• "Voprosy istorii"
  • Date:04-01-2001(VPI-No.004)
  • Size: 101.2 Kbytes .
  • Pages 48-74
  • Words: 14218

Очерки из моей жизни

Автор: А. С. Лукомский

Прослужив в Киевском военном округе в бытность М. И. Драгомирова командующим войсками с 1897 по 1903 г., зная по рассказам о деятельности Драгомирова как командующего войсками в предыдущий период (с 1889 г.), а также проштудировав все приказы и приказания по округу за все время пребывания М. И. Драгомирова в должности командующего войсками Киевского военного округа, я могу констатировать:

1) Резок с командным составом М. И. Драгомиров был только в исключительных случаях, когда видел умышленное нежелание выполнять его требования и когда вообще церемониться не приходилось. Это относится как к приказам по округу, так и к личным разносам.

2) Были очень редко случаи разноса начальствующих лиц в присутствии подчиненных, но они вызывались каким- либо исключительным безобразием или являлись следствием того, что какой-либо отдельный случай выводил из себя М. И. Драгомирова. М. Ив. был вспыльчив, и бывали случаи, что он срывался. Но если это случалось без особо серьезных причин, М. И. быстро отходил и заглаживал свою резкость.

3) Младшие офицеры страдали очень редко. Больше доставалось старшим и обыкновенно тогда, когда М. И. Драгомиров решал, что данное лицо уже больше не может оставаться на занимаемом им месте.

Много нашумел в свое время один из первых приказов М. И. Драгомирова по округу (если не ошибаюсь, в 1889 г.), который начинался фразой: "В войсках Киевского военного округа дерутся..."

По поводу этого приказа было в свое время сказано много жалких слов: "Дерутся во всех округах, а не только в Киевском"; "Случаи, когда офицеры, фельдфебеля или унтер- офицеры закатывают в морду солдату, конечно, бывают, но в частях Киевского округа не больше и не чаще, чем в частях войск других округов"; "Судя по приказу генерала Драгомирова, можно подумать, что "мордобойство" введено в систему в войсковых частях Киевского военного округа... Это ложь"; "Приказ генерала Драгомирова- это вынесение сора из избы; он на руку всякой социалистической сволочи..."; "По закону, конечно, бить по морде не разрешается. Начальство и командующий войсками могут, конечно, наказывать виновных и предавать их суду, но зачем же звонить об этом в приказе..."; "Своим приказом о "мордобойстве" генерал Драгомиров подрывает дисциплину, возбуждает солдат против офицеров, подрывает офицерский престиж".


Продолжение. См. Вопросы истории, 2001, N 1 - 3.

стр. 48


Если внимательно продумать все эти нападки на генерала Драгомирова за его приказ, то ясно станет, что их лейтмотив:

Зачем выносить сор из избы?

На этом и надо остановиться.

В нашей армии с незапамятных времен вплоть до катастрофической революции 1917 г. неправильное понимание "чести полка", "чести мундира" заставляло культивировать принцип не сметь выносить сор из избы. Провинившихся членов полковой семьи старались без шума куда-либо спустить, всячески замазывая "историю". Гр. Толстой в своем романе "Война и мир" талантливо это отметил. Попытки отдельных военных авторитетов это изменить, доказать, что гораздо лучше для той же "чести полка" открыто отмежеваться от мерзавца, заклеймить его, отсечь вредный член, - никогда не достигали должного результата. Это ошибочное понятие о "чести полка" как-то вошло в плоть и в кровь нашей армии, и переделать это никто не мог 1 . М. И. Драгомиров боролся против этой "системы", но и он ничего не достиг.

Много разговоров вызвал в войсках не только Киевского военного округа, но и в Петербурге случай, бывший с самим М. И. Драгомировым на маневрах через год после его приказа "В Киевском военном округе дерутся...", случай, который стал широко известен и который злорадно подхватили очень многие. Пропуская мимо себя какую-то часть, генерал Драгомиров остановил повозку обоза, на которой сидел какой- то солдат. "Почему ты не в строю, а на повозке?" - "Так что. Ваше Высокопревосходительство, я ноги натер". - "Слезай с повозки и разувайся".

Солдат неохотно слез, снял сапоги и портянки. Ноги оказались в полной исправности. Генерал Драгомиров обозлился, выругал солдата и несколько раз огрел его своей палкой 2 . Затем, как мне рассказывали, М. Ив. тут же присел на камень и, махнув рукой, сказал: "Да, в Киевском военном округе дерутся..."

Враги М. И. Драгомирова еще указывали на то, что приказ по округу - о том, что "дерутся", - выставил офицеров как каких-то извергов, истязующих солдат. Что так это понято широкими массами и иностранной прессой... Что этим нанесено тяжкое оскорбление всему корпусу офицеров, всей русской армии...

Конечно, М. И. Драгомиров, отдавая этот приказ, не покушался подрывать престиж офицеров, выставлять их на позор всему свету и указывать, что русский офицер не заботится о солдате. М. И. не только отлично знал, но постоянно сам отмечал, как в своих приказах, так и в своих статьях, основную черту русской армии - это заботу офицеров (от младших до старших) о солдате и близость русского офицера к солдату. Но наряду с этим он не считал допустимым умалчивать о позорных проявлениях склонности у некоторого процента офицеров к "мордобойству" и о ненаказуемости этой распущенности со стороны старшего командного состава. Наконец, М. И. Драгомиров, отдавая этот приказ, имел в виду не только рукоприкладство, практикуемое некоторыми офицерами, но и рукоприкладство, практикуемое (при этом в значительно большем размере, чем офицерами) фельдфебелями, унтер-офицерами, дядьками.

Ведь совершенно понятно, что если в данной войсковой части некоторые ротные командиры и младшие офицеры применяют "рукоприкладство", а батальонные командиры и командиры полка молчат и как бы это санкционируют, то командный состав из солдат (фельдфебеля, унтер-офицеры, ефрейторы) практикуют этот прием "внушения" еще шире и это уже превращается в систему воспитания и обучения и вводит новое, запрещенное законом, дисциплинарное наказание. Во всяком случае необходимо констатировать, что указанный выше приказ генерала Драгомирова достиг своей цели. И не только к Киевском военном округе, но и во всей русской армии. Конечно, отдельные случаи "рукоприкладства" были и после этого приказа, но публика подтянулась, почувствовала, что это незаконно, подтянулся и командный состав из нижних чинов.

Коснувшись, "рукоприкладства", надо сказать и о телесных наказаниях

стр. 49


солдат, разрешавшихся по нашему закону - или по суду, или как дисциплинарное взыскание для нижних чинов, перечисленных в разряд штрафованных.

Это наказание (розгами) как пережиток менее гуманитарного времени существовало в русской армии до девяностых годов XIX столетия, после чего было сохранено лишь в дисциплинарных батальонах.

Отмена дисциплинарного наказания розгами штрафованных в армии приветствовалась большинством командного состава. Но были поклонники этого наказания среди старых служак, указывавших, что после этой отмены нельзя справиться со штрафованными нижними чинами, а были и такие, которые указывали, что из-за отмены порки гораздо трудней обучать в артиллерии коноводов 3 . Эти поклонники "старины" обвиняли в этой отмене, "отразившейся на дисциплине и подготовке армии", того же М. И. Драгомирова.

В действительности, хотя М. И. Драгомиров и был вообще против телесных наказаний и против порки, но интересно отметить, что он был против отмены телесных наказаний в армии. Я помню (если не ошибаюсь, это было в 1902 или 1903 году), на запрос военного министра о желательности полной отмены телесных наказаний в армии (то есть и в дисциплинарных батальонах) М. И. Драгомиров ответил письмом, в котором указал, что в мирное время порка должна быть отменена совершенно, но что для военного времени она должна быть в армии восстановлена. М. И. указывал, что, во-первых, во время боя постоянно бывают случаи, когда поднять солдата, залегшего под пулями, можно только палкой, а что после боя, при полной невозможности применять ряд дисциплинарных взысканий мирного времени, надо предоставить право начальствующим лицам (не ниже командира роты) наказывать розгами солдат, которые позорно себя вели во время боя.

Возвращаясь к нападкам на М. И. Драгомирова о "потворстве" солдатам и подрыве авторитета начальников, я еще остановлюсь на несколько более ярких случаях.

Большие маневры 1890г. войск Киевского военного округа против войск Варшавского военного округа. Командующий армией из войск Киевского военного округа- генерал Драгомиров. Командующий армией из войск Варшавского военного округа- генерал Гурко. Два важнейших округа. Командующие армиями - два героя Русско-турецкой войны и представители несколько иных школ подготовки войск в мирное время: у генерала Гурко доминировал принцип обучения войск, натаскивания их в поле, создавая при этом возможно более трудную обстановку (зимние маневры, ночлеги в поле зимой, трудные форсированные марши, преодоление всяких серьезных местных препятствий и проч.

У генерала Драгомирова в основе - воспитание войск, венчаемое обучением и поверкой в поле.

Маневры в Высочайшем присутствии. Не только верхи армий, но вообще все военные были склонны смотреть на эти маневры с точки зрения - кто окажется победителем? Гурко или Драгомиров? Штабы и начальники частей нервничали.

Маневры прошли хорошо для обоих округов, для обоих командующих войсками, но... генерал Гурко отдал один приказ после маневров - благодарность войскам округа и начальствующим лицам, а генерал Драгомиров отдал два приказа: первый - короткий - благодарность всем от старших начальников до солдат за получение им, генералом Драгомировым, Высочайшей милости, а второй - подробный разбор маневров, указание на замеченные ошибки, выговор некоторым начальствующим лицам...

Опять обиженные завопили: "выносит сор из избы", "шельмует начальников", "подрывает престиж начальников" и т. д. Объяснение же этому находится в той же системе воспитания и обучения войск, проводившейся М. И. Драгомировым: и на эти исключительные маневры он смотрел как на поверку тому, чему обучены войска; на поверку работы начальствующих лиц. Скрывать и замазывать недочеты генерал Драгомиров считал преступ-

стр. 50


ным. Считал при этом неуместным щадить и тех начальствующих лиц, кои упорно не хотели считаться с его требованиями или оказывались неспособными их воспринять, то есть непригодность коих в роли крупных начальников определялась наглядно.

Как следствие этого приказа несколько начальников дивизий принуждены были уйти в отставку.

Командир XI армейского корпуса Батьянов. Человек способный, но совершенно не согласный с системой воспитания и обучения войск, проводимой генералом Драгомировым. При этом большой задира, будирующий против М. И. Драгомирова и писавший на командующего войсками жалобы в Петербург.

Было ясно, что долго они не могли совместно служить в Киевском военном округе. Терпение М. И. Драгомирова истощилось, и он решил с этим покончить. Случай подвернулся: по приказанию генерала Батьянова была снята и продана очень ценная крыша из медных листов, покрывавшая так называемый Уманский замок. Вырученные деньги по указанию генерала Батьянова пошли хоть на казенные надобности, но не предусмотренные законом.

С точки зрения закона, генерал Батьянов совершил два преступления: приказал продать казенное имущество, которое не находилось в его ведении, и на незаконные надобности направил вырученные деньги.

М. И. Драгомиров послал генералу Батьянову официальное письмо, в котором, изложив преступность совершенной операции, указал, что он за это должен был бы возбудить вопрос о предании его суду, но не делает этого только во внимание к прежней службе генерала Батьянова и высокого поста, им занимаемого. Но что вместе с сим он считает совершенно невозможным, чтобы генерал Батьянов оставался впредь командиром корпуса в Киевском военном округе. Что он предлагает ему в самый кратчайший срок куда-либо уйти из Киевского военного округа, а что он, Драгомиров, со своей стороны, обо всем этом деле напишет конфиденциальное письмо военному министру.

Генерал Батьянов, конечно, немедленно полетел в Петербург и устроил себе перевод в другой округ. Но до конца своей жизни он стал ярым врагом генерала Драгомирова, стараясь, где только это возможно, ему гадить и распускать про него самые невероятные слухи и сплетни.

Командир XII армейского корпуса генерал Дохтуров.

Очень способный и выдающийся начальник. Сначала у него с генералом Драгомировым были хорошие отношения, но затем генерал Дохтуров, не согласный с какими-то требованиями генерала Драгомирова по обучению войск в поле, стал будировать и демонстративно не исполнять указаний командующего войсками округа.

М. И. Драгомиров очень ценил генерала Дохтурова и долго терпел его "пассивное сопротивление", но когда убедился, что его не переломить, на одном из маневров крупно с ним поговорил, и генерал Дохтуров должен был уйти из округа.

Командир Х армейского корпуса генерал Случевский, бывший прежде командиром лейб-гвардии саперного батальона и саперной бригады Петербургского военного округа. Человек умный, но чистопробный тип начальника, вырабатывавшегося в Красном Селе. У него все было основано на стремлении "втереть начальству очки", представить все хорошо.

Генерал Драгомиров производит поверку одной из войсковых частей Х армейского корпуса. Спрашивая о чем-то солдата, М. И. Драгомиров по глазам солдата видит, что тот смотрит на кого-то стоящего сзади генерала Драгомирова. Генерал Драгомиров резко оборачивается и видит, что генерал Случевский делает солдату какие-то знаки.

"Ваше превосходительство, вам здесь не Усть-Ижорский лагерь. Я в Высочайше вверенном мне округе не позволю обманывать начальство и заниматься очковтирательством..." Генерал Случевский после этого скоро ушел из Киевского округа и о генерале Драгомирове ласково не вспоминал.

Маневры. Генерал Драгомиров едет в коляске и догоняет какую-то

стр. 51


часть, идущую по дороге походным порядком. В канаве, на обочине дороги, сидит солдат.

М. И. приказывает кучеру остановить лошадей и спрашивает солдата, что он тут делает. Солдат говорит, что он сильно натер себе ноги и не может идти. "Отчего же ты не сел в санитарную линейку?" - "Так что, ваше высокопревосходительство, г-н фельдфебель не позволили и приказали идти пешком, а я не могу". - "Снимай сапоги и портянки и покажи мне ноги".

Солдат разувается. Генерал Драгомиров видит: портянки обворочены вокруг ног отвратительно, ноги грязные и действительно сильно стерты. "Обувайся и садись ко мне в экипаж". Перепуганный солдат исполняет приказание, устраивается на скамейке экипажа, и М. И. Драгомиров приказывает нагнать идущую впереди часть.

Надо сказать, что генерал Драгомиров особенно требовал заботы относительно солдатских ног (чтобы осматривали, заставляли держать их в чистоте и обучали хорошо навертывать портянки), указывая, что старая истина "победа пехоты - в ногах" верна и что для этого ноги солдат должны быть в полном порядке.

Догнав идущую впереди часть, генерал Драгомиров приказал ее остановить, потребовал командира полка, командира батальона, командира роты, взводного и фельдфебеля, продемонстрировал перед ними ноги солдата и выбранил всех за неисполнение его постоянных указаний о наблюдении за ногами солдат, а в частности и за то, что фельдфебель не позволил солдату сесть в санитарную линейку.

Этот случай наделал в свое время много шума, но не из-за того, что генерал Драгомиров "выбранил" начальствующих лиц, а из-за того, что вот, мол, "генерал Драгомиров подбирает солдат, усаживает их в свою коляску, а затем еще при солдатах делает замечания начальствующим лицам..." Этим генерал Драгомиров развращает солдат и подрывает престиж начальствующих лиц.

Маневры. Приехавший генерал Драгомиров высылает вперед адъютанта с пакетом на имя начальника отряда одной из сторон. В пакете, полученном поздно вечером, говорится, что рано утром на следующий день (к такому-то часу) в отряд прибудет командующий войсками, отправляющийся в отряд с такой-то станции железной дороги. Начальнику отряда дается указание выслать разведку и перехватить командующего войсками; добавлено, что командующий войсками примет меры, чтобы проехать в штаб отряда незаметно.

В штабе волнение. Начальник отряда организует сам разведку, учитывая хитрый "хохлацкий" характер командующего войсками и крайне пересеченную местность. Ни одна тропинка не оставляется без наблюдения, начальникам разъездов даются подробные инструкции.

На следующее утро, в час накануне назначенный, к штабу подъезжает извозчичий экипаж, запряженный парой жидовских кляч, с поднятым верхом. Из экипажа вылезает М. И. Драгомиров и состоявший при нем штаб-офицер для поручений. Выскочившему его встречать начальнику отряда генерал Драгомиров задает вопрос: "Получили ли вы мое приказание перехватить меня по дороге в ваш штаб?" - "Так точно, ваше высокопревосходительство, получил, и разведка была выслана". - "Почему же меня никто не остановил?" - "Не знаю, ваше высокопревосходительство". - "Ну, об этом поговорим после окончания следующего маневра".

После маневра генерал Драгомиров приказал собрать всех офицеров и сказал приблизительно следующее: "Вчера я дал задачу перехватить меня по дороге с такой-то станции в штаб отряда, для чего выслать разведку. Как я сегодня узнал, была выслана целая сеть разъездов, не оставлены были без внимания и самые незначительные тропинки в лесу и через болото. В результате же никто меня не остановил, и я, к назначенному мною часу, приехал в экипаже в штаб отряда. Почему же все это произошло?

Да очень просто: не было учтено главного, а именно свойства и качества противника. Этим противником был я. Надо было прежде всего разо-

стр. 52


брать, что же можно было от меня ожидать, при моих свойствах и качествах. Если б об этом подумали, что стало бы ясно: Драгомиров стар и у него больная нога от старого ранения в Турецкую войну. При этих условиях совершенно невероятно, чтобы он сел верхом и стал бы пробираться по каким-то тропинкам к указанному пункту, отстоящему от станции в 30 верстах. Более вероятно, что он поедет в экипаже или на повозке по одной из двух дорог, ведущих от железнодорожной станции к указанному пункту. А так как он еще страдает печенью, то наиболее вероятно, что он изберет лучшую, шоссейную дорогу.

Так я в действительности и сделал: приказал - нанять извозчика, сел в его "драндулет" с состоящим при мне офицером и поехал прямо по шоссе. Единственное что я сделал, чтобы скрыться от встречного разъезда, - я приказал поднять верх экипажа. Разъезд по дороге я встретил, но он не обратил никакого внимания на "жидовский" выезд.

Этот маленький случай да запомнится всем вам, дабы вы знали, что на войне при всяких операциях надо прежде всего учитывать свойства и характер противника. А подготовляться к этому надо на наших упражнениях мирного времени".

Присутствующие много смеялись, но... не смеялся начальник отряда, ставший с этого времени ярым врагом генерала Драгомирова. Он считал, что командующий войсками высмеял его при всех, а в том числе и при его подчиненных.

Нужно ли сказать, что этого М. И. Драгомиров, конечно, совершенно не имел в виду, а учесть предположения и обиды всякого дурака совершенно невозможно.

Находились и такие, которые говорили, что генерал Драгомиров, относясь с пренебрежением к офицерам, всегда отказывается от приглашений на обеды в офицерских собраниях.

Это была самая беззастенчивая ложь. М. И. Драгомиров, если только здоровье ему позволяло, всегда принимал приглашения на обеды во время полковых праздников, но лишь ставил непременным условием, чтобы не было шампанского и чтобы вообще не было никакой роскоши. Неоднократно он принимал приглашения на пикники, устраивавшиеся в сводно-казачьей дивизии (он там очень любил бывать), а также принимал приглашения бывать и в других частях, если только был уверен, что расходы на данное празднество не раскладываются на офицеров части. Но М. И. Драгомиров не только категорически отказывался принимать приглашения на обеды во время смотров, поверок, маневров, но об этом даже, по его приказанию, было сообщено начальником штаба округа всем командирам корпусов: было указано, что командующий войсками запрещает его приглашать в этих случаях на обеды.

Причин этому было две: М. И. Драгомиров считал просто неудобным принимать обеды во время официальных посещений частей, а кроме того, он боялся, что эти обеды могут ложиться лишним бременем на и без того скудный офицерский бюджет.

Можно было бы привести еще несколько случаев публичных разносов начальствующих лиц, но я ограничусь лишь тем, что скажу, что все подобные разносы делались лицам, кои упорно не исполняли указания командующего войсками или кои оказывались совершенно не соответствующими занимаемым ими должностям, то есть генерал Драгомиров доводил дело до публичных разносов - после исчерпания всех прочих мер и когда выяснялась необходимость уволить данное лицо в отставку или убрать из округа.

Бывали, конечно, случаи, когда М. И. Драгомиров выходил из себя и кому-либо влетало больше чем следовало, но это бывало очень и очень редко.

Страдали преимущественно старшие начальствующие лица, не умевшие и не хотевшие работать. Их было и не жаль. Но это они, обиженные и оскорбленные, распускали всякую гадость про М. И. Драгомирова. За всю мою продолжительную службу в Киевском военном округе я никогда не

стр. 53


слышал, чтобы М. И. Драгомирова бранило строевое офицерство. Строевое офицерство его и любило, а не любили те, которые или пострадали за дело, или имели основание его бояться.

Но, преследуя "злостных" неисполнителей своих указаний среди старшего командного состава, М. И. Драгомиров крайне бережно относился к тем, кои этих "злостных" намерений не имели. Укажу на командира IX армейского корпуса генерала Любовицкого и командира Х армейского корпуса генерала Винберга. У обоих были и крупные достоинства и недостатки, но они работали добросовестно и никогда не слышали от генерала Драгомирова ни одного резкого слова.

Резок же М. И. Драгомиров бывал, и при том очень резок (и на словах, и в приказах, и в своих статьях), но по отношению к тем, кого, по его мнению, ничем другим не прошибешь. Особенно он бывал резок и беспощаден по отношению лиц, не желавших работать, злоупотреблявших своей властью, не чистых в денежном отношении и старавшихся его обмануть. Была еще категория лиц, коих он разделывал беспощадно, - это противники его идей воспитания и обучения войск и которые очень часто становились его непримиримыми врагами. Вполне допускаю, что бывали случаи, когда резкость М. И. Драгомирова по отношению этих лиц являлась чрезмерной, и он наживал новых врагов среди тех, кои считали себя обиженными. В объяснение этого можно только сказать, что вопросы-то эти были для М. И. Драгомирова чрезвычайно существенны и болезненны: это была суть его ученья.

Создавались иногда крупные враги и вследствие иных, случайных обстоятельств. Укажу, например, про случай с генералом Пузыревским. Генерал Пузыревский был чрезвычайно талантливым офицером Генерального штаба и блестящим профессором Академии Генерального штаба в бытность М. И. Драгомирова начальником академии. М. И. Драгомиров чрезвычайно ценил генерала Пузыревского, хотя и считал, что он, как поляк, не особенно искренний.

Будучи назначен командующим войсками Киевского военного округа, М. И. Драгомиров предложил генералу Пузыревскому должность начальника штаба округа. Тот согласился. Но так как в Киевском округе должность начальника штаба округа была занята (генералом Малама), то было решено, что вопрос о назначении генерала Пузыревкого будет поднят генералом Драгомировым несколько позже, уже после принятия им должности командующего войсками и соответствующего назначения генерала Маламы.

Через несколько времени после вступления в должность командующего войсками, генерал Драгомиров получил известие из Петербурга о том, что генерал Гурко предложил генералу Пузыревскому должность начальника штаба Варшавского военного округа и что последний согласился.

Генерал Драгомиров первоначально этому не поверил: он считал, что у него настолько близкие и хорошие отношения с генералом Пузыревским, что последний, дав обещание Драгомирову, не ответил бы согласием на предложение генерала Гурко, не предупредив предварительно (или не списавшись) с Михаилом Ивановичем. Но полученное известие через несколько дней подтвердилось. М. И. Драгомиров был вне себя. Писал ли он что-либо Пузыревскому или нет - я не знаю. Я слышал только две версии.

По одной - М. И. Драгомиров, в разговоре с несколькими лицами, говоря про Пузыревского, сказал: "Это публичная девка, которая отдается тому, кто побольше платит". По другой - при встрече с Пузыревским на Ровненских маневрах (Варшавский военный округ против Киевского военного округа), когда генерал Пузыревский, уже в качестве начальника штаба Варшавского военного округа, подошел поздороваться к М. И. Драгомирову, последний руки не подал, сказав, что после того, что произошло, он с ним не знаком. Как бы то ни было, но с этого времени в лице генерала Пузыревского генерал Драгомиров приобрел врага, старавшегося делать ему всякие гадости.

Наряду со случаями беспощадной расправы с лицами, которые, по

стр. 54


мнению М. И. Драгомирова, этого заслуживали, бывали случаи и келейной (без огласки) расправы с провинившимися. Вспоминаю случай с полковником Ренненкампфом (впоследствии выдвинувшимся во время боксерского восстания и японской войны, а затем бывшего командующим Ви- ленского военного округа и командующим армией в мировой войне), бывшим в то время командиром Ахтырского гусарского полка (то есть еще "драгунского").

Полковник Ренненкампф, будучи хорошим строевым командиром полка, слишком кутил и ввел слишком разгульный и кутящий характер жизни в среде офицеров Ахтырского полка. Генерал Драгомиров несколько раз через командира XII армейского корпуса предупреждал полковника Ренненкампфа о необходимости вести более скромный образ жизни. Но это не помогало. Наконец в полку произошло крупное недоразумение на хозяйственной почве. Если не изменяет мне память, деньги, ассигнованные на полушубки для полка, были по указанию полковника Ренненкампфа истрачены по какому-то иному назначению. Дело получило огласку и грозило стать подсудным.

Генерал Драгомиров вызвал полковника Ренненкампфа в Киев. О чем и что говорил генерал Драгомиров в своем кабинете с полковником Ренненкампфом, осталось никому не известным, но полковник Ренненкампф выскочил из кабинета генерала Драгомирова весь пунцовый и совершенно ошалевший; проскочил мимо лестницы и попал в зало; оттуда бросился назад, сбежал с лестницы и, забыв про пальто, выскочил во двор... Выбежавший за ним дежурный полевой жандарм догнал его и передал пальто, схватив которое в руки и не надевая, полковник Ренненкампф вскочил в коляску ожидавшего его извозчика.

На некоторое время жизнь командира Ахтырского полка стала скромней, кутежи в офицерском собрании полка стали менее шумными и полк получил полушубки.

Через несколько времени генерал Воинов (бывший сначала генералом для поручений при М. И. Драгомирове, а затем начальником Киевской местной 'бригады и которого генерал Драгомиров очень ценил и любил) спросил М. И. Драгомирова о мотивах, побудивших командующего войсками не поднимать историю о полушубках и не дать всему делу официального хода.

Генерал Драгомиров ответил примерно следующее: "Полковник Ренненкампф кутила и не всегда хорошо разбирается в казенном добре..., но он блестящий командир полка как строевой начальник. Он будет отличным кавалерийским начальником и на высших постах. Такие люди, как Ренненкампф, на войне выдвигаются и могут сделать очень многое. В хороших руках он может дать очень много. Я убежден, что он, если бы ему приказали, пробьет и стену. Губить таких людей нельзя. Это и заставило меня поговорить с ним "по душам", а не предавать его суду".

Другое тяжкое обвинение генерала Драгомирова, которое не рассеялось и до настоящего времени, заключалось в том, что его обвиняли в пренебрежении к технике.

Указывали на то, что, проповедуя слепо старый, отживший суворовский лозунг "пуля дура - штык молодец", М. И. Драгомиров, совершенно пренебрегая силой современного ружейного огня, проводит совершенно неправильное обучение войск, за которое будет пролито море крови. Что его "преступное" пренебрежение техникой и силой современного огня, при его популярности, авторитетности и значении в высших сферах, приведет к тому, что русская армия при будущей войне окажется отсталой в всех отношениях, и ей будет грозить разгром. Указывали на то, что идеи М. И. Драгомирова способствуют тому, что и при следующей войне мы так же окажемся отсталыми, как это было в войне 1854- 1855гг. и 1877-1878 годов; в 1854-1855 гг. наши войска были вооружены кремневыми ружьями, а наши противники более дальнобойными винтовками, заряжавшимися с казенной части; в 1877-1878 гг. мы были вооружены "крынками", а наши противники более дальнобойными и более скорострельными усовершен-

стр. 55


ствованными винтовками. Это привело к тому, что наши войска несли потери еще в той зоне, из коей наши винтовки не могли поражать врага; следствием этого являлся моральный упадок войск и страшные потери. Указывали, что в будущей войне эта разница будет еще больше.

Кричали об этом враги М. И. Драгомирова, и это передавалось в офицерскую массу армии во всех военных округах, кроме Киевского. В Киевском военном округе офицеры знали, чему учит Драгомиров, а в других округах офицерство этого не знало и судило с голосов лиц, нападавших на Драгомирова.

В действительности, конечно, это было не так.

М. И. Драгомиров никогда пренебрежительно к технике не относился, но предупреждал и боролся против стремления машину (технику) поставить на первое место, а человека на второе. Он стремился проводить, что человеку придается машина, а не человек придается к машине. Он ставил на первый план дух войск, а не их техническое вооружение. Он доказывал, что победит не та сторона, которая лучше технически вооружена и снабжена, а та, которая имеет более сильный дух, которая воспитана и обучена так, что для конечной победы она не побоится пойти до конца, которая будет всегда готова дойти до штыка... Но вместе с этим, требуя прежде всего соответствующего воспитания и обучения войск, Драгомиров никогда не отрицал необходимости соответствующего технического снабжения войск. Нельзя забывать, что в период ответственной деятельности Драгомирова (главным образом после Русско-Турецкой войны 1877-1878 гг.) ему именно пришлось столкнуться опасным течением выдвижения на первый план не человека, а машины. С этим он боролся и, естественно, в этой борьбе, может быть, иногда увлекался и чрезмерно заострял свои идеи и принципы. Например, так нашумевшая его статья "Медведь" (пулеметный сон). За эту статью ухватились все враги М. И. Драгомирова, указывая, что вот теперь ясно: сам Драгомиров определенно указал, что он против введения в армии пулеметов и скорострельных винтовок. Он против всякого улучшения технического снабжения армии. Он губит армию; подготовляет будущее поражение...

Касаясь этой статьи, надо сознаться, что она дала некоторое оружие в руки врагов Драгомирова, но вызвана-то она была именно чрезмерным увлечением значением огня и именно опасностью, что человека хотят заменить машиной.

В этот период увлечение значением огня было настолько сильное, что даже в коннице хотели ввести стрельбу с коня. Самым ярым проповедником этой "новой" идеи был профессор Академии Генерального штаба (а впоследствии и начальник Академии) генерал Сухотин. Идея была настолько глупая и дикая, что сам Драгомиров сначала ее лишь мельком отметил как доказательство, до какого абсурда можно дойти из-за "огнепоклонства", предоставив Сухомлинову отвечать в печати Сухотину. Но, несмотря на блестящий разбор Сухомлиновым (Владимиром Александровичем) дикого проекта Сухотина, к общему удивлению, этот проект стал привлекать на свою сторону все большее и большее число сторонников. Даже блестящий и выдающийся во всех отношениях начальник Главного штаба, генерал Обручев, стал склоняться на сторону Сухотина и написал по этому поводу очень странное письмо Драгомирову, бывшему в это время уже командующим войсками Киевского военного округа.

Драгомиров увидел, что опасность надвигается серьезная, что это не вопрос о том, дать или не дать войскам более усовершенствованное огнестрельное оружие, а какое-то затемнение мозгов "огнепоклонством", грозящее совершенно извратить самые основания действия конницы, одного из главных родов войск.

Драгомиров взялся за перо и, кроме ряда писем генералу Обручеву, написал и ряд статей. Он высмеивал новый "проект", указывал на его нелепость и на его опасность. Он указывал, что сами "огнепоклонники" должны были бы понять, что "застрельщики" с коня (практиковалось особенно в казачьей лаве), при нынешнем (то есть уже того времени)

стр. 56


дальнобойном ружейном огне, отжили свой век. Что конницу, когда нужно, можно и должно спешивать и возлагать на нее пехотные функции (действия в спешенном строю), но когда конница на конях, то преступно и недопустимо на нее возлагать функции, ей совершенно не присущие.

Нападая на Драгомирова за его "техническую отсталость" и за "вред", им приносимый армии, его враги указывали, что суворовскому изречению "пуля- дура, штык- молодец", которое он воскресил и проповедует, Драгомиров придает такое значение: все дело в штыке, в рукопашной схватке; огонь никакого значения не имеет. Отсюда уже делались дальнейшие выводы:

Драгомиров отстал и совершенно не понимает силы и значения ружейного огня. Поэтому он продолжает сидеть на своем "коньке" и мешает перевооружению пехоты более современным оружием и введению на вооружение пулеметов. Своей проповедью и обучением Драгомиров готовит поражение нашей армии на поле битвы, и армия, воспитанная и обученная по драгомировской системе, расплатится за это морем крови...

Указывалось, что то, что было правильно во времена Суворова, при слабости тогдашнего ружейного огня, совершенно не подходит к эпохе дальнобойного и скорострельного оружья.

В действительности ученье Драгомирова извращалось- одними сознательно, другими бессознательно. Суворовскому изречению "пуля - дура, штык - молодец" М. И. Драгомиров придавал совершенно другое значение и другой смысл, чем тот, который приписывали ему его враги.

Драгомиров указывал, что, несмотря на усовершенствование огнестрельного оружья, суворовское изречение не потеряло и никогда не потеряет своей истины. Что смысл этого изречения заключается в том, что будут побеждать только те войска, которые будут иметь сердце, чтобы дойти до штыкового удара. Что одним огнем, как бы он ни был силен, храброго врага не собьешь с позиции и не заставишь отступить. А поэтому надо воспитывать и обучать войска так, чтобы они знали, что в бою они должны дойти до штыкового удара, не рассчитывая, что противник будет опрокинут одной силой огня.

Драгомиров доказывал, что угроза удара в штыки настолько страшна для войск, к этому не подготовленных, что противник, видя, а главное, чувствуя, что против него наступают войска, стремящиеся добраться до штыка, в 99 случаях из 100 не выдержит и покажет тыл. Что русскому человеку свойственна рукопашная схватка, а потому надо к этому и вести. Все воспитание и обучение войск по драгомировской (возрожденной суворовской) системе к этому и вело. При обучении войск в поле он требовал, чтобы всякое двустороннее учение заканчивалось атакой и сквозным прохождением противных сторон.

Сквозные атаки (прохождения) пехоты против пехоты (как в боевом порядке, так и отдельными частями), кавалерии против пехоты и обратно, кавалерии против кавалерии и артиллерии, пехоты против артиллерии- все это делалось не только с целью приучить войска к тому, что бой должен оканчиваться ударами в штыки или конной сквозной атакой, но и для того, чтобы по возможности еще в мирное время приучать войска к подавлению чувства самосохранения. Наконец, эти сквозные атаки приучали и лошадей не бояться идти на строй, надвигающийся на них или встречающий их стрельбой, криками, шумом.

Кто видел эти ученья - для тех не могло быть сомнения в их пользе: на первых учениях боялись и люди и лошади (шарахались в сторону, закидывались, поворачивали назад...), а на последующих смело и весело шли вперед.

Повторяю, М. И. Драгомиров никогда не говорил, что всякий бой закончится рукопашной схваткой, но он внушал и обучал, что всякая часть должна стремиться дойти до рукопашной схватки с противником. Одна эта воля "добраться до штыка" в 99 случаях из ста морально сломит противника и заставит показать тыл.

Внушая, что "штык- молодец", Драгомиров не учил, что "пуля-

стр. 57


дура", в том смысле, как это ему приписывали, а наоборот, обращал чрезвычайно серьезное внимание на обучение войск стрельбе и на меры для уменьшения потерь от неприятельского огня.

Проповедуя, что войска должны быть воспитаны в стремлении дойти до конца, до рукопашной схватки, Драгомиров никогда не противопоставлял штык - пуле. Обвинения Драгомирова в том, что он не хотел считаться с силой современного огня, что он не признавал технические усовершенствования и считал, что, "провозглашая: пуля - дура, штык - молодец", он хотел внушить, что, имея в руках только холодное оружие и решимость добраться "до штыка", хорошо подготовленная, но плохо вооруженная часть всегда опрокинет хорошо вооруженную часть, но не имеющую решимости дойти до штыка, - были основаны или на недоразумениях, или на злостном извращении драгомировского ученья.

Драгомиров, конечно, считал, что вооружение и нашей армии должно быть современно и не уступать вооружению противника, но возражал против чрезмерного увлечения техникой, указывая, что главное дух, а не техника, что ружья, пулеметы и пушки не сами стреляют, а из них стреляют люди; что бараны, вооруженные до зубов, побегут перед львами, вооруженными хотя бы и несколько хуже, но имеющими решительность идти к победе, не боясь смерти, не боясь сойтись грудь с грудью.

Драгомиров боролся с тенденцией придавать огню решающее значение, учить войска, что огнем можно остановить или опрокинуть всякого противника. Он доказывал, что войска, так воспитанные, так обученные, при встрече с противником, который, не взирая на потери, будет стремиться дойти до штыка, - не выдержат и побегут. Он требовал, чтобы воспитание и обучение войск велись так, чтобы, умея хорошо владеть своим огнестрельным оружием, войска знали, что для победы должны быть готовность и уменье дойти до штыка.

После неудачной для русского оружия войны с Японией в 1904- 1905 гг. в военных верхах стали искать "виновника". Надо было чем-нибудь объяснить, казалось, совершенно непонятные и позорные поражения русской армии, которую побили "какие-то макаки", при этом даже более малочисленные, чем сосредоточенные на Дальнем Востоке русские силы. Позор получался "мирового масштаба". Русский колосс оказался действительно как бы на глиняных ногах. Белая европейская армия оказалась побита азиатами, учениками немцев...

Я дальше остановлюсь более подробно на причинах неудач для нас во время войны с Японией, здесь же только скажу, что для действительных виновников наших неудач являлось необходимым "отвести" от себя, указать козлище отпущения... Таковым оказался М. И. Драгомиров. В чем только его не обвиняли: и в развращении солдат, и в пренебрежительном отношении к офицерам, а главное - называли виновником в полной неподготовленности армии, следствием чего явились поражения на полях Маньчжурии... Эти обвинения были подхвачены недоброжелателями и глупцами, получили очень широкое распространение в 1905 г. и отравили последние дни жизни Михаила Ивановича. В действительности же, конечно, все это чистейший вздор.

Система воспитания и обучения войск, проводимая Драгомировым, давала и не могла не давать отличные результаты. За весь период командования Драгомировым войсками Киевского округа, всегда военными верхами признавалось, что войска Киевского военного округа были наилучше подготовлены. При жизни генерал-адъютанта Гурко - только последний ставился на равную доску с генерал- адъютантом Драгомировым в смысле подготовки войск.

Я остановлюсь здесь лишь на главнейших нападках на Драгомирова в вопросах, касающихся подготовки войск.

Он якобы препятствовал усовершенствованиям армии в техническом отношении. Конечно, это неверно.

Будучи командирован во Францию и ознакомившись с французской скорострельной пушкой, Драгомиров не только ее вполне одобрил, но

стр. 58


в своем докладе по возвращении из командировки он настойчиво указывал на необходимость перевооружения нашей артиллерии скорострельной пушкой. Но он категорически протестовал против принятия на вооружение несовершенной пушки, образец которой был у нас в Главном артиллерийском управлении выработан. Он указывал, что, пока мы не получим пушки не худшей, чем французская, нет смысла зря тратить деньги и вводить на вооружение какую-нибудь несовершенную дрянь, которую легко заменить более интенсивной стрельбой из состоящих на вооружении артиллерии поршневых и клиновых пушек. Придавая артиллерийскому огню громадное значение, Драгомиров своими требованиями достиг в Киевском округе того, что стрельба из поршневых и клиновых пушек по своей скорости и меткости была очень приближена к стрельбе из скорострельных пушек.

Это же возражение Драгомирова против перевооружения артиллерии скорострельными пушками дрянного образца объяснялось Главным артиллерийским управлением и отдельными лицами как пренебрежение к техническому усовершенствованию нашей артиллерии, а следовательно, и пренебрежение к современному артиллерийскому огню.

Что касается пулеметов, то при Драгомирове не было еще действительно хороших пулеметов. Драгомиров не возражал против вооружения армии пулеметами, но опять-таки предостерегал против увлечения снабдить армию скорострельным, но не совершенным оружием.

Более сложным вопрос представлялся Драгомирову по отношению скорострельной винтовки (тогда шла речь, конечно, не об автоматическом оружии- ружьях-пулеметах, о котором еще и не думали, а о замене однозарядной винтовки магазинной). Драгомиров, считая, что русская армия должна быть вооружена винтовкой, не уступающей по меткости и по дальности винтовкам возможных противников, принципиально считал, что однозарядная винтовка лучше.

Главная причина его предпочтения заключалась в том, что он считал, что для производства прицельного, меткого выстрела вполне достаточна скорость стрельбы, достигаемая из однозарядной, заряжающейся с казенной части, винтовки. Он, принимая во внимание нервность бойцов во время боя, опасался, что магазин, допускающий быструю стрельбу, приведет к тому, что, с одной стороны, бойцы будут увлекаться скоростью в ущерб меткости, а с другой стороны, трусы будут заглушать трескотней свой страх, пуская пули в небо. Наконец, Драгомиров считал, что переобременять нагрузку стрелка патронами (что являлось естественной необходимостью при введении на вооружение магазинки) вредно и, кроме того, чрезвычайно усложнит и затруднит снабжение войск патронами.

Эти опасения были, по существу, совершенно правильны, но спор с "огнепоклонниками" приобрел настолько горячий и страстный характер, что и Драгомиров некоторыми своими статьями давал повод своим противникам обвинять его в пренебрежении к современному ружейному огню.

В действительности же Драгомиров прилагал все усилия для усовершенствования стрелковой подготовки войск, а введением маневров с боевой стрельбой он поставил стрелковую подготовку на очень большую высоту по своей законченности.

При тактической подготовке войск, именно учитывая силу современного артиллерийского и ружейного огня, Драгомиров требовал от начальников всех степеней добиваться умелого применения к местности и соответствующих строев при наступлении и атаке (расчленение частей, наступление "змейками" в сфере артиллерийского огня, умение наступать цепями от рубежа к рубежу и проч.) Драгомиров настойчиво добивался, чтобы при сомкнутых строях достигалась полная подчиненность частей начальнику (доходящая до того, чтобы часть не рассуждая исполняла всякую команду начальника, хотя бы она была ошибочна и даже если б казалась нелепой (напр., брать на караул прямо от ноги или исполнять команды, совершенно не предусмотренные уставами), а при разомкнутых строях развивать сметку и самостоятельность действий отдельных боевых ячеек и отдельных бойцов.

стр. 59


Вот это-то вполне основательное требование, чтобы сомкнутая часть была полностью в руках начальника и исполняла всякое его приказание, на практике приводило часто, действительно, к нелепостям и послужило поводом врагам Драгомирова возводить на него ряд самых глупых обвинений. Проводя это требование, М. И. Драгомиров не учел впитавшейся до мозга костей в нашей (да, я думаю, и во всякой) армии потребности "втирать очки начальству" и быть готовым выполнить все его требования готовясь к ним заблаговременно.

Мы все, военные, знаем, как каждый строевой начальник старался узнать от друзей, соседей, приятелей и т. д. о том, какие трюки любит старший начальник, какие требования он предъявляет, что он смотрит и т. д. Об этом узнавали всякими путями и заранее старались подготовить в этом направлении свои части.

Было несколько случаев, когда Драгомиров отдавал неожиданные приказания. Например, смотря какое-то сомкнутое учение роты, Драгомиров говорит ротному командиру: "Кавалерия справа". Тот отдает соответствующую команду. "Кавалерия сзади", "Кавалерия слева"...- указывает Драгомиров. Наконец, кричит ротному командиру: "Неприятель с неба!" (Аэропланов тогда еще не было!)

Командир роты командует: "На молитву, шапки долой!" Драгомирову это очень понравилось, и он обласкал ротного командира.

Идет полк походным порядком; справа от дороги, шагах в 150, кусты. Драгомиров, пропускавший мимо себя полк, подзывает командира одной из проходящих рот и говорит: "Из кустов открыт по вашей колонне огонь". Командир роты кричит: "Рота, за мной, ура!" и бросается по направлению кустов. Рота бросается за ним. Драгомиров доволен; благодарит командира роты и роту.

Был еще ряд подобных случаев.

После этого во многих частях Киевского военного округа началось "натаскивание" частей. Стали заниматься "трюками" специально, затрачивая на это целые часы и действительно доходя до нелепостей. Старались иногда от ротных командиров вплоть до командиров корпусов.

Например, командир IX армейского корпуса, генерал Любовицкий (кавалер двух георгиевских крестов), производя как-то осмотр одной из частей своего корпуса и "подражая Драгомирову", приказал командиру роты скомандовать: "Первая шеренга кругом, вторые номера первой шеренги возьми на носы вторые номера второй шеренги и приседай..." Когда это было исполнено, приказал командиру другой роты, стоявшей около высокого забора, скомандовать: "Рота, кругом, полезай на забор и садись на нем по-вороньи".

Дошло это до Драгомирова. Жестоко влетело генералу Любовицкому и открыло глаза Драгомирову, что требования его, хотя вполне разумны, но, по человеческой слабости и глупости, приводят к диким последствиям. Пришлось отдавать ряд указаний и пресекать не по разуму чрезмерную старательность подчиненных.

При обучении войск наступлению М. И. Драгомиров, требуя полного применения к местности, уменья закрепляться на рубежах (с широким применением самоокапывания), требовал наступления и перебежек от рубежа к рубежу во весь рост, без залеганий в промежутках между рубежами и без ползанья. Эти требования (включенные по настоянию Драгомирова в устав) вызвали особенные против него нападки и обвинения в пренебрежении к огню; указывалось, что эти требования будут приводить только к излишним и крупным потерям.

Драгомиров доказывал, что скорейшее передвижение от рубежа к рубежу является лучшей гарантией для уменьшения потерь. Кроме того, основываясь на своем боевом опыте и знании психики бойцов, он доказывал, что обучать лишним залеганиям просто вредно; что пуля будет заставлять залегать и без обучения; что цепь, которая заляжет под огнем, поднять чрезвычайно трудно.

Наконец, указывалось, что Драгомиров был врагом технических усо-

стр. 60


вершенствований в смысле связи. Это безусловно неверно. Драгомиров лишь доказывал, что тактические средства связи (телеграф, телефон) являются хрупкими средствами связи, и наряду с их применением, нельзя забывать старого средства - ординарцев.

Вообще же лица 4 , обвинявшие Драгомирова в пренебрежении к технике (или же провозглашавшие его врагом всяких технических усовершенствований) не понимали или не хотели понять главного: Драгомиров воевал не против технических усовершенствований, а против тенденции ставить технику выше духа, машину выше человека.

Вся же практическая школа обучения Драгомирова, все его приказы по Киевскому военному округу всякому добросовестному критику должны были бы ясно показать, что все обвинения Драгомирова в пренебрежении техникой - просто вздорны. К сожалению, даже теперь (после японской и мировой войн) находятся или глупцы, или подлецы, которые дают совершенно извращенную оценку деятельности Драгомирова.

В N 25 (15) 28 февраля 1929г. "Двуглавого орла" (Вестник Высшего монархического совета) за подписью "Ополченец", в статье "Новое оружие и новая тактика", между прочим написано: "К великому прискорбию, наш Генеральный штаб еще не отделался от гибельного влияния, которое в свое время оказал на тактику русских войск генерал М. И. Драгомиров. Этот злой гений русской армии последовательно препятствовал переходу от берданки к магазинной трехлинейной винтовке, перевооружению артиллерии на скорострельный тип, отрицал тяжелую полевую артиллерию, издевался над обучением конницы огневой тактике, вообще мешал и высмеивал применение всякого технического совершенства и современное устройство военной силы. Драгомиров воображал, что он следует Суворову, для которого "пуля - дура, а штык - молодец", и т. д."

Я уже достаточно говорил о взглядах Драгомирова на однозарядную, магазинную и скорострельную винтовки. Больше повторять не буду. Повторю только, что на обучение войск стрелковому делу М. И. Драгомиров обращал самое серьезное внимание. Он добивался хорошей стрельбы войск, он провел в жизнь маневры с боевыми патронами. Он никогда не "издевался над обучением конницы огневой тактике" (то есть действию конницы в пешем строю), но действительно высмеивал бывшее одно время стремление обучать конницу стрельбе с коня (проводил генерал Сухотин и К). Вряд ли ныне найдется идиот, который признал бы правильным и целесообразным подобное обучение.

Скорострельной артиллерии Драгомиров не отрицал, но возражал против замены хорошей поршневой пушки плохим образцом скорострельной пушки. Он требовал выработки хорошего образца (подобного французскому), а до этого, настойчивым и умелым обучением полевой артиллерии, он добился того, что в период с 1896 года до перевооружения нашей полевой артиллерии (1905 г.), полевая артиллерия Киевского военного округа (поршневые пушки) стреляла почти так же скорострельно и так же метко, как и скорострельные пушки наших западных соседей.

Драгомиров не отрицал тяжелую полевую артиллерию для полевых действий, но считал, что в полевой войне, нормально, орудия шестидюймового калибра являются наибольшим калибром, достаточным для разрушения полевых укреплений всех типов; он полагал, что лишь для разрушения заблаговременно укрепленных позиций могут понадобиться орудия восьмидюймового калибра. Драгомиров, как вообще и все военные авторитеты всех стран, лишь не предвидел того, что война на всем фронте может обратиться в чисто позиционную, когда по всему фронту (у нас от Балтийского до Черного моря, а у наших союзников от крайнего севера их фронта до швейцарской границы) появятся сплошные окопы в несколько рядов с бетонными сооружениями, бетонированными убежищами, батареями, гнездами для пулеметов и проч.

Драгомиров (как и другие авторитеты) полагал, что крупные калибры (свыше восьми дюймов) могут потребоваться лишь при борьбе против крепостей. Обвинять Драгомирова в этой непредусмотрительности - просто глупо.

стр. 61


Тактическому же обучению войск и стремлению, чтобы тактика войск была современна- Драгомиров придавал громадное значение. К последнему вопросу я еще вернусь, когда буду говорить о русско-японской войне.

Говоря о нападках на М. И. Драгомирова за его якобы "гибельное для тактики русских войск учение", невольно себя спрашиваешь: действительно ли только это учение создавало Драгомирову значительное "число врагов, сумевших посеять в умах очень и очень многих не только сомнение в правильности Драгомировского учения, но и создать ему в умах очень многих представление как о "злом гении" русской армии? Представление, которое поддерживается до сих пор.

Думается, что здесь суть дела не в этом учении, а в чем-то другом. Это же другое, как мне представляется, заключается в свойствах Драгомирова, которые создали ему очень много врагов среди очень многих лиц в самых разнообразных русских слоях. Более же талантливые из его врагов сумели травлю против Драгомирова направить по пути травли его учения. Действительно:

Происходя из сравнительно небогатой малороссийской дворянско-казачьей семьи, М. И. Драгомиров сам пробился в ряды выдающихся людей, сам сделал себе блестящую карьеру, не имея никакой протекции и никаких связей. При этом с первых же офицерских чинов он никогда ни перед кем не заискивал и никогда ничего никому не спускал. Будучи по характеру крайне независимым, с громадным умом, сильной волей, исключительно находчивым, остроумным, а когда хотел, то и чрезвычайно ядовитым, он, исключительно хорошо владея пером и словом, был чрезвычайно опасным противником для всех, кто становился поперек его дороги или хотел его чем-либо задеть.

Как пример того, что Драгомиров никому не позволял наступить себе на ногу, независимо от положения лица, которое его задевало, я знаю следующий случай. В бытность Драгомирова начальником Академии Генерального штаба, а великого князя Николая Николаевича Младшего - командиром лейб-гвардии гусарского полка, как-то, после одних из маневров в Красном Селе, великий князь Николай Николаевич устроил ужин, на который был приглашен Михаил Иванович. Выпито было много. Великий князь Николай Николаевич о чем-то заспорил с М. И. Драгомировым очень сильно и, рассердившись, позволил себе какую-то резкость. Все присутствующие затихли. М. И. очень сильно и в очень резких выражениях отчитал великого князя, встал из-за стола и ушел.

На другой день утром приехал к М. И. Драгомирову какой-то генерал поговорить по поводу того, что произошло. Было ясно, что он приехал с ведома великого князя.

Михаил Иванович выслушал и затем сказал: "Передайте великому князю, что, по-видимому, кто-то переврал все то, что произошло. Помню, что выпито было очень много. Но совершенно не помню и не допускаю даже и мысли, чтобы великий князь позволил себе какую-либо резкость по отношению генерал-адъютанта, который много старше его и годами и чином. Не могу допустить и того, что я позволил себе резкость по отношению великого князя... Надо считать, что ничего не было".

Больше разговоров об этом инциденте и не было. У великого князя с М. И. Драгомировым сохранились навсегда хорошие отношения, а другим этот случай послужил предостережением, что с Драгомировым надо быть очень осторожным.

Среди придворных у Драгомирова было много недругов; было много таковых и среди петербургской аристократии. М. И. никому не спускал.

Когда вышел роман Л. Толстого "Война и мир", появился разбор этого романа, талантливо написанный Драгомировым. Граф Л. Н. Толстой никогда не посмел чем-либо ответить на этот разбор, но в его лице Драгомиров приобрел врага. Впоследствии Толстой написал свой бесталанный разбор "Солдатской памятки" Драгомирова и выпустил свою преступную солдатскую памятку, призывавшую солдат уклоняться от военной службы.

М. И. Драгомиров, особенно впоследствии, занимая пост генерал-гу-

стр. 62


бернатора Киевской, Подольской и Волынской губерний, приобрел много врагов среди чиновной русской бюрократии, проводившей крайнюю черносотенную политику. Драгомиров доказывал, что этим путем не укрепляются, а наоборот, расшатываются монархические основы. М. И. особенно возмущался и боролся против попыток жандармского корпуса и гражданской администрации раздувать всякие случаи противогосударственных настроений и на этом строить свою карьеру. Он требовал правды, которая в неприкрашенном виде и должна была представляться Царю.

Что же касается чисто военного дела, то в большинстве случаев авторами обвинений против Драгомирова являлись или пострадавшие от Драгомирова, или им сильно задетые. В числе их наиболее видными были Г. А. Леер (противник М. И. Драгомирова по толкованию основных вопросов стратегии и военного искусства-науки), генерал Пузыревский, генералы Сухотин, Батьянов, Дохтуров и некоторые другие. А затем шла стая мелких шавок, умело извращавших учение Драгомирова и смущавших умы рядового офицерства.

На наших окраинах (Привислянский край, Кавказ, Юго- Западный край - губернии Киевская, Волынская и Подольская, Туркестан, Сибирь, Дальний Восток) считалось необходимым объединять действия всех губернаторов и всех вообще гражданских властей путем объединения ряда губерний или областей в генерал-губернаторства. Но между командующими войсками соответствующих округов и генерал-губернаторами, если власть не объединялась в одних руках, постоянно происходили недоразумения и трения. Эти недоразумения и трения естественно передавались и наверх и вызывали осложнения между военным министром и министром внутренних дел. Часто недоразумения между местными высшими властями представлялись на разрешение Государя Императора. Военные власти были, обыкновенно, сторонниками объединения власти в одних руках, а именно в руках командующих войсками, назначая их и генерал- губернаторами. Министры внутренних дел, наоборот, всегда настаивали на необходимости разделения власти, указывая, что "генералы" (командующие войсками) совершенно не подготовлены для выполнения функций генерал- губернаторов. Министры внутренних дел доказывали лишь необходимость строго регламентировать права и обязанности командующих войсками и генерал-губернаторов и тем достигнуть того, чтобы местные затруднения были устранены. Но как ни регламентировались эти права и обязанности, а практика показывала, что двух медведей в одной берлоге помещать нельзя.

Как Император Александр III, так и Император Николай II были за единоначалие, за соединение в руках командующих войсками обеих властей. Но на практике до самой мировой войны 1914 г. так и не было окончательно установлено, должно ли быть на местах единовластие или нет. Этот вопрос всегда разрешался от личности командующего войсками: если эта личность была значительная и властная - обе власти объединялись в ее руках; если слабая и менее характерная- был отдельно командующий войсками и отдельно генерал- губернатор.

Эта борьба на верхах за то или иное решение вопроса велась и относительно Киевского округа. В семидесятых годах генерал-губернатором в Киеве был генерал-адъютант Чертков, а командующим войсками - генерал-адъютант Дрентельн.

Происходит ряд крупных недоразумений; генерал-адъютант Чертков получает другое назначение, а на генерал-адъютанта Дрентельна были возложены функции и генерал-губернатора.

После смерти Дрентельна происходит опять разделение власти: в Киев одновременно получают назначения генерал- адъютант Игнатьев - генерал-губернатором, а генерал- адъютант Драгомиров - командующим войсками. Происходит опять ряд трений. Последнее недоразумение было очень крупное: произошло столкновение между полицией и офицерами. Генерал-адъютант Игнатьев принял сторону полиции. Генерал-адъютант Драгомиров настаивал на подробном расследовании особым лицом, назначенным

стр. 63


по Высочайшему повелению. В результате граф Игнатьев уходит, а в руках Драгомирова объединяются обе власти - гражданская и военная 5 .

Именно в период, когда М. И. Драгомиров был командующим войсками (до назначения его и генерал-губернатором) был пущен в ход ряд самых злостных обвинений против него и распускались слухи о его "смертных" грехах. Невольно напрашивается мысль, что к этому делу приложили руку местные агенты Министерства внутренних дел, кои, в своей рьяной работе, может быть, руководствовались указаниями свыше "наблюдать" за Драгомировым и о всем замеченном доносить, а может быть, и просто "перестарались", зная, что этим доставят удовольствие своему высшему начальству, которое получит в руки оружие для противодействия назначению Драгомирова генерал-губернатором. Я вновь подчеркиваю, что в отношении "совместительства" и "разделения" власти шла в Петербурге постоянная и очень упорная борьба между представителями обоих течений. При этих условиях даже невероятные и глупые сведения о "грехах" Драгомирова встречались радостно некоторыми петербургскими кругами и, если даже донесениям в душе и не верили, но все же ими пользовались и пускали "утки", которые могли залететь и во Дворец. Как бы ни была подла или глупа клевета или сплетня, она, обыкновенно, все же оставляет некоторый след.

В частности же у М. И. Драгомирова была репутация человека чрезвычайно острого на язык и не стесняющегося никакими рамками. Это способствовало тому, что всяким рассказам про "выходки" Драгомирова придавалась вера.

Существенную роль в "осведомлении" Петербурга о деятельности Драгомирова играл начальник жандармского управления в Киеве генерал Новицкий. Был ли он когда-либо обижен или чем-либо задет Драгомировым, я не знаю, но, вероятно, другого более рьяного и упорного врага, чем Новицкий, у Драгомирова не было. В частности, мне только известно, что Драгомиров требовал, чтобы Новицкий и его агенты не совали носа в войска. Драгомиров считал, что за поддержанием в войсках порядка и недопущением проникновения в войска революционной пропаганды должно наблюдать строевое начальство, которое за это и ответственно. Наблюдения же за благонадежностью в войсках со стороны корпуса жандармов Драгомиров просто не допускал. На этой почве он несколько раз резко говорил с генералом Новицким и писал в Петербург. В конце концов по настоянию Драгомирова Новицкий был убран (вышел в отставку).

На почве неладов с местными жандармскими властями Драгомирова обвиняли в либерализме, слишком ласковом отношении к жидам и попустительстве по отношению к революционерам. Из этих обвинений почву под собой могло иметь лишь обвинение в либерализме. Но, конечно, не в том смысле, как это понимали корпус жандармов и наши крайне правые круги.

Драгомиров был сторонником прогресса, и таковой он связывал с широким предоставлением возможности народу выявлять свои таланты и развиваться. Он был горячим сторонником реформ, проведенных в царствование Императора Александра II. Но вместе с этим он являлся ярким представителем течения, видящего необходимость твердой и непреклонной Царской власти. Не сочувствуя некоторым государственным мероприятиям в царствование Императора Александра III и считая ошибочной политику, при которой как бы "замораживалась" внутренняя жизнь в стране, он в то же время преклонялся перед мощью и волей Императора Александра III, сумевшего выдвинуть Россию на мировой сцене на высоту, до которой она никогда прежде не достигала. В царствование же Императора Николая II М. И. Драгомиров всегда скорбел, видя слабоволие Царя и постоянное расшатывание престижа Царской власти.

Можно охарактеризовать так взгляд Драгомирова: он считал необходимым, чтобы Царская властью была сильна и авторитетна и чтобы она не боялась давать больше свободы для развития местной жизни, не боялась известной децентрализации и местного самоуправления. Он считал, что излишняя централизация вредит делу и задерживает развитие страны;

стр. 64


в сочетании же с недостаточно твердой Верховной властью - это ведет к произволу министров и местных правительственных агентов.

Эти взгляды, конечно, не соответствуют понятиям о "либерализме", которые были усвоены в нашем бюрократическом аппарате, где слово "либерал" было почти равносильно "нигилисту", "революционеру".

В своей частной жизни Драгомиров любил собирать вокруг себя умных и интересных людей, с которыми можно было бы вести интересные беседы, приятно проводить время за завтраками и обедами (а М. Ив. любил в приятной компании хорошо поесть, выпить хорошего вина и поговорить), поиграть в винт (М. Ив. очень любил играть по небольшой в винт. Сам он играл очень хорошо и любил сильных партнеров. Но и здесь он подбирал прежде всего интересных партнеров).

В бытность начальником Академии Генерального штаба в Петербурге Драгомиров был в этом отношении избалован. При обширном знакомстве и значительном числе интересных лип нетрудно было подбирать интересных и приятных людей, с которыми можно было бы часто видеться. В Киеве обстановка была не та. На положении командующего войсками можно было приблизить к себе и часто принимать только или старших начальников (а их было не много: один корпусный командир, два начальника дивизии, начальник саперной бригады, начальник штаба округа), или чинов, состоящих при командующем войсками (генерал для поручений, штаб-офицер для поручений, два-три адъютанта). Как видно, выбор невелик, да и некоторые из этих лиц не подходили к категории "приятных и интересных собеседников". Затем, другая категория, из которой можно было черпать знакомых, это были старшие представители гражданского управления, суда и прокуратуры. Но, с одной стороны, часть из них "тянуло к генерал-губернатору" и они боялись себя несколько скомпрометировать близкими отношениями с командующим войсками, а с другой стороны - среди них и не так много было интересных людей. Наконец, из многочисленного и крайне разношерстного киевского общества также большинство тянулось к генерал- губернаторскому дому.

Но во всяком случае из последних двух категорий несколько человек подошло к Драгомирову и стали завсегдатаями дома. Среди лиц, приглашавшихся на частные обеды и на "винт" к Михаилу Ивановичу было несколько и евреев. Я знаю, что у него бывали Бродские и Рубинштейн. Лазарь Бродский и Рубинштейн были исключительно порядочными людьми.

Прием в доме М. И. Драгомирова нескольких евреев послужил основанием к целому ряду доносов в Петербург и обвинению "в пристрастии к жидам". В действительности к "жидам" М. И. Драгомиров относился очень отрицательно (его известная брошюра о жидах, напечатанная в "Разведчике", 1905, N 761), но в то же время М. И. считал, что и среди "жидов" есть вполне приличные и хорошие люди, избегать которых было бы просто глупо.

Впоследствии, став генерал-губернатором, из-за внутренне- политических соображений и дабы не "дразнить гусей", М. И. порвал свои частные отношения и с теми редкими евреями, которые бывали у него в доме до его назначения начальником Края.

Что же касается до обвинений М. И. Драгомирова в попустительстве революционерам, то это, конечно, была злостная клевета. Он не был согласен с системой жандармского сыска, при котором очень часто применялись провокационные приемы; создавались дутые дела; оставались неарестованными "на развод" некоторые революционные деятели; применялась система шпионажа, при которой очень часто страдали совершенно невинные, а главари ускользали; применялась система "двойных" агентов, то есть, оставляя человека членом революционного кружка, он принимался на службу сыска, и проч. Но все это возражения против "системы", а не потакательство революционерам.

Я знаю лишь один случай, когда, может быть, напрасно, Драгомиров заступился за ярого и убежденного революционера и спас его от крупных

стр. 65


неприятностей. Я имею в виду полковника артиллерии Оберучева, который, по заступничеству Драгомирова, был только переведен из Киева на службу в Туркестан и продолжал (хотя и умно скрывал) свою революционную деятельность и одновременно писал очень талантливые технические статьи в "Артиллерийском журнале".

Думаю, Драгомирова побудило заступиться за Оберучева исключительно то, что он был действительно очень талантливым артиллерийским офицером и в артиллерийское дело внес очень много новшеств и усовершенствований.

После Февральской революции 1917г. Оберучев был назначен Временным правительством командующим войсками Киевского округа. Ныне он живет в Америке. Как выяснилось теперь, он, принадлежа к сторонникам республики, никогда не переставал подкапываться под Царскую власть и все время вел пропаганду в этом направлении. По существу же это был, по общим отзывам, прекрасный человек, очень мягкий и отличный товарищ. Большевизм нанес ему сильный удар, принес разочарования, но, насколько я слышал, не изменил его политических воззрений. Он все еще верит в "четыреххвостку", "парламентаризм", "демократизм", "народоправство" и прочее.

В частности, относительно мер для предотвращения распространения революционной пропаганды в войсках Драгомиров был не согласен с корпусом жандармов, который в основу ставил тот же сыск, шпионаж и суровые меры пресечения общения воинских чинов с подозрительным элементом.

Жандармскими властями, коих поддерживали и некоторые представители военной власти в Петербурге, предлагалось:

Иметь в каждой войсковой части агента сыска, который по возможности не был бы известен как таковой и командиру части. Этот агент должен был бы "расплодить" своих агентов в ротах, эскадронах, батареях, офицерских собраниях... Затем агент доносил бы по своему начальству, а последнее давало бы необходимые данные военному начальству, и производилось бы расследование, и виновные карались бы...

М. И. категорически опротестовал этот дикий проект, который ничем бы не помог, но возбудил бы озлобление в офицерской среде 6 .

Затем, если не ошибаюсь, в 1900 г. был поднят вопрос (запрашивались военным министром мнения командующих войсками) о возможно большей изоляции войск от гражданского населения. Предлагалось почти прекратить одиночные отпуска солдат из казарм (выводить только командами), безусловно запретить посещение различных увеселительных и публичных мест, и изоляция казарм от городов (где можно, выносить казармы за город, а где нельзя - окружать их как бы тюремной или монастырской стеной).

М. И. Драгомиров высмеял и этот проект, доказывая его полную несостоятельность. Он доказывал, что в руках начальства (если добросовестно следить за выполнением устава внутренней службы) имеется совершенно достаточно средств для поддержания в войсках порядка, а при выяснении "крамолы" и достаточные возможности для ее прекращения и подавления. Он лишь указывал, что надо требовать (и за этим следить) от начальства добросовестного несения службы и выполнения требований уставов, а при обнаружении преступлений - карание их самым беспощадным образом.

В случае же призыва войск для подавления восстаний и для поддержания порядка он требовал действий самых решительных и суровых. Стрельбы по бунтующей толпе холостыми патронами или поверх голов он не допускал совершенно, указывая, что виновные в этом сами должны немедленно предаваться военному суду.

Как видно из этого краткого наброска, суть обвинения Драгомирова в попустительстве революционерам основывалась не на "попустительстве", а на том, что приемы, применявшиеся корпусом жандармов и нашим политическим сыском, претили М. И. и он против них боролся.

Я уже упомянул, что М. И. Драгомиров любил хорошо поесть и выпить хорошего вина в хорошей компании.

стр. 66


Последнее давало повод и материал для различных доносов в Петербург, и для распускания слухов о "пьянстве" Драгомирова, и для изобретения самых невероятных рассказов, связанных с "пьянством" и "безобразиями" М. И. Драгомирова.

Прежде чем указать на несколько образцов рассказов о "достоверных случаях, бывших с Михаилом Ивановичем Драгомировым", я должен констатировать следующее: да, М. И. любил вино и любил выпить. Если компания была хорошая, если случай был подходящий, то выпивалось много, и "дружеская беседа затягивалась далеко за полночь".

Но это бывало тогда, когда случай был действительно подходящий (напр., обеды во 2-й сводной казачьей дивизии, обыкновенно у Урупцев или Хоперпев), где М. И. любил бывать; или какой-нибудь праздник войсковой части; или угощение офицеров каких-нибудь частей у себя на дому; наконец, обеды или ужины в небольшой компании у себя, то есть у М. Ив. дома по случаю какого-либо празднества. Случаи такие бывали нечасто. В обыкновенные же дни за завтраком и обедом М. Ив. пил всегда очень немного. Но вообще он выпить мог много. При его богатырском здоровье и при особенных свойствах своей физики, М. Ив. не пьянел. Верней - он чувствовал "последний бокал" и дальше не пил. Я лично никогда не видел М. Ив. пьяным. Только раз у близких М. Ив. было подозрение, что он слишком много выпил, и это возбудило беспокойство. Дело было на хуторе Мих. Ив. около Конотопа. После воскресного обеда, на который приехали гости из Киева и за которым было выпито много водки и вина (обед был в день какого-то семейного праздника), Михаил Иванович и еще несколько человек сели в саду играть в винт. Михаил Иванович потребовал, чтобы дали еще вина к карточному столику. После нескольких роберов Михаил Иванович сказал, что он больше играть не будет и хочет пройтись. Кто-то из присутствующих вызвался идти с ним. Михаил Иванович ответил, что он хочет пройтись один и пошел через сад к лесу. Все это видели его дочери (Соня и Катя). Им показалось, что отец их много выпил, и, опасаясь, чтобы с ним чего-нибудь не случилось, они направились за ним, но передвигались "перебежками" от дерева к дереву, опасаясь, что Михаил Иванович их заметит и прогонит.

Насколько помню (со слов Кати), так и случилось: неудачное применение к местным предметам было обнаружено, и "соглядатаи" с позором были отправлены домой. Михаил Иванович через несколько времени вернулся вполне трезвый и довольный.

Вполне возможно, что он почувствовал, что "перехватил через край", и на некоторое время уединился... Но, повторяю, вообще этого не случалось. Говоря другим - "пей, но дело разумей", не допуская возможности появления где-либо в публичном месте пьяного офицера, он в этом отношении был строг и к себе.

До сих пор (мне пришлось это слышать несколько раз в Киеве в период до 1908 г., в Петербурге до войны и, наконец, в 1929 г. в Париже) рассказывают такой случай:

В 1892 или 1893г. Михаил Иванович якобы получил телеграмму от военного министра, сообщавшего по Высочайшему повелению, что в Киеве ожидаются серьезные беспорядки и ему, как командующему войсками, предлагается быть в полной боевой готовности. Через несколько дней после этого Михаил Иванович якобы посылает Государю Императору следующую телеграмму: "Занимаю позицию, выставил пушки, врага не вижу. Испрашиваю указаний". Не получив ответа, через три дня, М. Ив. якобы посылает новую телеграмму: "Уже три дня пью здоровье Вашего Императорского Величества". Император Александр III якобы ответил: "Пора перестать".

Нечего добавлять, что все это было выдумкой, но которой все поверили 7 .

Однажды (кажется, в 1895 или 1896 г.) в день праздника в 3-й саперной бригаде генерал Драгомиров приехал в саперный лагерь к молебну, а затем пропустил мимо себя войска церемониальным маршем. После этого он

стр. 67


принял приглашение на завтрак в саперном лагере. К обеду же он пригласил к себе начальника саперной бригады. Свиты ЕИВ генерал-майора Прескотта, его начальника штаба, командиров саперных и понтонных батальонов и некоторое число старших офицеров.

После окончания позднего обеда дамы удалились, а мужчины оставались за столом, пили кофе, ликеры, коньяк и шампанское. На этот раз пиршество очень затянулось и начало светать.

Генерал Драгомиров обратился к генералу Прескотту и отдал распоряжение ему со всеми офицерами немедленно отправляться в лагерь и ждать приказания, которое он, Драгомиров, сейчас пришлет. После отъезда начальника саперной бригады и офицеров Драгомиров приказал подать себе коляску, а верховых лошадей - для себя и сопровождавшего его адъютанта - отправить на рысях в саперный лагерь.

Драгомиров поехал в саперный лагерь и, приказав вызвать к себе начальника бригады, отдал последнему распоряжение поднять по тревоге саперный лагерь и произвести небольшое тактическое учение.

Все прошло хорошо, и довольный командующий войсками вернулся в город.

Разговоров этот случай вызвал много. Недоброжелатели и враги Дра-гомирова стали распространять ряд вздорных слухов, рассказывая, что командующий войсками был совершенно пьян и были совершенно пьяны и все офицеры, присутствовавшие на обеде.

Несколько офицеров, как мне впоследствии говорил генерал Прескотт, были действительно пьяны, но они были изолированы еще на квартире командующего войсками и по тревоге в строй не выходили. Сам же командующий войсками и другие офицеры были в совершенно приличном виде.

Приказывая поднять саперную бригаду по тревоге после ужина (или позднего обеда) и кутежа, на котором присутствовали все старшие чины бригады, Драгомиров имел в виду опять-таки подчеркнуть, что, разрешая пить и сам в этом участвуя, он придерживался поговорки: "пей, но дело разумей". Что всякий офицер должен знать, "что он может вместить" и быть всегда готовым исполнить служебный долг и быть трезвым при его выполнении. Как мне говорил тот же Прескотт, Драгомиров его вызвал на другой день после кутежа и смотра бригады по тревоге и сказал ему, что, не желая знать, кто из его гостей не оказался в состоянии стать по тревоге в строй, он только требует, чтобы сам генерал Прескотт это выяснил и "оплошавшим хорошенько намылил голову".

В 1906 или 1907 г. я имел случай узнать, до каких размеров разрослись слухи об изложенном эпизоде и как он был перевран.

Будучи старшим адъютантом мобилизационного отделения, я был командирован командующим войсками Киевского военного округа генералом Сухомлиновым в Симферополь, чтобы отвезти командиру 7-го корпуса секретный пакет с распоряжениями о сосредоточении корпуса после окончания мобилизации (7-й армейский корпус при мобилизации включался в состав группы корпусов, сосредоточиваемых против Австро-Венгрии и подчиняемых командующему войсками Киевского военного округа. Все распоряжения по сосредоточению этого корпуса и первоначальным действиям составлялись заблаговременно в штабе Киевского военного округа, и соответствующие предписания за подписью командующего Киевским военным округом передавались на хранение в штаб корпуса).

По приезде в Симферополь я явился к командиру 7-го армейского корпуса генералу Сахарову 8 . После моего доклада от меня были приняты Сахаровым привезенные мною документы, а затем командир корпуса пригласил меня к себе на обед.

Обед прошел очень оживленно. Тяжело было только за закуской, так как хозяева, сам Сахаров и его жена, настаивали на "рюмках водки". Сидя рядом с хозяйкой, я выпил с ней по пяти рюмок водки и затем решительно отказался от шестой. Я почувствовала, что у меня слегка начинает кружиться голова, а жена Сахарова была совсем свежа. Ясно было, что к водке она привыкла и ее любила.

стр. 68


После обеда мы перешли в гостиную, куда подали кофе и ликеры. Во время разговора генерал Сахаров стал меня расспрашивать про службу в Киевском округе. Затем сказал: "Значит, вы выслужили более пяти лет в округе при Драгомирове. Драгомиров, бесспорно, был очень талантлив, но из-за своего безобразного пьянства он развращал войска округа и принес много вреда нашему военному делу".

Я совершенно не знал отношений между этим генералом Сахаровым и генералом Драгомировым. Я только знал, что с братом этого генерала Сахарова, бывшим во время русско- японской войны военным министром, отношения у Драгомирова были хорошие. Будучи удивлен и возмущен подобной характеристикой, данной М. И. Драгомирову, я все же постарался этого резко не высказать, а своими вопросами заставить генерала Сахарова развить более подробно то, что он уже сказал.

Я сказал, что очень удивлен такой характеристике, так как, служа в Киевском военном округе при Драгомирове, я никогда не слышал о его "безобразном пьянстве" и о том, что он "принес много вреда нашему военному делу".

Сахаров выразил удивление, что я так "мало осведомлен", и вновь подтвердил, что "всем известно, что Драгомиров безобразно пил и в пьяном виде показывался перед войсками". Я сказал, что в первый раз это слышу и был бы рад услышать не общее обвинение Драгомирова в безобразном пьянстве и в том, что он в пьяном виде появлялся перед войсками, а какой-нибудь конкретный факт, подтверждающий это чудовищное обвинение.

Сахаров ответил: "Хорошо, я вам сейчас приведу и конкретный факт". После этого он мне рассказал следующее: однажды Драгомиров пригласил к себе на обед обычную компанию, с которой он всегда кутил и пьянствовал. После обеда кутеж продолжался до утра. Рано утром Драгомирову пришла фантазия поехать в лагерь под Киевом и поднять по тревоге войска. Задумано - исполнено. Верховые лошади были отправлены вперед и послан был в лагерь адъютант с письменным приказанием произвести тревогу в лагере. Драгомиров, пригласив с собой нескольких своих собутыльников, столь же пьяных, как и он сам, поехал с ними в лагерь в колясках. Когда Драгомиров подъехал к лагерю, войска уже были подняты по тревоге и выстроены перед передней линией лагеря. Драгомиров вышел из экипажа, взобрался на подведенную ему верховую лошадь и подъехал к войскам. Но вина было выпито слишком много - Драгомирову стало дурно, и он свалился с лошади. К нему подбежали офицеры. Командующий войсками оказался без чувств. Его положили на шинель и понесли в лазарет; доктор скоро выяснил, что Драгомиров просто мертвецки пьян и привел его в чувство при помощи нашатырного спирта. Затем командующего войсками водворили в коляску и отправили домой.

Сахаров закончил так: "Хорош командующий войсками. Этим, конечно, он позорил себя и развращал войска. Случай, который я вам рассказал, был не единственный. Я знаю, что подобных случаев во время командования войсками округа с Драгомировым было несколько..."

Я был возмущен рассказом до глубины души, но, сдерживая себя, я спросил Сахарова: "Ваше превосходительство, вы лично присутствовали хоть раз при каком-либо случае, о которых вы рассказываете, или слышали об этом от каких- либо "верных" лиц?"- "Сам я, к счастью, никогда этого не видел, но за достоверность рассказанного я ручаюсь, так как слышал об этом от действительно "верных" лиц, которым не могу не верить", - ответил Сахаров. "Все это неправда, за это я ручаюсь. Я отлично знал генерала Драгомирова, знал его в частной жизни и на службе, и с полной уверенностью вам заявляю, что ваши "верные" лица все вам налгали", - сказал я.

Сахаров побагровел и сказал: "Я удивляюсь, полковник, как вы можете брать на себя смелость так резко опротестовывать мои слова. Я вновь повторяю, что все мною сказанное безусловная истина. Вы мой гость, но все же я должен вам сказать, что вам следует быть осторожней

стр. 69


в опровержениях того, что вы слышите от человека, много вас старшего и чинами и годами. Наконец, как вы могли знать частную жизнь Драгомирова, хотя и служили в штабе Киевского военного округа. Вы вряд ли были к нему так близки".

На это я сказал: "Ваше высокопревосходительство, все же я вновь вам заявляю, что сведения о Драгомирове, которые вы получили от каких-то господ, являются ложью. Я же довольно хорошо знал частную жизнь генерала Драгомирова по той простой причине, что я женат на его дочери". Сахаров вскочил с кресла, на котором сидел, и воскликнул: "Ради Бога извините, почему же вы раньше не сказали, что женаты на дочери генерала Драгомирова?" Я встал и ответил: "Раньше я не имел никакого основания об этом говорить. Я очень рад, что вы не знали о том, что Драгомиров приходился мне тестем. В противном случае я был бы лишен возможности узнать, что даже корпусный командир русской армии, брат друга Драгомирова, имеет столь превратное понятие о генерале Драгомирове и об этом рассказывает..."

Как меня ни удерживали, я сейчас же ушел. Сахаров проводил меня до выходных дверей, и через два дня его жена, приехавшая в Севастополь, заходила на квартиру моих родителей и оставила мне записку, что очень просит зайти к ней в гостиницу Киста и поехать с ней в Балаклаву... Я уклонился от этого приглашения.

Как я упомянул выше, М. И. Драгомиров любил бывать в расположении 2-й сводной казачьей дивизии, принимать приглашения кубанцев и терцев на "шашлык", стакан кахетинского вина и смотреть лезгинку.

Как-то в 1897 или 1898 г., после смотра 12-й кавалерийской дивизии, Драгомиров был на вечеринке, устроенной Волжским и Урупским полками недалеко от Межибужья. Ужин закончился часов в 9-Ю вечера, и затем командующий войсками в коляске поехал на вокзал железной дороги. Ночь была очень темная, и поэтому, кроме конвоя, назначенного сопровождать командующего войсками, впереди и по сторонам экипажа ехали казаки с факелами.

Этот кортеж, конечно, на всем пути следования (около 25 верст) обращал внимание населения селений, через которые лежал путь, и привлекал внимание в попутных польских помещичьих усадьбах.

Недоброжелатели Драгомирова и из этого создали целую легенду, как он пропьянствовал всю ночь с казаками и затем "пьяная орава, с гиком и криком" промчалась к вокзалу. Среди поляков говорили: "Хорош начальник края, подающий такой пример офицерам, которые и без того ведут себя буйно". Через несколько лет после этого мне случилось слышать в Севастополе отзвуки этого "безобразного поведения Драгомирова". Приехав в Севастополь в отпуск к родителям, я зашел с визитом к моим старым знакомым Смульским (Смульский был поляк, полковник, военный инженер; его жена была рожденная Хорват, сестра начальника Восточно- Китайской железной дороги).

У Смульских гостила какая-то полька (их родственница), приехавшая из Подольской губернии. Смульский спросил у меня что-то про Драгомирова. Бывшая в гостиной полька, придя прямо в раж, стала рассказывать про М. И. Драгомирова совершенно невероятные истории. На мой протест, она разразилась еще большими нападками и рассказами про пьянство у казаков около Межибужья, указав год, в котором, как я выше описал, действительно М. И. Драгомиров был на вечеринке у казаков.

По ее рассказу, пьянство продолжалось до 9 часов утра, после чего Драгомиров, будучи совершенно пьян и в сопровождении "банды пьяных казаков", поехал на вокзал. Проезжая через какое-то местечко, Драгомиров, обозленный, что кучка евреев, мимо которой он проезжал, не сняли шляпы, приказал их тут же, при себе, выпороть нагайками. Проделав эту расправу, Драгомиров поехал дальше. Увидев в этом же местечке костел, он приказал остановиться и, узнав, что в костеле идет служба, приказал ее прекратить. На протест ксендза он ответил угрозой, что если сейчас все молящиеся не выйдут из костела, он прикажет их перепороть. Ксендз резко запро-

стр. 70


тестовая, и тогда, по приказанию Драгомирова, пьяные казаки стали выволакивать мужчин и женщин из костела и тут же на паперти избивать их нагайками.

Я сказал польке, что все это самая беззастенчивая ложь. Она заявила, что сама была этому свидетельницей и впала в истерику. Пришлось просто уйти, и я перестал бывать у Смульских.

Я думаю, что этих примеров достаточно, чтобы показать, какие невероятные и нагло-дикие рассказы распространялись про М. И. Драгомирова.

Наряду с этими злостными вымыслами относительно М. И. Драгомирова, очень широко распространялись про него различные анекдоты и рассказы о его "острых словечках". Эти анекдоты и рассказы большей частью не имели в виду его задеть, а наоборот, выставляли его как очень остроумного и острого на язык.

М. И. про эти анекдоты и рассказы неоднократно высказывался так: "Из того, что доходило до меня, более половины или переврано, или выдумано. Спасибо хоть за то, что большая часть посвящаемых мне анекдотов и рассказов остроумна".

Вот несколько образцов таких рассказов.

Недоразумение между М. И. Драгомировым и архиепископом Платоном, бывшим ректором Киевской духовной академии. Слышал я этот рассказ несколько раз в Киеве, а затем мне его дословно подтвердил митрополит Платон в Нью-Йорке в 1924 году.

Мит. Платон рассказал следующее. "Как-то военно-полевому суду в Киеве было предано несколько человек за революционную деятельность. Утверждать приговор должен был М. Ив. Драгомиров, как командующий войсками. Киевская интеллигенция очень беспокоилась за участь обвиняемых. Попытка воздействовать на М. Ив. через некоторых влиятельных гражданских лиц успеха не имела: узнав, о чем они пришли его просить, он просто приказал их не принимать.

Обратились ко мне, зная, что я был в очень хороших отношениях с М. Ив., и, кроме того, в расчете, что духовного пастыря Драгомиров не выгонит, а выслушает. Я согласился и поехал. Должен сказать правду: было жутковато. А вдруг выругает? Что тогда делать?

Приехал. Послал доложить. Михаил Иванович сам вышел в переднюю, подошел под благословение и повел меня в свой кабинет. "Чем я обязан, владыка, вас видеть сегодня у себя?" Я оробел и говорю: "Да уж дело-то очень серьезное, боюсь только, что вы, ваше высокопревосходительство, уж очень серчать будете". - "Говорите, владыка, я слушаю. Раз вы приехали без предупреждения, да в такое неурочное время (Михаил Иванович принимал доклады), значит дело серьезное". Я перекрестился и одним духом все выпалил. А М. Ив. сидит и внимательно на меня смотрит, только глаза как будто смеются.

Выпалил я все и замолчал. Молчит и Михаил Иванович. Прошло так, вероятно, всего несколько секунд, а мне показалось целая вечность.

Наконец М. Ив. заговорил, но о чем-то другом, я сразу и не разобрал. "О том, что вы мне сказали, владыка, мы сейчас поговорим, а вот прежде я хочу вам сказать кое-что касающееся Киевской духовной академии..." И начал он говорить о различных непорядках, о которых говорили в городе, и стал мне давать какие-то советы.

У меня кровь бросилась в голову, я и забыл то главное, из-за которого я приехал. "Ваше высокопревосходительство, простите меня, но ведь эти вопросы касаются только меня, как ректора академии, а никак не вас, как генерал-губернатора и командующего войсками". - "Так, а тот вопрос, который вы, владыка, изволили возбудить, - касается вас как ректора академии или меня как правителя Края и командующего войсками?" Я совсем растерялся, попросил извинения и уехал.

С тех пор "советов" я Михаилу Ивановичу не давал, а когда приходилось за кого-либо просить, я всегда подчеркивал, что прошу как иерарх, на обязанности которого лежит заступничество и за виновных, а также умилостивление сердца правителя. Потом мы больше никогда не ссорились".

стр. 71


Рассказывали, что однажды во время игры в винт в доме командующего войсками его три партнера, все евреи, по очереди сказали: "Jе dis passe" ["Я пасую" (фр.) ] . На это будто бы Михаил Иванович, когда дошла очередь до него, подал такую реплику: "Ну, если жиды пасс, то и я пасс".

Когда Михаилу Ивановичу передали этот рассказ, он заметил: "Неостроумно - в том отношении, что не учли свойств моего характера: я в своем доме хозяин, старающийся всегда быть вежливым с гостями, а не держать себя хамом и оскорблять своих же гостей. Кроме того, никогда не было случая, чтобы мои партнеры были все "жидами". Явно это изобретено в целью подчеркнуть, что Драгомиров близок с жидами".

При объезде генерал-губернаторства, в каком-то пункте представлялась Драгомирову депутация от сахарозаводчиков. Один из представлявшихся, назвав свою явно еврейскую фамилию, якобы добавил: "православный". На это Михаил Иванович, как рассказывали, ответил: "Драгомиров, тоже не из жидов".

Справедливость этого рассказа М. Ив. не отрицал.

Рядом с кабинетом М. И. Драгомирова в доме командующего войсками в Киеве была приемная, в которой дежурил адъютант, а когда адъютант куда-либо уходил, его заменял дежурный унтер-офицер жандармского полевого эскадрона. То, что говорилось громко в приемной, было отчетливо слышно в кабинете.

Приехал представляться генералу Драгомирову какой-то важный Остзейского края барон, с многозначительной фамилией.

Застав в приемной дежурного унтер-офицера, немец стал его обучать, как надо о нем доложить, и несколько раз заставил унтер-офицера повторить свою сложную фамилию. Убедившись, что унтер-офицер ее хорошо зазубрил, он сказал: "Хорошо, пойди и доложи, что я приехал".

Унтер-офицер открыл дверь в кабинет и, не закрывая ее, сделал шаг в кабинет и отчетливо, раздельно доложил вызубренную им фамилию. Михаил Иванович громко на это сказал: "Проси всех четверых..."

Немец, конечно, был крайне обижен и вряд ли впоследствии поминал М. Ив. добрым словом.

Михаил Иванович не отрицал этого случая.

Рассказывали, что во время одной из своих ежедневных утренних прогулок, в сопровождении кого-то при нем состоявшего, Михаил Иванович наткнулся в саду на солдата, который, ухаживая за хохлушкой, запустил обе руки ей за пазуху. Увидев командующего войсками, солдат страшно растерялся и замер со своими руками за пазухой у своей дивчины.

Михаил Иванович будто бы остановился и сказал: "Молодчина, действуешь по уставу. Раз руки заняты - правильно отдаешь честь глазами".

М. И. подтвердил, что действительно на такую сцену он наскочил, но что он не похвалил солдата, а изрядно выругал.

"Переврали же этот случай, - добавил Михаил Иванович, - чтобы показать лишний раз, что я потворствую солдатам; удивляюсь, что не выдумали какой-нибудь аналогичный случай с офицером, чтобы показать, что вот офицерам я не спускаю".

Однажды свою утреннюю прогулку Михаил Иванович делал в сопровождении приехавшего представиться вновь назначенного черниговского губернатора. Прошли они в городской сад. Губернатор, идя рядом с Михаилом Ивановичем, чувствует сильный запах чесноку, но не может понять, откуда он идет. Нюхал, нюхал губернатор и говорит, обращаясь к М. И.:

"Удивительно поганое это жидовское племя. Вот мы с вами, ваше высокопревосходительство, находимся в городском саду, ни одного жида не видно, а жидом разит; это, верно, ветерок доносит чесночный запах с Подола..." - "Нет, батенька,- говорит Драгомиров, - вы уж простите меня, старика, это я вчера у себя а хуторе наелся пампушек с чесноком, и от меня сегодня воняет жидом".

Война с Японией.

Михаилу Ивановичу приписывали слова: "Да, это верно, что японцы макаки, да только мы - кое-каки".

стр. 72


При назначении генерала Сахарова начальником штаба к Куропаткину М. И. Драгомирову приписывали слова: "Плохо дело; сочетание куропатки с сахаром ничего путного не даст".

Михаил Иванович категорически отрицал эту фразу, говоря, что это одно из глупых изобретений, ибо ему и в голову не пришло бы фантазировать на сочетание куропатки с сахаром.

Если вспомнить изложенный мною выше отзыв генерала Сахарова о М. И. Драгомирове, то, может быть, в этой "куропатке с сахаром" был ключ к ненависти Сахарова к Драгомирову.

Какой-то крупный петербургский сановник, приехавший в Киев, поехал с визитом к Драгомирову и приказал о себе доложить: "Генерал такой-то... 9 " Михаил Иванович любезно его принял, а затем, приехав отдавать визит, приказал доложить: "Архиерей Драгомиров".

На недоуменный вопрос смущенного сановника М. Ив. ответил: "Простите меня, ваше высокопревосходительство, вы изволили пошутить, приказав доложить мне о себе как о генерале, а я позволил себе пошутить, назвав себя архиереем".

М. Ив. приехал как-то в Полтаву на смотр частей войск. Вечером в его вагоне собралось несколько лиц из старших чинов полтавской администрации. Сели играть в винт. Среди играющих был один, "X", бывший прежде адъютантом у одной высокой особы и славившийся тем, что был в молодости недостаточно грамотен и часто путал мужской род с женским.

Михаилу Ивановичу очень не везло. Когда кончился робер, и по картам М. Ив. мог выбрать место, он все же остался на прежнем своем месте.

"X" говорит: "Ваше высокопревосходительство, вам на этом месте очень не везло, не перемените ли место?" М. И. был в скверном настроении духа и ответил: "Стар, батенька, чтобы зад... счастье искать".

Присутствовавшие усмотрели в этом намек на прошлое "X". Михаил Иванович впоследствии говорил, что сказал это без злого умысла, совсем забыв скользкую репутацию партнера.

Можно было бы вспомнить еще много рассказов и анекдотов, но я заканчиваю на этом.

(Продолжение следует)

Примечания

1. Я помню случай, относящийся к мобилизации 1904г., во время войны с Японией. Я тогда был старшим адъютантом мобилизационного отделения штаба Киевского округа.

Была объявлена мобилизация 10-го армейского корпуса и входящей в его состав 10-й кавалерийской дивизии. Вслед за этим я получил телеграмму от командира одного из полков 10- й кавалерийской дивизии с просьбой назначить какого-то поручика из запаса не в их полк, а в какой-нибудь другой. Я ответил телеграммой, что это может быть сделано лишь после получения разъяснения, чем вызвана эта просьба, и если она будет признана уважительной. Дня через два мне было доставлено с нарочным письмо от командира полка, в котором сообщалось, что этот офицер служил прежде в этом полку, но проворовался (украл золотой портсигар у своего приятеля), был уличен и, дабы не позорить чести полка, ему было дано два месяца отпуска, за время которого он должен был убраться из полка. Офицер этот, действительно, куда-то перевелся, но и там у него была грязная история, и его заставили уйти в запас.

Письмо заканчивалось просьбой назначить этого офицера в какую-нибудь другую часть, так как - "Вам должно быть понятно, что он не может вернуться в наш полк".

Я доложил это письмо начальству, и мне было приказано ответить командиру полка, что этот офицер не может быть назначен ни в какую другую часть. Что, так как полк сам виноват в том, что этот мерзавец в свое время не был предан суду чести и не был исключен со службы без права зачисления в запас, то пусть сам полк за это теперь и рассчитывается.

Этот офицер был назначен в свой полк, и командир полка предал его суду чести, по которому он был исключен со службы.

Таких примеров можно было бы привести много.

стр. 73


2. Будучи раненным в колено во время Шипкинских боев 1877 года, М. И. Драгомиров прихрамывал и всегда ходил с палкой.

3. В коноводы и четвертыми номерами с банниками в артиллерии, в некоторых батареях, по традиции назначали штрафных, и после неудачного ученья их пороли.

4. Я говорю о лицах, добросовестно в это веривших, а не извращавших злонамеренно учение Драгомирова. Как пример - таким "добросовестным" является и генерал- лейтенант Резанов, служивший офицером Генерального штаба в Киевском военном округе при М. И. и убежденный, что Драгомиров принижал офицеров и слишком носился с солдатами.

5 . Впоследствии, после ухода Драгомирова, опять разделение: Клейгельс - генерал-губернатор, Сухомлинов - командующий войсками. Опять недоразумения - Клейгельса убирают, а Сухомлинова назначают и генерал-губернатором. После Сухомлинова - вновь разделение: Иванов - командующий войсками, а Трепов (Ф. Ф.) - генерал- гебернатор.

6. Впоследствии, после назначения Сухомлинова военным министром (в 1909 г.), жандармское наблюдение все же, хотя и в ином виде, было введено в армии. При Сухомлинове был создан специальный жандармский орган (был назначен впоследствии повешенный за шпионаж в 1914г. Мясоедов), через который и устанавливалось наблюдение в войсках.

7. Верят и до сих пор. В апреле 1929 г., почти дословно с моим изложением, рассказал мне об этом генерал А. П. Кутепов и спрашивал, насколько это верно. По его словам, об этом "случае" любили рассказывать на вечеринках лейб-гвардии Преображенского полка и никто не сомневался в истине.

8. Во время русско-японской войны генерал Сахаров был начальником штаба у генерала Куропаткина. Репутацию себе генерал Сахаров как начальник штаба составил очень неважную. Он между прочим во время войны женился на сестре милосердия Вороновой.

9. Гражданские чины, получая по должности или по чину титул "превосходительства" или "высокопревосходительства", любили себя величать по-военному генералами.

стр. 74


постоянный адрес статьи: http://www.ebiblioteka.ru/sources/article.jsp?id=2451363
©2008  East View Information Services, Inc | Условия использования