти и газа на Крайнем Севере опять засевать тундру кукурузой.

По материалам зарубежной печати подготовил Никита Максимов.

Альберт Баранов

Не надкуси Ева яблоко в раю – не было бы у нас никоких демографических проблем; не было бы ни демогрофии, ни демографов, впрочем, нас с вами не было бы тоже.

Время можно нарезать по-разному. По войнам. По нашествиям и переселениям народов. По великим открытиям и производственным их последствиям. Как помнится из школьных учебников, эпоха собирательства, охоты и рыболовства сменилась эпохой скотоводства/ а той на смену пришло земледелие. Автор статьи утверждает, что, вступая в XXI век и в третье тысячелетие, мы одновременно вступаем в принципиально новую демографическую эру. Это будет эпоха смены механизма воспроизводства человечества, и она коренным образом изменит всю нашу жизнь.

Часы карманные с астролябией

Часы в формах поздней готики

Что такое башенные часы – произведение техники или искусства?

Башенные часы были очень капризным механизмом. В течение дня слуги по несколько раз поднимали груз. Точность часов сильно зависела от трения. Их постоянно смазывали. Погрешность суточного хода была велика. Сутки в средневековой Европе никак не укладывались в отведенные им 24 часа. Однако это не вредило популярности башенных часов.

Их конструкция постоянно усложнялась. Так, итальянский мастер Джунелло Турриано использовал в своих часах 1800 колес. Его башенные часы показывали не только время суток, но и движение Луны, годичное движение Солнца, а также всех планет, согласно птолемеевской системе мироздания.

Некоторые часы разыгрывали настоящий спектакль. Так, на башенных часах в Страсбурге, созданных около 1354 года, каждый раз в полдень трое волхвов склонялись перед Богоматерью. Зрители, собравшиеся под башенными часами в Праге (начало XV века), видели то двенадцать апостолов, то фигуру Смерти, грозившую человеку своей страшной косой, то богача, каждый час звеневшего монетами в кошельке, то странника, равнодушного к суетному бегу времени, то звонкого петушка, выкликивавшего каждый час, а то и самого Иисуса Христа. Причиной появления всех этих фигур было особое колесо с вырезами и зубцами. Каждая фигурка имела свой рычажок. Как только он попадал в надлежащий вырез, фигурка представала перед зрителями, чтобы скрыться при следующем повороте колеса. К сожалению, эти часы не сохранились.

Небесный глобус

Об Эволюции Существ и Представлений

Александр Камнев, Кирилл Ефремов

Этих существ причисляют к микробам. На самом деле, среди них есть двухсотметровые гиганты. Но самыми могущественными остаются мельчайшие представители этой группы – некогда они «сотворили» биосферу и оказали ключевое воздействие на ее фундамент, на продуцентов. Благодаря водорослям – речь ведь пойдет о них – возникла знакомая нам палитра природы: голубое небо, синее море, зеленая листва. Выделяя особые молекулы-регуляторы, водоросли дирижируют целыми экосистемами и, вероятно, самим ходом эволюции биосферы. Активно участвуя в современном экологическом кризисе, они могут стать как союзниками, так и опасными врагами человека…

I. Губительное спасение

Старик зря не брал содержимое невода. Сегодня мы знаем, что водоросли не менее значимы, чем Золотая рыбка. И не только для человека. Они вездесущи, они влиятельны. Собственно, они-то и «учредили» организацию под названием Биосфера.

Когда хозяевами Земли были древнейшие бактерии, ни о какой биосфере не могло быть и речи. Не существовало устойчивой «классической» экосистемы с ее продуцентами, консументами и редуцентами. Все было зыбко в ту Эпоху творения. Более трех миллиардов лет назад появившиеся неведомым путем прокариоты набросились, словно пираты, на питательный океанский рассол, на накопленную путем хемосинтеза органику. В скором времени этот «бульон» фактически прокис – и разразился первый экологический кризис. В растворе иссякла доступная органика и накопились кислоты.

Дело в том, что получение питания путем брожения сопровождается выбросом протонов во внешнюю среду – это и естьзакисление. Именно протоны шиплют язык, когда пробуешь лимон. Двигаясь из области высоких концентраций, протоны устремлялись в бактериальную клетку и убивали ее. В такой среде жизнь, едва зародившись, оказалась под угрозой исчезновения. Живые клетки мог спасти механизм, выкачивающий протоны наружу. В то время было «изобретено» множество таких протонных насосов. Наиболее эффективные среди них использовали энергию световых лучей. Так возникли фотосинтезирующие организмы – сине-зеленые водоросли (или цианобактерии).

Фотосинтез – удивительное изобретение. В его основе лежит мощный насос, который выкачивает так много протонов, что часть их можно впустить обратно в клетку. Они возвращаются через особые каналы (АТФ-синтетазы) и приносят с собой массу энергии, которая и используется при получении АТФ. Потом полученная АТФ участвует в синтезе глюкозы. Говоря образным языком, фотосинтез – это когда избыток энергетической валюты позволяет оплачивать даже такую роскошь, как производство сахара «из спертого воздуха». Фотосинтез позволил «убить двух зайцев», борясь как с закислением, так и с недостатком питания. На Земле появились автотрофы, за счет которых выжили и живут по сей день большинство гетеротрофных организмов.

Если вначале фотосинтез спас жизнь на Земле, то затем едва не уничтожил ее. Дело в том. что «фабрика сахара» стала выделять ядовитый отход – кислород, который «сжигает», окисляет молекулярные структуры жизни (благодаря ему, например, хорошее яблоко темнеет на срезе). Разразился очередной экологический кризис. Это было примерно полтора миллиарда лет назад. Стали окисляться грунты и скалы. На океанское дно осели сотни метров ржавчины. Небо приобрело голубой цвет. Выживание организмов – странно сказать – зависело тогда от успеха борьбы с кислородом, который надо было нейтрализовать и не допустить до важных молекул (особенно до ферментов и ДНК).

Одним из средств борьбы с кислородом стали такие фундаментальные достижения Жизни, как окислительное фосфорилирование (результат дыхательных процессов в митохондриях) и сама эукариотическая клетка. Вся перевитая мембранами, с плотно упакованным и упрятанным в ядро геномом, она представляла собой настоящую крепость. Первые эукариотические клетки, вероятно, были чудовищами микромира, «проглотами», пожирающими бактерий. Некоторые бактерии внутри них не погибали, а становились паразитами или даже полезными сожителями.

Полагают, что так возникли пластиды (причем предки бурых, красных и зеленых водорослей «проглотили» совершенно разные виды фотосинтезирующих организмов) и митохондрии (происходящие от «проглоченных» пурпурных бактерий).

Митохондрия стала мощным союзником в борьбе с окислителями – она обезвреживала кислород, да еще и с огромной энергетической выгодой. Теперь уже без этой выгоды клетка не могла существовать. Начался новый этап – борьба за кислород – в новой (и привычной для нас) биосфере, где «жить» неразрывно связано с «дышать».

Как видим, мельчайшие представители водорослей – цианобактерии – когда-то вначале возродили, а затем едва не уничтожили жизнь на Земле и вместе с тем вывели ее на новый виток эволюции – к развитию эукариот.

2. Брак по расчету

Хорошо известно, что водоросли предоставляют питание, кислород и убежище морским обитателям. Именно они делают океан главным регулятором баланса кислорода на планете и самым продуктивным пастбищем. Однако это их, так сказать, официальная роль. Существует и другое, не менее весомое влияние – посредством симбиоза.

Когда-то симбиотические водоросли, внедрившись в клетки эукариот, превратились в хлоропласта. Оказывается, подобное внедрение происходит и по сей день, да еще и в огромных масштабах. Так, цианобактерии проживают внутри самых разных организмов: амеб, жгутиконосцев, гyбок, растений, оомицетов, стрекающих. Они проникают и в клетки других водорослей – например, диатомей и даже других цианобактерий! При этом они теряют оболочку и функционируют как хлоропласты. Moiyr развиваться и на покровах животных, например, в щерсти белых медведей (впрочем, от этого она вряд ли становится слаще).

Кораллы, образующие «леса моря», – это целая пирамида зеленого симбиоза. С точки зрения систематики, кораллы – это животные, добропорядочные граждане царства Animalia. Однако основное питание коралловые полипы получают как растения – за счет фотосинтеза симбиотических водорослей зооксантелл. Интересно, что фотосинтез осуществляют не сами зооксантеллы, а цианобактерии, обитающие в их клетках. Примеров подобного «матрешечного» симбиоза в природе очень много.

Водоросли-сожители расцвечивают яркими красками ткани многих морских животных, особенно моллюсков. Голожаберные моллюски вступают в еще более необычный симбиоз: поедая зеленые водоросли, они извлекают из них хлоропласты и помешают их в клетки дыхательной полости (кстати, при поедании медуз они забирают в свое пользование их стрекательные клетки). На свету идет фотосинтез, причем так быстро, что кислорода образуется больше, чем расходуется моллюском.

Вопреки своему названию, водоросли обитают и на суше. Они есть в почве, песках пустыни, на деревьях, на скалах, в воздухе, причем на огромной высоте. Более того, именно водоросли становятся первопоселенцами суши, произрастая даже в самых суровых условиях – сами по себе или в виде комплекса с грибами, лишайника. Конечно, земная твердь уже с девонского периода завоевана высшими растениями – но не без помоши водорослей. Ибо сушу начали осваивать не просто предки растений, а «суперорганизмы», представляюшие собой сплетение гриба и сложной зеленой водоросли с «приглашенными» хлоропластами внутри. Сегодняшние растения этот принцип повторяют – они существуют не как отдельные организмы, а в союзе с грибами и водорослями: их корни всегда оплетены микоризой и припорошены диатомеями, а покровы облепляют всяческие трантеполии, аэрококкусы, уснеи и, если можно так выразиться, прочая зелень и сине-зеленость.

3. Что в неводе?

Что же все-таки там, в тине и морской траве? Что полезного? Вроде бы нас выгоды симбиоза не касаются. Мы не в счет. Если вдруг зеленеем, то без всякой фстосинтетической пользы. Тем не менее косвенная связь есть – она, можно сказать, проявляется с самого yipa. Вот завтрак. Зажегся газ – продукт распада древних водорослей. Все вкусное, что на столе, так или иначе происходит от продуцентов, от их поблескивающих хлоропластов. Автомобильные потоки начинают движение благодаря нефти, львиная доля которой образовалась из мертвых водорослей. А на работе – бумаги, неистребимые ворохи бумаг, проклеенных для прочности альгинатом…

В природе важная функция водорослей – очищение среды. Они поглошают токсичные вещества: ионы тяжелых металлов, радионуклиды. Фенолы, детергенты и пестициды. Аммоний и фосфаты. Мышьяк. В связанной малотоксичной форме все это переходит в донные отложения. Особенно велика роль клеточных стенок, которые действуют как ионообменные фильтры. А масса почвенных водорослей интенсивно поглощает минеральные вещества, препятствуя тем самым их вымыванию из почвы.

Через водоросли проходят значительные – в масштабе всей биосферы – потоки углерода, азота, кремния, галогенов, кальция. Почти три миллиарда лет цианобактерии захватывают кальций и осаждают его. Представьте, что будет, если взболтать в океане известковые отложения толщиной в сотни метров, и станет понятна роль водных организмов в консервации кальциевых соединений.

Цианобактерии способны фиксировать атмосферный азот, вовлекая его в биологический круговорот. Кстати, эта способность делает их естественным удобрением – особенно на затопляемых рисовых полях. До изобретения минеральных удобрений рис пестовали цианобактерии – и тем самым они фактически прокормили огромное население южных стран Азии, где рис был основным продуктом питания.

В 1970-1980-х годах в культуре водорослей видели средство от многих бед – от голода, болезней, избытка углекислоты в атмосфере. Все исправит хлорелла! Действительно, продуктивность микроводорослей гораздо выше, чем у любых посевных культур. ведь одноклеточные стремительно размножаются. Трудно представить себе дерево, которое увеличивалось бы вдвое за несколько дней – а водоросли на это вполне способны. Их можно выращивать в местах, не пригодных для земледелия. И получать сплошные витамины и микроэлементы. Почему же мы с вами до сих пор не едим хлореллу четырежды в день? Скорее всего, мешают ритуалы потребления (нам нужна привычная и уважаемая пища, «натурпродукт»), а также сложившаяся конъюнктура производства и сбыта пищевой продукции (понятно, что скрывается за этими словами). Впрочем, скорее всего водоросли «пробьются» – так же, как завоевывает популярность соя. И волна эта прибудет с востока.

На востоке водоросли издревле активно употреблялись в пищу (надо сказать, что там вообще чего только не ели). Особенно у японцев – это была пятая часть рациона. Кстати, во второй половине XX века многие японцы перешли от питания всякими морскими «побрякушками» к гамбургерам, попкорну, йогурту и прочим питательным блюдам американской кухни. Изменение диеты стало причиной того, что в Японии произошел один из самых резких в мире скачков акселерации. Однако организм воспротивился этому «коренному улучшению». Побочным следствием акселерации стал рост болезней обмена (особенно диабета) и сердечно-сосудистой системы, а также близорукости. Вместе с европейской едой и одеждой в Японии распространились очки и препараты инсулина.

Водоросли попадают нам на стол не только в виде банки морской капусты, но и опосредованно – через бифштекс. С давних пор их добавляют в корм домашних животных. В прибрежных районах скот регулярно выпускали пастись на литорали во время отлива. Известно, что многие животные хорошо чувствуют приближение отлива и прилива – и спешат отобедать или ретироваться. В Англии даже есть игра «Sheep and Tides» – где надо по поведению овец догадаться о начале прилива.

«Полезности» водорослей могут составить целую выставку хозяйственных достижений. Это удобрение – без семян сорняков и спор болезнетворных грибов. Это возможность для получения биогаза из отходов, а следовательно, альтернативный источник энергии. Это неоценимый ресурс промышленного сырья и лекарственных веществ. Но водоросли едва ли следует считать только добрыми друзьями – они могут нести болезни и смерть.

4. Теневое влияние светолюбивых

Подобно многим микроорганизмам, водоросли выделяют ядовитые вещества – для защиты и конкуренции. При массовых вспышках размножения эти вещества (среди которых есть сильнейшие нейротоксины) отравляют воду и убивают все живое. Наступает «красный прилив». В прибрежной зоне скапливаются трупы морских обитателей. Токсины отравляют не только воду, но и воздух. Вообще, морской раствор постоянно поступает в атмосферу – в виде аэрозоля, возникающего при «кипении» мириадов пузырьков. Обычно этот аэрозоль придает морскому воздуху целительные свойства. Но во время красного прилива (обычно еше и в страшную жару) морской воздух пропитывается ядом, и горячий ветер вызывает тяжелые нервные расстройства у людей.

Даже если нет красного прилива, токсины водорослей (особенно динофлагеллят) летом накапливаются в тканях моллюсков-фильтраторов. Поэтому так легко отравиться «дикими» мидиями и устрицами. Есть даже такое правило: можно пробовать устрр-рицы только в те месяцы, название которых содержит букву «р».

Помимо токсинов, водоросли выделяют вешества, отпугивающие или привлекающие другие организмы. В почве они ускоряют рост проростков и корней. Фактически они осуществляют информационное воздействие на экосистемы. Оказывается, это воздействие, которое пока слабо изучено, поразительно велико – особенно со стороны цианобактерий .

Существуя на планете почти три миллиарда лет, цианобактерии сумели пережить многих конкурентов и многие кризисы. Иммунолог А.Я. Кульберг полагает, что их успех связан, помимо прочего, со способностью искусственно увеличивать собственное разнообразие. Цианобактерии выделяют особые вещества – протеогликаны, которые близки к факторам межклеточного взаимодействия (адгезии, распознавания). Протеогликаны стимулируют размножение клеток, увеличивают частоту мутаций и разрушают колонии – каждая клетка старается обрести самостоятельность. Эти следствия выгодны в меняющихся, неблагоприятных условиях – именно тогда и выбрасываются протеогликаны, то есть они, по существу, являются регуляторами приспособления. В необычно жаркие сезоны цианобактерии интенсивно размножаются, и если произойдет их массовая гибель (например, из-за выброса нефти, фенола или из-за быстрого похолодания), концентрация протеогликанов в воде резко повышается.

Но эти чертовы молекулы (так их буквально и называют – «пули дьявола») воздействуют и на прочие организмы, в том числе на людей, стимулируя все те же процессы: мутагенез, деление и разобщение клеток. Протеогликаны проникают сквозь очистные сооружения, и водопроводная вода начинает отдавать запахом «гниющих водорослей». Они внедряются в наш организм даже через кипяченую воду и аэрозоль. Главная их мишень – те клетки, которым присуще стремление к разнообразию, например, фибробласты (своим делением восстанавлпиваюшие повреждения тканей) и лимфоциты (ответственные за множественность ответов иммунной системы). Особенно страдают те лимфоциты, которые отвечают за уничтожение опухолевых клеток. А выключение противовирусной защиты активирует покояшиеся ретровирусы, что также ведет к раковым перерождениям. Так цианобактерии, словно в отместку за экологическое неблагополучие, незаметно повышают «статистику» онкологических и обменных болезней. Поэтому следствия глобального потепления, эвтрофикации водоемов и разрушения естественных морских сообществ могут оказаться гораздо сложнее и серьезнее для человечества.

Итак, выделяя биологические регуляторы, цианобактерии оказывают большое влияние на жизнь сообществ, особенно водных. Вероятно, они «дирижируют» биосферой не только в пространстве, но и во времени: повышая изменчивость геномов и ускоряя ход эволюции. Химическое влияние микроводорослей на другие организмы трудно отрицать, ведь они вездесущи: это внутренние и внешние симбионты, это основные обитатели водной среды. Может быть, признавая это влияние, мы приблизимся к решению сложной проблемы геохронологии – объяснению скорости эволюции. А проблема вот в чем: многие формы жизни на Земле развивались гораздо быстрее, чем это возможно при «нормальной» вероятности мутаций. Не исключено, что разгадка кроется в «теневом влиянии» незаметных существ – микроводорослей, подхлестывающих эволюционный процесс веществам и -регуляторами.

Вот некоторые сведения об улове из того самого невода. Как известно, выбор тогда пал на Золотую рыбку, что не принесло семейному кооперативу «Старик amp; Старуха» никакой прибыли. Это урок: может быть, надо обратить гораздо больше внимания на «тину морскую»?

Алржондп Зайиев

Нет ничего более интригующего и менее исследованного, чем Бремя внутри нас. Как получается, что мы можем жить одновременно в прошлом, настоящем и будущем? Даже такое грубое и условное деление порождает массу интересных наблюдений. А ведь время может замедляться и ускоряться в зависимости от интенсивности проживания события. «Время пролетело, как одно мгновенье» или «Кажется, что прошел не день, а год». А если еще подумать и о том, как изменяется субъективное ощущение времени в историческом времени… Современники первых поездов жаловались на тошноту и страх, наблюдая, как мелькают виды из окна вагона, двигающегося со скоростью 20 километров в час. А сейчас люди чувствуют себя вполне комфортно в скоростных поездах, несущихся со скоростью в десять раз большей. Возможно, похожие чувства возникают у современников новых информационных технологий, когда нарастающие скорости в обработке информации, а сюда относится и технологичный кинематограф, заставляют совсем по-новому ощущать процессы времени.

Время часто представляют в виде стрелы или потока. Время либо течет через нас, либо мы несемся внутри него и вместе с ним. «Время уносит народы и континенты» или «Под мостом Мирабо тихо Сена течет и уносит нашу любовь».

Но, оказывается, с субъективной «линией» времени все обстоит не так просто. Мы уже описывали, как выглядит «линия» времени у людей, переживших страх и потерю безопасности в связи с московскими взрывами[* См. «Знание – сила». 2000, № 9.]. Она напоминает частокол и заканчивается точкой, то есть линия не уходит в бесконечность, как у здоровых и счастливых людей, а превращается в отрезок пути. Между линиями напуганных и линиями психологически благополучных людей находится огромное разнообразие сочетаний прошлого, настоящего и будущего. Поразительным образом все эти сочетания наполнены для нас большим смыслом и воспринимаются как метафоры.

Например, мы говорим: «Я предпочитаю оставлять прошлое позади», и что же? Оказывается, на линии времени нет прошлого, оно теряется в темноте или за спиной. Но если так, то прошлое мало влияет на будущее, и в этом случае скорее всего человек будет часто повторять свои ошибки. Он «не учится на своих ошибках», он может повторно жениться на похожей женщине, менять работу, не меняя ее по сути, и т.д.

Если пропадает, размывается, как в тумане, линия будущего, то вы – обладатель туманного будущего. Если линия прошлого находится прямо перед глазами, человек слишком сосредоточивается на своем прошлом. Чтобы ни происходило в его жизни, прошлое постоянно мелькает перед ним. П рошлое будет постоянно давить своим присутствием в настоящем и будущем. А если наоборот – будущее очень ярко и даже детально представлено, человек может терять вкус к настоящему. Чем ярче видится отдаленное будущее, тем больше проблем может возникнуть в настоящем. Но если ярко видится лишь настоящее и ближайшее будущее, тем труднее тогда человеку планировать и организовывать свою жизнь. И как мы уже знаем, травма или шок могут поставить точку на линии, за которой не видно далекого будущего. Жизнь для таких людей становится мало предсказуемой. Часто им приходится плыть по течению.

Как видим, у каждого из нас есть какой-то способ организации нашего опыта. Время вовсе не безразличный поток, уносящий «нашу любовь». Время оказывается мощным фактором личностного развития. Знаменитый и почти всем – не только психологам – известный Абрахам Маслоу (многие вспомнят его пирамиду потребностей) включил в характеристику «зрелой» личности (то есть высокого уровня развития личности) компетентность во времени. Он считал необходимым условием зрелости:

а) соразмерность прошлого, настоящего и будущего. Ни одна из этих частей не должна доминировать, давить на другие. Но все должны присутствовать в определенных пропорциях. (Здесь следует заметить, что настоящее, как правило, представлено на линии времени меньшим отрезком, чем прошлое и будущее, но иногда оно может обращаться в точку или вообще отсутствовать.);

б) реальность происходящего. Четко различается, что было на самом деле, а что могло бы быть, но не было в реальности. (Что часто случается, когда линия будущего накладывается на линию прошлого.);

в) свободное продвижение по линии времени туда и обратно. Ясное представление о том, с чего начинались те или иные повороты биографии, и о том, к чему могут привести события настоящего.

Нет запретных воспоминаний. Как правило, воспоминания начинаются с очень раннего возраста.

Современная нам теория личности на первый план выдвигает внутреннюю согласованность. Конечно, в реальности прошлые события и наши ожидания будущих событий воздействуют друг на друга. То, что мы ожидаем и предвосхищаем в будущем, неизбежно связано с нашим прошлым. Однако в последнее время стало ясно и другое: то, что мы думаем о будущем, влияет на интерпретацию прошлого. Например, если мы пребываем в депрессии и смотрим в будущее со страхом и подавленностью, мы можем чувствовать, что прошлое тянет нас назад. И наоборот, если мы оптимистично смотрим в будущее, нам кажется, что мы свободны в своем прошлом. Это очень непростые взаимосвязи, в них много тонкостей, но это один из важнейших факторов организации личности.

Мысль, что человеческое сердце и галактики живут, возможно, по одним и тем же законам, не вызывает у нас особого доверия.

Не ощущаем мы как-то родства между нашим существом и плеядами, горящими на небе, или волнующимся морем. Но есть такое неотъемлемое свойство жизни – ритм, которому подчиняется все – и окружающая нас среда, и биосфера, и наш организм. Ничего удивительного, ведь мы погружены в океан времени. Каждую нашу клетку омывают его волны.

Так что же зто такое, биологическое время? Корреспондент Наталия Федотова попросила рассказать об этом академика Российской академии медицинских наук Юрия Александровича Романова, вот уже 35 лет занимающегося проблемами хронобиологии.

Н. Федотова: – Хотя мне и встречалось такое выражение «биологические часы», но суть его мне до сих пор непонятна. Где они находятся в организме, как ведут отсчет времени? Разумеется, никто не представляет их в виде циферблата со стрелками, но что же это такое, живые часы?

Ю. Романов: – Да, термин «биологические часы» действительно существовал и довольно продолжительное время. Но сегодня он уже абсолютно неприемлем. Если даже допустить наличие в организме какого-то механизма, который только тем и занимается, что измеряет время, то сразу возникает вопрос: а какое именно время он отсчитывает? Ведь наш организм связан и с временем индивидуального развития, и с физическим, и с психологическим. Скорее, отражением таких часов можно считать биологические ритмы, буквально пронизывающие весь наш организм. Ритмически бьется сердце и дышат легкие, ритмически идут процессы питания, сама нервная система и та следует своему закону ритма. Мало того, один и тот же орган или ткань, участвуя в разных уровнях организации, живет одновременно как бы в нескольких ритмических режимах – и в своем собственном, и в режиме системы, к которой принадлежит, и в целом организме. Оттого, насколько согласован весь этот ритмический ансамбль, во многом зависит наше самочувствие. А теперь представьте себе, что деятельность наших органов и систем находилась бы всегда на неизменном уровне. Никаких колебаний! В таком случае и лекарства, и процедуры, и вообще любые попытки как-то влиять на нее оказались бы бесполезными.

Но, к счастью, мы не лишены такой возможности, поскольку, благодаря биоритмам, у любого биологического процесса есть такие фазы, когда он более или менее чувствителен к внешнему воздействию и по-разному на него реагирует. Таким образом, биоритмы, подобно двуликому Янусу, имеют одновременно два обличья – они и живые хронометры, и регуляторы всех процессов в организме.

Н. Федотова: – Выходит, именно режим последовательных всплесков и падений, свойственный самым разным функциям организма, и составляет некую временную структуру. В каких же единицах выражается это внутреннее, биологическое время?

Ю. Романов: – Периоды колебаний – самые разные – от секунды до года и более того. Какой же из них мог бы служить единицей биологического времени? Возможно, на эту роль могли бы претендовать суточные ритмы. Они наиболее распространены и значимы для организма, к тому же хорошо изучены. Но окончательной уверенности в этом нет.

Мы привыкли измерять физическое время часами, минутами, секундами. Но ведь атомщики могут засечь колебания и на атомарном уровне. Отсюда и новые единицы времени и соответственно новые способы его отсчета. Кто знает, может быть, и биологическое время столь же многомерно и тоже требует разных способов его измерения.

Ну можно ли представить, чтобы такое количество биологических часов существовало в организме!

Н. Федотова: – Но все-таки их пытались искать?

Ю. Романов: – Где только не искали – в гипоталамусе, в нервной системен отдельных органах и даже в отдельной клетке! Увы, до сих пор не нашли. Допустим, у высших животных они в гипоталамусе, но где они в таком случае у растений, ведь у них этого органа вообще нет. А у бактерий, у которых даже оформленный ядерный аппарат отсутствует? А вот биоритмы свойственны и бактериям. Правда, за исключением суточных. Вполне понятно, жизнь некоторых бактерий длится всего от четырех до восьми часов. Так что им не до суточных ритмов. Зато и часовые, и минутные ритмы – налицо.

Н. Федотова: – Коль скоро это пресловутое понятие «биологические часы» оказалось несостоятельным, то, видимо, ему на смену пришло что-то иное?

Ю. Романов: – Действительно, и новый подход к изучению колебательных процессов в организме, и другая формулировка – временная организация биологической системы. Тут имеется в виду вся совокупность изменений во времени, согласованных как между собой, так и с колебаниями во внешней среде. При этом биоритмы – лишь одно из выражений этой временной организации. А на самом деле, она гораздо многообразнее.

Например, индивидуальное время развития организма, когда разные биологические процессы определенным образом связаны между собой и по своим фазам, и по уровню выраженности, и так далее. И, заметьте, речь здесь идет не о биоритмах, а о поел едовател ьн ых отрезках времен и, связанных с некими событиями, и о продолжительности этих событий.

Однако совокупность биоритмов тоже вид временной организации, но при условии их согласованности и единого периода колебаний, например, ритмы деятельности сердца, легких, печен и, но все на протяжении суток.

Наконец, еще один вид временной организации, когда рассматривается какая-то одна функция органа, но непременно со множеством всевозможных ритмов. Показательный пример – деятельность сердца. Выбросы крови в артерии сердечными желудочками связаны с суточными ритмами, а вот электрокардиограмма отражает как раз минутные ритмы сердца, ну и промежуточных состояний тоже много.

Но это все разные виды временной организации, а ведь еще есть и структура. Тут я бы выделил четыре составляющих, ритмы, связывающие организм с внешней средой, ритмы внутренней регуляции, рецепторные функции чувствительности и, наконец, ритмы результирующие.

Н. Федотова: – А что способны дать эти новые представления о биологическом времени хрономедикам? Для них ведь это отнюдь не абстракция, а возможность правильно и вовремя поставить диагноз, провести профилактику, избавить человека от мучающей его болезни.

Ю. Романов: – Прежде всего, это позволяет изменить тактику при диагностике. Теперь у врачей есть возможность выяснить, где первичные нарушения, а где вторичные. И затрагивают ли они только какую-то одну часть временной структуры или распространяются на все четыре.

А вот пример того, как знания о биоритмах помогают при лечении болезней. При некоторых заболеваниях, таких как ревматизм, артрит, пневмония, астма и многих других, нарушается деятельность коры надпочечников, ответственной за выделение кортикостероидных гормонов. Приходится восполнять их с помощью гормональных таблеток, которые больной принимает по обычной схеме – утром, в полдень и вечером. Однако хронотерапевты обратили внимание на то обстоятельство, что утренний максимум выделения этих гормонов, свойственный здоровым людям, у больных смещается. И тогда врачи решили давать больным максимальную дозу гормонов именно утром, искусственно имитируя таким образом естественный биоритм, что положительно сказалось на их состоянии.

Н. Федотова: – Это замечательно, что изучение временных закономерностей имеет непосредственный выход в практику. Но все-таки где больше эффект – при лечении или при диагностике?

Ю. Романов: – Конечно, при диагностике. Есть у нас такое понятие – десинхроноз, когда соотношения максимумов и минимумов какой-нибудь функции разъехались в разные стороны, и тех пропорций, которые были между пиками у здорового человека, теперь уже нет. Так вот это не что иное, как один из самых ранних признаков болезни. А лечить труднее. Сама по себе идея имитации естественных биоритмов вполне приемлема. Но не надо забывать о таких составляющих временной организации, как связь с внешней средой, внутренняя регуляция и чувствительность. Если у здорового человека максимум уже упомянутых мною гормонов приходится на утро, то и чувствительность тканей к ним тоже выше именно в это время. Можно сказать, гормоны выделяются не зря. И этот своего рода закон экономии, присущий многим биологическим системам, желательно не нарушать. Выходит, далеко не всем больным со сдвинутыми ритмами удается приблизить их к норме, а только тем, у кого ритмы чувствительности .не сдвинуты. Иначе, как говорится, не в коня корм. Разумеется, можно заняться поиском переместившегося куда-то пика чувствительности, но это не так-то просто, поскольку он способен смещаться даже от самого введения гормона, и в таком случае его придется определять каждый раз заново. Как видите, сегодня успехи хрономедицины больше свидетельствуют о ее возможностях, чем о полученных результатах.

Н. Федотова: – Говоря о биоритмологии, никак не миновать «больного» вопроса о трех многодневных биоритмах – физическом, эмоциональном и интеллектуальном. Я знаю, что критические дни этих биоритмов пытаются связывать со всякими несчастными случаями, авариями. Именно на эту гипотезу ссылаются многочисленные западные фирмы, выпускающие устройства, которые мгновенно выдают результаты расчета всех трех биоритмов. Вполне понятно, кому же не хочется заглянуть в свое завтра и узнать, что день грядущий нам готовит. Но прежде чем рассчитывать эти критические дни, нужно ведь найти точку отсчета. Что это – момент рождения человека или нулевая фаза где-то раньше, когда ребенок еще в утробе матери ? И если это так, то не сказывается ли на биоритмах плода влияние материнских биоритмов?

Ю. Романов: – Ребенок не только подчиняется биоритмам матери, но они в это время составляют общую временную организацию с едиными биоритмами. Иначе не было бы самой системы «Мать – плод», и вообще это кончилось бы для ребенка плачевно. А вот у новорожденного в первые дни его жизни ритмичности почти вообще нет, во всяком случае в отношении печени, почек, температуры, пульса, дыхания… Ребенок в этот период представляет собой некую открытую систему, которую не трудно повредить. Возьмем те же кортикостероидные гормоны. Суточные ритмы их выделения впервые появляются у ребенка как минимум через две-три недели после рождения, а потом еще год или два «прыгают», «бегают», смещаются туда-сюда, и только к трем годам окончательно устанавливается взрослая норма. Все ли биоритмы так себя ведут, сказать трудно. Множество органов в этом плане еще не исследовано, но думаю, что это общая закономерность.

Что же касается самой идеи расчета многодневных биоритмов с целью предотвращения несчастных случаев и катастроф, то она, по-моему, несостоятельна. Как показали последние исследования, совпадения составляют только 50 процентов. Словом, fifty- fifty.

А кроме того, не стоит забывать, что биоритмы, выполняя очень ответственную задачу – адаптацию органов как к внутренним, так и внешним воздействиям, – вынуждены сдвигаться. И тут все меняется – и амплитуда, и период колебаний. Так что представить себе, будто у человека среднего возраста эти периоды на протяжении всей жизни сохранялись «железными», невозможно!

К счастью, есть иная возможность использовать биоритмы на благо человека – не прогнозировать их ход, а воздействовать на них. Правда, прежде придется долго и кропотливо искать, где же у конкретного биоритма самая большая чувствительность к определенному воздействию. Колоссальная работа, но другого пути нет.

Н. Федотова: – Ну, если мы поговорили с вами о начале жизни, теперь, наверное, имеет смысл затронуть эту проблему с другого конца. Я имею в виду старение организма. Как в это время выглядит его временная организация?

Ю. Романов: – Конечно, это четко выраженный десинхроноз – нарушение нормальных соотношений между фазами ритмов. А кроме того, их сглаженность, уменьшение амплитуды- Похожая картина бывает у космонавтов во время полета и даже у животных, побывавших в космосе. Ничего странного, там нет тех датчиков времени, что окружают нас на Земле, и в результате ритмы текут вразнобой. Поэтому одна из важнейших задач космической медицины – поддержание нормальных фазовых соотношений биоритмов. Да и медицины вообше, поскольку, если уж говорить о продлении человеческой жизни, то в первую очередь надо заняться восстановлением соотношений между разными ритмами. Вот что повысит устойчивость организма к любым воздействиям. Но, надо признаться, задача эта далеко не простая.

Поначалу, если вы помните, в полеты отправляли сразу троих космонавтов. И у каждого свои занятия – один спит, другой работает, а у третьего – личное время. Разумеется, из этого режима вразнобой ничего путного не вышло, и тогда деятельность космонавтов сделали синхронной и привели в соответствие ритмы всех членов экипажа, что положительно сказалось не только на их самочувствии, но и на работоспособности.

Н. Федотова: – Выходит, если люди занимаются одновременно одним и тем же делом, то у них и биоритмы совпадают. А как же наши индивидуальные особенности, ведь двух абсолютно одинаковых людей на всем свете не найти?

Ю. Романов: – Нет сомнений в том, что биологическое время индивидуально. Простой пример: ударьте два раза пальцем по столу в начале минуты и в конце, разумеется, не глядя на часы. Нет ни одного человека, способного точно определить продолжительность минуты – кто раньше стучит, кто позже. Более того, эта ваша минута будет меняться из-за какого-нибудь стресса, от усталости, да от чего угодно. То же у спелеологов в условиях изоляции. Судя по их сообщениям, сутки у них составляют не 24 часа, а 28, 30, 32. У одного даже было 56 часов. Словом, на дворе июнь, а он думает, что еще февраль. Идет как бы замедление биологического времени. Кстати, есть даже такое предположение, что наша связь с вращением Земли, эти 24 часа, сокращает нашу жизнь, делая сутки искусственными. И хотя каждый из нас по-разному определяет не только минуту, но и сутки, тем не менее у всех они больше, чем мы их имеем в нашей жизни.

Н. Федотова: – Все, что происходит на Зелие, отражается во времени – в физическом, историческом, геологическом… Как биологическое время состыкуется с другими его разновидностями, например, с физическим?

Ю. Романов: – Возьмем в качестве примера восьмичасовой перелет из Москвы в Хабаровск. Человек и не подозревает, что он гипертоник или что у него язва желудка, а во время полета вдруг гипертонический криз или желудочное кровотечение. И причина – в нарушении состыковки биологического времени с физическим. После полета биоритмы, конечно, вернутся к норме, но постепенно и с разной скоростью. И если раньше летчикам, совершающим трансрегиональные перелеты, советовали отдыхать в месте прибытия, то сейчас, напротив, рекомендуют скорее возвращаться, иначе восстановление биоритмов затянется на месяц, а то и более. Ну, частота пульса может быстро восстановиться, температура, а гормоны нет. Кстати, полеты на запад и восток – вещи разные. Полет на восток – это как бы сжатие суток, к чему приспособиться труднее.

Да что там перелеты! Люди, прожившие на Севере по лесять-двадиатъ лет, так и не в силах приспособиться к местным условиям, которые заметно влияют на их биоритмы, а они у них генетически закреплены иначе. А вахтенный метод работы – хуже этого для изнашивания организма ничего придумать невозможно, поскольку абсолютно нет времени привыкать к новым условиям.

Н. Федотова: – Юрий Александрович, интересно, а мог ли человек унаследовать биоритмы от своих животных предков?

Ю. Романов: – Как известно, все люди делятся на три хронотипа: «жаворонки», «совы» и «голуби», хорошо приспосабливающиеся к любому режиму сна и бодрствования. Были ли такие хронотипы у наших животных предков? Трудно сказать. Мы совсем другие, и на протяжении миллионов лет мы были, если так можно выразиться, «в себе», и все, что сегодня имеем, мы имеем от себя, правда, за исключением обшего с животными строения клеток, но работают-то они по разному!

Н. Федотова: – И наконец, последний вопрос: какую бы функцию биоритмов среди огромного их множества вы бы выделили как самую значимую?

Ю. Романов: – Организм всегда находится в информационном поле и постоянно обменивается информацией с окружающей средой. Так вот биоритм, этот всплеск какой-либо функции, играет при этом двоякую роль: он одновременно и своего рода ответ на такой же всплеск другой функции, и сигнал для функции нижестоящей. Таким образом, биоритм – одно из отражений течения биологического времени, а с другой стороны – механизм, превращающий непрерывную информацию в сигнальную. А как известно, кто владеет информацией, тот и победитель.

Ныне в городах мира впервые живет больше людей, чем за их пределами. Города-миллионеры растут, как раковые опухоли, – неконтролируемо и разрушительно. Можно ли обуздать молох урбанизации в новом тысячелетии? Недавно три тысячи делегатов из многих стран встретились в Берлине на всемирной конференции «Urban XXI», посвященной будущему городов. Четырнадцать ведущих экспертов в области городского развития представили конференции свой доклад – результат двух лет интенсивной работы.

Взрывной рост городов характерен прежде всего для развивающихся стран, где многочисленные потоки людей устремляются в города в надежде найти работу, что им далеко не всегда удается. Сегодня 25 процентов горожан в этих странах находятся за чертой бедности. В 2025 году большая часть городов-миллионеров и 27 мегаполисов будут находиться именно в развивающихся странах.

И перспективы у многих из них выглядят просто-таки ужасно. Но все же унывать не стоит. Технологический прогресс может в корне изменить структуру городской трудовой и повседневной жизни. Наряду с этим города и впредь будут способствовать демократизации политических решений, и городские администрации станут более открытыми для своих сограждан. Есть также основания надеяться, что рост населения в городах вскоре замедлится: рождаемость там меньше, чем в деревнях. Наконец, большие города способны высвободить творческий новаторский потенциал, необходимый для того, чтобы люди могли сбросить оковы бедности. И как ни парадоксально, ключ к решению этой проблемы – в «теневой экономике». Именно в ней, не имея первоначального капитала, люди могут реализовать свои энергию, энтузиазм, творческие способности. Разумеется, со временем, шаг за шагом, неформальная экономика должна интегрироваться в нормальный экономический процесс. Успешный опыт в этой области – Сингапур. За тридцать лет он стал одним из самых высокоразвитых больших городов мира и моделью устойчивого развития, что считается сегодня особо важным критерием в урбанистических изменениях.

Как говорили у нас в старину, что ни город – то норов. И на самом деле, у каждого города свои характер, условия и трудности. Комиссия выделила три типа городов с различными комплексами проблем и предложила два сценария развития для каждого из них. Универсального рецепта здесь нет. «Хорошей жизни» в городских условиях можно достичь разными путями: развитием образования, улучшением системы общественного транспорта, экологической обстановки, жилищного сектора, социального обеспечения, защитой собственности…

Оправдают ли города свою роль центров инноваций, грамотности и демократии или продолжат хаотичный дикий рост, не в силах вырваться из порочного круга бедности, безработицы и ужасной окружающей среды? Пропасть между теми, кто придерживался того или иного варианта, – отличительная черта ста дискуссионных форумов, проходивших на этой конференции. И все же берлинская встреча стала важнейшей в ряду конференций, посвященных решению самой насущной проблемы человечества – преобразованию городов.

В заключительном заявлении ее участники сумели прийти к согласию по следующим позициям: содействовать устойчивому развитию городов, местному самоуправлению и инициативам городского населения. Берлинская декларация преисполнена оптимизма. При инвестициях в образование, информационные технологии и устойчивость город предоставит всем нам шанс на достойную жизнь в будущем.

Новый Гуттенберг

Юрий Ревич <yurarevich@mtu-net>

Днем и ночью с бесчисленных башен Западной Европы звучащий бой, этот жуткий символ уходящего времени… Ничего подобного мы не найдем в равнодушных ко времени античных странах и городах.

О. Шпенглер

Д. Левицкий. Воспитанницы Смольного института.

Связь людей и времен… Таинственная обычно связь, которую надо раскопать в прошлом, осмыслить, понять. На предыдущих страницах журнала мы публикуем краткую хронологию первых, начальных лет каждого века, начиная с шестнадцатого. Так вот, в последнее десятилетие пятнадцатого века рождается знаменитая концепция Москвы – Третьего Рима. Она сохраняла свою жизнеспособность на протяжении пяти веков и умерла – если умерла – лишь с кончиной коммунистической империй. Но не она ли лежит в основе стремления некоторых наших современников вновь вернуть России роль сверхдержавы?

XXI век и III тысячелетие человечество встретило с необычайной помпой. XX век тоже встречали весьма торжественно – об этом мы знаем из воспоминаний, газет и журналов того времени. А XVIII век? Ниже мы публикуем отрывки из первой главы книги Натана Эйдельмана «Грань веков», посвященной императору Павлу. Эта глава – своего рода эссе на любимую Эйдельманом тему «Век нынешний – и век минувший». Итак, какой была Россия двести лет назад?

Григорий Зеленко

Киргиз.

Далее для иллюстрирования использованы костюмы народов, населяющих Россию в XVIII-XX веках.

Натан Эйдельман

Башкирка.

К тому же за сто без малого лет еще не везде привыкли считать века от рождества Христова, а не от сотворения мира, год же начинать от Василия Великого (I января), а не от Семенова дня (I сентября); вдобавок законодательница всех мод Франция недавно ввела революционный календарь и объявила началом первого века Свободы 22 сентября 1792 года.

В общем, 200 лет назад Россию не очень занимало, в каком столетии она находится…

Казанский татарин.

С древнейших времен до первых паровозов максимальной скоростью человеческого передвижения была быстрота лучшего коня или тройки, колесницы: примерно 20 километров в час на коротком пути и меньше, если делить длинные версты на долгие часы. Поэтому в 1796 году Россия – страна огромная, медленная (в 30 – 40 раз медленнее и, стало быть, во столько же раз «больше», чем сегодня); страна, где от обыкновенного черноземного гоголевского городка «три года скачи – ни до какого государства не доедешь». Между тем солидные путешественники только с петровского времени принялись скакать сломя голову; прежде – чем важнее, тем медленнее: воевода из Москвы в Якутск «на новую работу» ехал в 1630-х годах не торопясь, пережидая разливы и чрезмерные холода, ровно три года (средняя скорость – 7 верст в сутки). В XVIII – XIX веках медленная езда подобает только царской фамилии. Сохранилось расписание 1801 года, относящееся к приезду Александра I из Петербурга в Москву на коронацию: в первый день кортеж проходил 184,5 версты (ночуют в Новгороде), во второй – 153 версты (ночуют «в Валдаях»), на третий – всего 92 версты (сон в Вышнем Волочке), на четвертый, отдохнув, – 134 версты до Твери; на пятые сутки экипажи пройдут 113 верст до Пешек, на шестые – всего 50 до загородного Петровского дворца, и оттуда, только на седьмой день, «имеет быть торжественный въезд в столичный город Москву».

Астраханский армянин.

Огромная страна под властью свирепейших морозов. В северном полушарии за последние три-четыре века самое лютое время – XVIII столетие: в феврале 1799 года в Петербурге в среднем «29 с половиной по Реомюру», то есть 37 градусов по Цельсию.

Огромные расстояния – немаловажный элемент истории, социальной психологии страны, то, что еше ждет освоения великой литературой XIX века. Пока же обширные территории – весьма широкое основание для политических обобщений. «Российская империя, – запишет Екатерина II в важном и секретном документе, – есть столь обширна, что, кроме самодержавного государя, всякая другая форма правления вредна ей, ибо все прочие медлительнее в исполнениях…» (РИО, VII, 345). Иj этого царица выводила мысль о желательности для таких диких просторов разумного самодержца-просветителя, но находила «неудивительным», что Россия «имела среди правителей много тиранов».

Бурятская девушка.

Шаман из Красноярска.

На огромных пространствах империи за год до смерти Екатерины М проживает 18,7 миллионов душ мужского пола, общее же число подданных приблизительно устанавливалось удвоением: 37,4 – около 40 миллионов россиян, из которых треть в Нечерноземном центре, много – в западных и юго-западных губерниях, но чем дальше на юг, а особенно на восток, тем глуше, просторнее… На всю Сибирь, сложив души двух гигантских генерал-губернаторств (Тобольского и Иркутского), удвоив, прибавив кочевые кибитки коренных, местных обитателей, едва набирался миллион.

40 миллионов человек; если же вычислять, «кому на Руси жить хорошо», если попытаться сосчитать «правящих» (дворяне, по крайней мере с офицерским чином, соответственно чиновники с VIII класса и выше, плюс верхний слой духовенства и зажиточные не служащие землевладельцы), то получим более 200 тысяч (или – семей но – 400 тысяч), то есть примерно один процент.

Один к ста. Можно указать и приблизительный уровень благосостояния «правящего процента»: на одного владельца приходится в среднем 100 – 150 крепостных (400 – 500 рублей годового оброка); столько же, примерно 300 – 450 рублей, составляло и годовое жалованье у чиновников VIII класса и жалованье штаб-офицеров.

Около 40 миллионов жителей и огромное пространство с максимальными скоростями передвижения 10 – 20 километров в час… Как редкие острова в снежном равнинном океане – города, городки (к концу царствования Екатерины II их было 610), однако каждый третий (230 городков) был разжалован Павлом в селения и местечки.

Всего шесть душ из каждой сотни – городские жители, а 94 из 100 – селяне.

Как мелкие островки, скалы, камни – деревни по 100 – 200 душ, и 62 из каждой сотни – крепостные. А на всю империю никак не меньше 100 тысяч деревень и сел, и в тех деревнях известное равенство в рабстве (80 процентов тогдашних российских крестьян – середняки); но высшей мерой счета было у тех людей 100 рублей, и «кто имел 100 рублей, считался богатеем беспримерным».

Замужняя Якутка.

100 тысяч деревень, оживающих при благоприятном «историческом климате», но зарастающих лесом, исчезающих с карт целыми волостями после мора, голода, а еще чаще – после тяжелой войны или грозного царя.

Два полюса – «рабство» и «просвещение» – после «петровского взрыва» резко отодвигаются друг от друга на большое социальное расстояние и притом друг другу «как бы не мешают». Больше того, и цивилизация, и рабство усиливаются синхронно: пересекаясь и переплетаясь, одновременно вступают в российскую историю школы и рекрутчина, Академия и подушная подать; календари, грамматики, учебники, переводы и право помещика ссылать крестьян в Сибирь, и гордость палача за умение тремя ударами кнута лишить жизни. К важнейшей для российского просвещения дате – рождению Пушкина – в его родном городе продается «лучшего поведения видный пятидесятилетний лакей, да ямских кучеров два и разного звания люди», да «в Тверской Ямской в доме ямщика Андрея Маслова продается повар 24 лет с женою 18 лет и малолетней дочерью» («Московские ведомости», 25 мая 1799 года). По тонкому наблюдению Ю.М. Лотмана и Б.А. Успенского, очень часто как раз более просвещенные были в том веке не самыми гуманными…

Чувашская девушка в летнем костюме.

17 копеек в год т ратит на покупки среднестатистический житель империи (через полвека будет в 20 раз больше). И это один из показателей, как слабо еще была «разъедена» товарностью, капитализмом натуральная толща российской жизни, то, о чем еше в 1836 году будет толковать прозорливый Александр Тургенев, надеясь, что «отчизна Вальтера Скотта благодетельствует родине Карамзина и Державина. Татарщина не может долго устоять против этого угольного дыма шотландского; он проест ей глаза, и они прояснятся».

Итак, сравнительно малая российская «буржуазность», стремительная быстрота просвещающих реформ, неслыханный, причудливый исторический контраст рабства и прогресса.

Кслмык.

Как и почему именно в России так получилось – не здесь рассуждать: ответ ведет в глубины истории.

Рисунок Сахарова, поясняющий принцип токомака.

Поздравление редакции я принимаю с тем большим удовольствием, что стаж читателя журнала у меня гораздо больше авторского стажа. Сохранился след первого моего шага в большую науку – обшая тетрадь, которую завел в седьмом классе для конспектов из научной литературы. Начинается тетрадь с выписок из журнала «Знание – сила»: подробная таблица элементарных частиц, затем нечто о поверхностном натяжении. На мой нынешний взгляд – весьма поверхностно, но отлично помню священный трепет, который тогда – в 1962 году – испытывал от всех «неизбежностей странного мира».

Фрагмент петиции о свободе печати, октябрь 1967 года. (из тетради 1962 года)

За истекшие десятилетия мир не стал менее странным. А творческий простор журнала настолько увеличился, что в нем нашлось место и для автора, выросшего под девизом «Знание – сила».

Поэтому и выход книги об Андрее Сахарове не будет сюрпризом для читателей журнала – несколько глав уже были им представлены. И три бабочки, прежде чем попасть на обложку книги, уже порхали на страницах журнала.

Настоящим сюрпризом выход этой книги стал для ее автора. Даже двумя сюрпризами – приятным и неприятным.

Первый и очень приятный сюрприз – издательство, которое выпустило книгу.

Книга была написана еще только наполовину, когда меня пригласили в одно из крупнейших издательств в центре Москвы. Я знал, что то издательство наряду с добротными книгами выпускает коммерческое чтиво, но полагал, что, наверно, в новой России иначе нельзя. Мне сразу предложили договор с прекрасными условиями — тираж, процент гонорара, солидный аванс. Единственное, что меня заботило, – право увидеть подготовленный макет книги и утвердить его к печати. Я не сомневался, что соответствующее условие легко внести в договор. И ошибся. Переписка по этому поводу зашла в непонятный тупик. На вопросы я не получал вразумительных ответов. И вообще от всего дела запахло, как бы это сказать поаккуратней, – ново-русским духом, или «дефолтом», или еще чем-то таким.

Отложив проект договора в сторону. я стал дописывать книгу, а закончив, обратился – наугад – в пару других издательств. Реакции обескураживали. Казалось, что новую Россию уже не интересует жизнь и судьба Андрея Сахарова. Либо же я не сумел о ней интересно рассказать. И в то и в другое верить не хотелось, и я попросил совета у человека, мнение которого ценю и в физике, и за ее пределами. Он назвал имя издателя – главного редактора неизвестного мне издательства.

Газетный гнев народа.

После интернетного знакомства с этим издательством я понял, что – страшно сказать – мне в нем все нравится. Прежде всего, уже изданные книги – первокласные книги по физике и математике: и научные, и учебные, и научно-популярные- И три журнала – два научных и один научно-популярный. И главный редактор – молодой математик, активно работающий на перекрестке математики и физики. И название издательства – «Регулярная и хаотическая динамика». Кто-то, может, предпочел бы имя покороче и покруче. Но всерьез размышляя о науке или свободе, приходишь к выводу, что именно взаимодействие регулярного и хаотического отвечает за суть происходящего.

И наконец, мне очень понравилось, что издательство расположено не в Москве, а в Поволжье. Ведь сахаровский род идет именно оттуда, от великой русской реки, на берегах которой народы смешивались и соединялись, образуя народ России. Оттуда, вероятно, у Андрея Сахарова «что- то монгольское в разрезе глаз» (он считал это, правда, наследством по материнской линии, но в таких вещах физик-теоретик имел право и ошибиться).

Так или иначе, но через (положенные) девять месяцев после обмена первыми письмами книга моя была издана. С чем я себя и поздравил. И получил второй – уже малоприятный – сюрприз, осознав, что книга – не воробей, выйдет в свет – ничего не попишешь и. главное, не допишешь. А за пять предыдущих лет я так привык ее писать и переписывать. И стараться уследить за моим героем на всех его крутых поворотах. И рассказывать интересные исгории о том, как делается история. И – порой – придерживать за уздцы своего историко-научного Пегаса, когда его заносило и он меня подзуживал: «Расскажи и эту историю, интересно же!» А я ему: «Не забывай, пишем мы с тобой все же не мою биографию».

Но теперь мне хотелось бы рассказать одну из самых детективных историй, только частично попавшую в книжный переплет. История эта касается центрального момента в биографии Сахарова.

Программа научных исследований на 16 лет – с 1966 по 1982.

Третья идея

С точки зрения мировой истории, конечно, самый важный момент биографии Андрея Сахарова – преврашение главного теоретика советского термоядерного оружия в защитника прав человека в 1968 году, когда его «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» появились в сам- и тамиздате. Но о таком превращении нечего было и говорить, если бы за много лет до того Сахаров не стал «отцом советской водородной бомбы». Именно это отцовство создало ему высокое положение в обществе, предоставило ему возможность познакомиться с устройством советской власти на самых высших этажах и в самых жизнь-или- смертных вопросах государственной политики. Только это и позволило ему сделать вполне определенные выводы о стране и мире, в котором он жил. И всеми своими силами устремиться к тому, чтобы в нашей стране дышалось вольнее.

Однако в наше вольное время Сахарове кое термоядерное отцовство начало вызывать сомнения. Ведь сейчас уже хорошо известно, что первая советская атомная бомба, испытанная в 1949 году, была копией американской, и что советская разведка добыла тысячи страниц американских атомных секретов. Неужели там не было ничего существенного о водородной бомбе?!

Первая советская термоядерная бомба («Слойка»), изобретенная Сахаровым в 1948 году и испытанная в 1953 году, не могла быть копией по той простой причине, что копировать было нечего – у американцев не было ничего похожего. Отсюда напрашивается логическое обобщение, что и вторая советская термоядерная бомба, испытанная в 1955 году, тоже вполне оригинальное «изделие».

Но к логическим обобщениям в истории надо относиться еще осторожнее, чем в теоретической физике. Это я понял, побывав года четыре тому назад на странной исторической конференции, где был, по существу, единственным историком. Историю термоядерного оружия обсуждали сами исторические персонажи – американские и российские термоядерные ветераны, в том числе два российских героя социалистического (термоядерного) труда и американский эквивалент нашенских трижды героев – «отец американской водородной бомбы» Эдвард Теллер.

Выступавшие профессионально знали, где кончается (не так давно рассекреченная) история и где начинаются действующие секреты, но атмосфера обсуждений была открытая и дружелюбная. Каково же было мое удивление, когда я вдруг понял, что американские ветераны, не сомневаясь в оригинальности первой российской водородной бомбы, почти столь же уверены в несамостоятельности второй. И что они просто вежливо ждут, когда же российские коллеги, наконец, подвердят их почти-уверенность, А ведь именно вторая конструкция водородной бомбы – с ее теоретически неограниченной мощностью – стала основой ядерной мощи супердержав.

Из дневника Андрея Сахарова; 27-IV-1978 года

Американцы, прочитав «Воспоминания» Сахарова, почему-то не поверили ему. Конечно, в то время, когда Сахаров писал свои мемуары, было засекречено даже слово «Слойка», и он выполнял взятое на себя в 1948 году обязательство хранить секреты. Поэтому в «Воспоминаниях» он ввел условные наименования: «Первая и Вторая идеи», на которых была основана первая конструкция водородной бомбы, и «Третья идея» – «новая идея принципиального характера», воплощенная в бомбе 1955 года. Не обсуждая никаких научно-технических деталей, он много чего рассказал о человеческом факторе в истории советского термоядерного оружия. И с его рассказом никак не совмещается предположение, что Третья идея была подсказана разведкой.

В чем же дело? Почему американские бомбоделы не верили Сахарову? Из бесед с ними мне стало ясно, что не просто из общих соображений, вроде: «Как это русские, отставая на четыре года по атомной бомбе, могли так быстро догнать Америку (а то и перегнать) по водородной?!» Оказалось, что у американцев на уме совершенно конкретный эпизод их термоядерной истории, в котором они видят объяснение удивительной прыткости русских. И эпизод надежно вроде бы документированный.

Вернувшись с конференции, я разыскал все, что было известно о том эпизоде. Я достаточно многое знал об Андрес Сахарове за пределами термоядерной истории, чтобы доверять ему и в термоядерных делах. Однако я вполне разделял уважение президента Рейгана к русской пословице «Доверяй, но проверяй».

В процессе домашнего анализа собранных данных я в некоторый момент задал себе вопрос: «А была ли в 1953 году в американских поездах туалетная бумага?» Придя к такому вопросу, историк науки, признаюсь, чувствует себя не уютно. Даже если занимается историей такой неуютной штуки, как водородная бомба.

Но как историк физики докатился до подобного вопроса?

Эпизод, который для американских ветеранов служил «дымящимся пистолетом» (smoking gun), произошел в январе 1953 года, но простые смертные впервые узнали о нем только десять лет спустя, когда его упомянул в своих мемуарах Льюис Страусс, председатель Комиссии по атомной энергии США (в советских понятиях – министр среднего машиностроения, оно же – атомной энергии):

«Серьезное нарушение безопасности произошло, когда один сотрудник ехал поездом в Вашингтон и вез с собой очень важный совершенно секретный документ. По невнимательности он оставил документ в туалете спального вагона. А когда он вспомнил и вернулся, чтобы его забрать, документ исчез. Нельзя исключить, что за этим человеком следили иностранные агенты, которые знали о характере его работы и воспользовались возможностью, предоставленной его небрежностью».

Из докладной записки но имя Ю. Б. Харитона (1954 год), подготовленной совместно с Я. Б. Зельдовичем.

Вы, наверно, подумали, что таким рассеян ным мог быть только действительно крупный ученый. Угадали. Хотя потребовалось еще десять лет, чтобы назвали его имя. Это был Джон Арчибальд Уилер, знаменитый своими работами в ядерной физике и теории гравитации, а в 1953 году руководивший группой «Матерхорн», занятой в Принстоне расчетами водородной бомбы. Добавилась и важная деталь в описании эпизода: «Тот поезд был заполнен {левонастроенными| демонстрантами, направлявшимися к Белому дому, чтобы требовать помилования для Юлиуса и Этель Розенбергов», ожидавших казни на электрическом стуле за атомный шпионаж.

Прошло еще двадцать с лишним лет, или 45 лет после эпизода, и его герой уже в собственных мемуарах, рассказав о давнишнем своем приключении, заметил: «Интересно было бы узнать, был ли этот документ похищен советским агентом. Вряд ли он растворился в воздухе».

Зная все это и только это. что бы вы подумали на месте американского термоядерного ветерана? Куда мог деться пропавший документ? Ответ очевиден – в руки Берии. Что бы там ни писал Сахаров.

Чтобы устранить последние сомнения и поставить все точки над ё, хорошо было бы найти прямое документальное свидетельство о происшествии в январе 1953 года, а не опираться на свидетельства памяти через много лет.

И такое свидетельство нашлось в надлежащем архиве. Это показания, которые Уилер дал агентам ФБР спустя несколько недель после ЧП. Он подробно – по минутам – рассказал, как все было. Самое же интересное в тех показаниях вот что: в тот злополучный день Уилер вез в конверте из плотной бумаги два документа – многостраничный доклад и некое письмо, а в туалете поезда из конверта исчез лишь один документ – письмо.

Именно узнав эту деталь, начисто исчезнувшую из памяти исторических персонажей, я и задал себе вопрос, который не постеснялся воспроизвести выше.

Но мне стало не до шуток, как только я представил себя на месте того любознательного попутчика, который сунул свой нос в не свой конверт, оставленный кем-то в туалете. Даже если я не из леваков-демонстрантов, я не могу не знать о супругах Розенбергах, осужденных на электрическую смерть за атомный шпионаж, – об этом пишут все газеты. А вынутый из конверта лист несет на себе страшные приметы шпионажа водородного: гриф «Тор Secret», страшно звучащие термоядерные слова. И на этом листе уже оставлены отпечатки моих пальцев! Меня бы током пронзила мысль, что эти отпечатки приведут меня на тот же электрический стул, который ожидает Розенбергов. Что делать? Съесть этот проклятый лист вместе с отпечатками пальцев? Или лихорадочно засунуть его поглубже за пазуху и при первой возможности сжечь, а пепел развеять? Какой вариант подобрала американская история, остается неизвестно. Детективы, сочиняемые историей, не обязаны заканчиваться полной ясностью.

1958 год. Дважды Герой Социалистического труда академии Андрей Сахаров и трижды Герой Социалистического труда академик Игорь Курчатов.

Но ясно одно: трудно представить себе советского агента, который удовлетворился бы малым, а большое оставил в конверте. Во всяком случае, к такому выводу пришли мои знакомые американские эксперты, узнав, что именно и как пропало 7 января 1953 года.

Не скажу, что я прыгал от счастья (как прыгал, вероятно, тот попутчик Уилера, которого любопытство чуть не сгубило). В отличие от американских экспертов, я знал такое о российской термоядерной истории, что и без того не давало документу, пропавшему в январе 1953 года, попасть в СССР.

В другом надлежащем архиве хранится докладная записка Я.Б. Зельдовича и А.Д. Сахарова о состоянии термоядерных дел, датированная 14 января 1954 года.

Чтобы не отбить читателей у собственной книги, не буду здесь рассказывать, что означают буквы А, Д, С и почему они совпадают с инициалами моего главного героя. Прошу поверить на слово, что эта АДСкая схема свидетельствует: в январе 1954 года возможности «Слойки» уже исчерпаны, а новой – «Третьей» – идеей еще не пахнет. Новая идея появится весной 1954 года, и ее принятию – как безответственной авантюре – будет отчаянно сопротивляться высший государственный руководитель Атомной империи (сменивший Берию). Курчатов получит выговор за то, что станет на сторону физиков Объекта в этом деле.

Спрашивается, как все это понять, если американский водородный секрет уже год как находился в СССР? Трудно понять. А сейчас станет еще трудней.

Пора признаться, что Третьей, Второй и Первой идеям – в соответствии с законами высшей арифметики – предшествовала термоядерная идея, которую можно назвать Нулевой. Для этого есть несколько причин. Во-первых, она действительно появилась намного раньше – еще до появления атомной бомбы. Во-вторых, эта идея закончилась нулем.

Однако истории двух нулей – советского и американского – были очень разными, и само это различие, на мой взгляд, недвусмысленно говорит, что в советской истории нет места не только для секрета, утерянного Уилером, но и для любого другого термоядерного секрета подобного уровня.

Нулевую идею, которую в Америке называли «Классический Супер», советские агенты импортировали в СССР еще в 1945 году. Й группа под руководством Зельдовича работала над этой – «цельнотянутой», по выражению Сахарова, идеей – в свободное от атомной бомбы время. Никакого реального прогресса у них не наблюдалось, и как раз на помошь группе Зельдовича в 1948 году подключили группу И.Е.Тамма. Недавний аспирант Тамма Сахаров, однако, вскоре отвернулся от зависшей идеи и предложил свою – принципиально новую – Первую идею. Вскоре другой бывший аспирант Тамма – B.Л. Гинзбург – добавил к ней Вторую идею. «Идея № 1» + «Идея Ng 2» = «Слойка».

Зельдович, как пишет Сахаров, «мгновенно оценил серьезность» нового предложения, и работа группы Тамма сосредоточилась на «Слойке». А группа Зельдовича продол жала заниматься Нулевой идеей. Соответствующий проект называли «Трубой» – по форме предполагаемого «изделия».

Это название, как выяснилось в конце концов, гораздо лучше соответствовало и содержанию проекта, чем «Классический Супер». Однако то, что с этим проектом дело – труба, в Америке поняли в начале 1950 года, а в СССР – только в конце 1953-го.

Уже из этой хронологии ясно, что американские секреты настоящей водородной бомбы не пересекали советской границы. Ведь самый простой для передачи и очень важный секрет состоял в том, что «Труба» – тупиковый вариант. Всего три слова. И этот секрет был неизвестен советским физикам, раз они почти четыре лишних года половину своих сил тратили на тупиковый вариант. А после того как все силы соединились в разработке Третьей идеи, успех был достигнут всего за полтора года.

Американским физикам для разработки их аналога Третьей идеи (механизм Теллера-Улама) понадобилось несколько большее время, но у них были смягчающие причины. Во- первых, они все-таки были первыми. А главное, им для создания супербомбы пришлось сделать один большой шаг, а российским – два меньших, с промежуточной «опорой» в «Слойке».

Какую же мораль можно извлечь из всего этого? Проще всего попросить Михайлу Ломоносова повторить, что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать. Но я лично предпочел бы нечто менее громкое и более конкретное – стоит доверять Андрею Сахарову, говорит ли он о секретах Третьей идеи, о тайнах природы или о загадках человеческой свободы.

И я надеюсь, что секреты и тайны, раскрытые в книге «Андрей Сахаров: наука и свобода», помогут читателю понять загадку его личности.